Молодой неяркий месяц откровенно усмехался: «До какой жизни ты дошел, Человек! Разве это твое настоящее дело? Почему ты смирился, не протестуешь? А может быть, тебе нравится постыдное для человека звание холуя?»
Нет, не нравится звание холуя. Не нравится унижение. Да и многое другое не нравится. Я молчу не потому, что согласен, а потому, что не понимаю чего-то важного…
«Поймешь ли, — кривится месяц. — Вот погоди, загонит еще тебя Карл в стеклянную гробницу».
В какую-то секунду я ощутил себя на дне гигантской чернильницы… Мне захотелось что есть силы крикнуть: «Месяц, дружище, помоги! В этой темноте я задыхаюсь!..»
Месяц спрятался за верхушками деревьев, не желая со мной разговаривать. Что ж, он прав, с такими, как я, так и поступают…
Около моего дома опять мелькнула шляпа. Не слишком ли часто? Видимо, Карл, распорядился усилить наблюдение за Чеком. Но я, кажется, повода не давал…
Во дворе было хмуро, темно. Месяц скупо освещал лишь полоску земли перед крыльцом. В саду, как черные пантеры, настороженно лежали длинные тени. Дальше, в глубине сада, скопилась непроглядная темнота и по самую крышу затопила флигелек.
В дом пока не пойду, решил я. Наверняка, телефонным звонком меня караулит Карл. По дорожке направился в сад.
Домик, наконец, засветлел, смутные части его проступали все рельефней, и даже стал заметен матовый блеск черепицы. Темнота уползла под кусты, и я удивился: не так уж и темно, как виделось со стороны. Месяц, оказывается, сквозь ветви заглядывал и сюда, но не хотел светить ярко, приглядывался и прислушивался.
Я сразу заметил: дверь во флигелек была приоткрыта, металлическая ручка призывно блестела — не теряйся, входи! А что там делать — одному, в пустой комнате! И вдруг голос Роба:
— Сколько можно ждать. Не топчись же у входа!
Поверить ли? Роб! Он включил лампочку, и приглушенный свет, как искусный скульптор, вылепил прекрасный портрет. Скулы и нос, кажется, еще больше заострились, подчеркивая устремленность и силу духа беспокойного молодого человека.
Мы крепко пожали друг другу руки. Я предложил:
— Поужинаем?
— С удовольствием, — согласился Роб.
Бармен и на этот раз завернул два бутерброда. Один я придвинул Робу, другой, не мешкая, с аппетитом надкусил. Только сейчас я почувствовал зверский голод.
В мгновенье ока бутерброды исчезли.
— К сожалению, в долг больше не дают.
— Знаю, что в долг, — сказал Роб. Увидев мое удивление, он объяснил: — Ты ведь раздал все до копейки. В городе до сих пор говорят: по улицам ходил какой-то человек, голодным и обездоленным вручал деньги. Я сразу понял: на такой поступок способен только ты.
— А ты, Роб?
— И я способен. И многие мои друзья. Мы делимся чем можем. Но карманы наши пустые. Способность нечем реализовать. Да и разве всех голодных накормишь?
— И Карл рассуждает так же! Хорошо, говорит он, сегодня ты его накормил, но завтра он опять будет голодным!
— Карл рассуждает правильно: типичная позиция собственника. И внешне наши рассуждения похожи. Однако существо вопроса мы понимаем по-разному. Карлу наплевать на человека, на его боли, страдания. Кормить просто так? Это дохода не приносит. Зачем тратиться впустую. А мы, я и мои товарищи, хотим накормить всех до одного, сделать так, чтобы голодных не было вообще. Чувствуешь разницу?
— Чувствую. И теоретически хорошо знаю. А в жизни… У меня такое ощущение, будто я забрел в этот уродливый мир случайно…
— Вполне может быть! — рассмеялся Роб. — По крайней мере, чудаков, раздающих на улице деньги, я не встречал.
— Роб, — сказал я виновато. — А я действительно чуть не выдал тебя.
— Вот как? — живо заинтересовался он.
— Да. Нечаянно ляпнул, что ты историк. — А что еще сказал обо мне?
— Сорок лет. Имя — Боб. Этот Боб испугался моего пропуска и ретировался.
— Значит, мне остается сменить профессию. Отныне я преподаватель литературы. А сорокалетний историк Боб исчез навсегда.
— И еще. Я должен немедленно сообщить о твоем появлении.
— Ну и что же? Действуй.
— За кого ты меня принимаешь?
— Не сердись, я тебе верю. А этот господин Карл — настоящий дракон. Есть драконы и помельче, но похоже, Карл в этом драконовском созвездии самая крупная, самая грозная звезда. Даже приближаться к ней опасно…
— Верно, Роб, такое расскажу — ахнешь. Картотека, например. В ней подробные сведения о любом и каждом!
— Думаю, ты будешь нам полезен…
— До картотеки вряд ли добраться… А вот информацию кое-какую я получил. Ты не обидишься, Роб?
— Самое страшное позади, — улыбнулся он. — Сведения обо мне ты сумел сохранить в тайне. А что еще? Не могу и предположить, на что можно обидеться…
— Роб, — спросил я. — Ты бы хотел увидеть свою Элен?
— А зачем? — удивился он. — Прошлого не вернуть. Ничто уже не имеет смысла.
— А мне показалось — имеет…
Я рассказал Робу, как узнал адрес Элен, как встретился с ней в присутствии ревнивого господина Крома.
— Напрасно, дорогой Человек, — с досадой сказал Роб. — Все напрасно!
Наверное, в самом деле напрасно. Я укорял себя за нечаянную самодеятельность, за причиненную Робу боль. Оставалось рассказать о подслушанном с помощью тайной карловской техники.
— Так и сказала? — печально переспросил Роб, внимательно меня выслушав. — Позвала бы? Если бы знала, где искать?
— Так и сказала.
— Спасибо, дружище. Значит, у Элен сохранилось прежнее чувство… Но чем я могу ей помочь?
— Давай подумаем.
Роб серьезно посмотрел на меня.
— Боюсь, ничего не выйдет. Крепость господина Крома голыми руками не возьмешь…
Роб вдруг заторопился.
— Пора!
— Возьми меня с собой, — попросил я.
— Учти, я сплю на соломе, — безразлично ответил Роб. Видимо, он был уверен, что я не буду настаивать.
— Ну хоть немного места для меня найдется?
— Не понимаю. Столько комнат, все условия…
— А, — махнул я рукой. — Там Карл. Не хочу под надзором. Заодно покажу, где живет Элен.
Подумав, Роб согласился. Из глубины сада он принес керосиновую лампу, осторожно опустил ее на стол, и мы в полном молчании покинули флигелек.
Из калитки я вышел первым и осмотрелся. Ничего подозрительного. Позвал Роба:
— Тут один в шляпе крутился… Исчез.
— Это наш, — сказал Роб. — Только без вопросов. Хорошо?
Я кивнул, хотя с удовольствием бы услышал объяснение.
Ночной парк встретил нас густой тишиной. Деревья, нахохлившись, спали, наслаждаясь покоем и вздрагивая во сне от предощущения, ветров и недалекой ледяной стужи. Месяц, старый знакомый, неотвязно следовал за нами, заглядывая в просветы аллей и ловко пробираясь сквозь ветви. Горбатые скамейки терпеливо дожидались грядущего дня, чтобы помочь тем, кто хочет отдохнуть или скоротать время на лоне природы.
Роб сказал, что любит бывать в парке. Здесь он, в счастливые времена, нередко гулял с Элен. А теплыми ночами, в более позднюю, безработную пору, частенько ночевал на аллее под звездным, одеялом на гостеприимном, но очень жестком деревянном ложе.
Отец Роба, поведал мне друг, был хорошим сапожником. Но много ли в провинции заказов? В иные месяцы сапожный молоток залеживается, покрывается ржавчиной. Роб говорил, что жизнь родителей иногда ему кажется сгустком ночи в самой глухой подворотне. Как умудрялись они, удивлялся Роб, в своей крайней бедности наскребать сыну помощь!
По авеню, почти опустевшей и притемненной, шли быстро и молча. Однажды мне показалось — Роб кому-то кивнул. Вдруг он говорит мне: «Подожди» — и направляется к полицейскому. Роб и полицейский о чем-то мирно говорят. Удивляюсь еще больше, заметив подошедшего к ним офицера. Но момент этот был недолгий. Роб вернулся, и мы зашагали дальше.
Вот он, пятиэтажный особняк. Мы остановились на противоположной стороне авеню за низкими деревцами с редкими голыми прутьями, пристально всматриваясь в размытые очертания узкого высокого здания. С удивлением заметил: вытянутый каменный четырехугольник чем-то очень похож на своего хозяина. Ну точно — здание блеклое, лысоватое, как господин Кром. Прячется в стороне, не желает быть на виду, но с чванливой гордостью озирается вокруг — знайте меня, не так-то я прост, как может показаться… Глаза-окна — темные, пустые, ничего в них нет — ни искорки, ни живого движения…
Неожиданно в центре здания зажглись два окна — будто господин Кром проснулся и забеспокоился: что за люди стоят неподалеку? Что им нужно? Не угрожает ли их приход деловому и семейному благополучию?
Глаза погасли. Самоуверенность взяла верх. Ничто не может поколебать вековые устои. Мало ли кто там шляется по ночным холодным улицам! Стены крепости прочны и надежны…
Видимо, Роб тоже размышлял об этом. Он грустно повторил, что ничего не выйдет, и торопливо потянул меня дальше.
Мы пересекли еще несколько больших улиц и юркнули в переулок, заросший с одной стороны колючим кустарником. Роб предупредил, чтобы я примечал местность — возвращаться придется одному.
Еще два поворота. Путь преградил деревянный забор, за которым величественно возвышался многоэтажный дом. Роб отодвинул доску и шутливо пригласил войти. Я спросил — не слишком ли громко мы говорим. Роб ответил, что красавец дом совершенно пустой, в нем никто не живет. Слишком дорогая квартирная плата. Но замечание все же верное: лучше помолчать. Предосторожность не помешает.
Под балконом, на первом этаже, обнаружилась дверца с тяжелым висячим замком.
— Бутафория, — чуть слышно объяснил Роб и легко отогнул массивную дужку. Но замок не снял, оставил на одной петле: пусть думают, что дверь закрыта и за нею никого нет.
Ступеньки круто устремились вниз. Я вспомнил, как спускался за человеком в шляпе в карловскую преисподнюю. Было жутковато, каменная лестница долго не кончалась. А здесь меня уверенно вел за руку Роб, и я не успел оглянуться, услышал радостное: «Пришли!» Человек наконец был дома, достиг желанного порога — почему бы не порадоваться, с иронией подумал я.