— Конечно, конечно! — торопливо подтвердил актер. — Как туда пройти?
— Тебе не дадут. Сказал ведь — только для курибанов… Сам схожу. Меня знают.
Старик поднялся, выжидательно застыл у стола. Получив у актера десятку, молча удалился. Вернулся он скоро. Поставив на стол бутылку с прозрачной жидкостью, пояснил:
— Спирт. Другого у нас нет. Пьешь такое?.. Сдачи прими.
Вручив оставшееся от десятки, старик вместе со своими тарелками пересел за столик актера. Задумавшись, полез под суконное полупальто.
— До путины мы сухие, — сказал он, протягивая два мятых рубля. — Старуха на пропитание выделяет…
Актер отстранил его руку, однако старик, так же безмолвно, но непреклонно сунул рубли ему в карман.
— Угощения не требуем, — с достоинством вымолвил он. — Мы с тобой люди незнаемые, в кумовьях не состоим… Сколь заплатил, на столь выпью.
Они опрокинули по полстакана жгучего напитка. Актер — разведенного водой, которую по знаку старика в огромной кружке принесла кучерявая и косолапая девица. Старик — натурального, запитого парой глотков из той же кружки. После чего оба принялись за еду.
…Спирт, остро пройдя посередине груди, взрывом ударил в голову.
— Волшебные у вас места! — воскликнул актер. — Трудно найти подходящее определение… Я бы сказал — торжественные. Аж душа замирает!
— Места ничего, — согласился старик. — Жить можно.
— Да, не устаешь поражаться тому, как изумительно устроен мир, — продолжал актер. — Я немало поездил, многое пришлось повидать…
— Сколь лет тебе? — обсасывая косточку, поинтересовался старик.
— Ровно шестьдесят. Исполнилось месяц назад… Увы, старость! Никуда не денешься!
— А мне семьдесят два стукнет, — сообщил валуноподобный дед с удовлетворением — то ли от вкуса чисто обсосанной косточки, которую бросил на стол, то ли от того, что достиг почтенного возраста. — Уже и правнуки выправились… Сколь внуков-то у тебя?
Вместо ответа актер разлил по стаканам. Старик свой отодвинул.
— Боле не буду.
— Сделайте одолжение! — попросил актер. — Сегодня первый спектакль. Премьера, как у нас говорят…
Он взглянул на часы. Времени до начала оставалось вполне достаточно.
— Правда, спектакль ерундовый, но… все равно спектакль! Давайте выпьем за то, чтобы он понравился. А заодно — и мой успех.
Старик помедлил.
— Ежели так… Ладно.
После второго полстакана актер охмелел.
— Вы спросили насчет внуков? — сказал он. — Нет их у меня. Так же как нет ни жены, ни детей.
Он видел сидящего перед ним глыбистого человека, который казался суровым и чистым, словно море, равномерно громыхающее невдалеке, словно круто выгнувшиеся сопки, словно вся здешняя первозданная природа. Он передохнул, потому что с таким человеком следовало быть правдивым до предела.
— Я был очень молод, когда встретился с первой женой. Она считала, что со временем стану знаменитостью. Ее не интересовала моя творческая судьба, нет! Добиться известности в ее понятии означало приобрести все материальные блага…
— Чего? — не сообразил старик.
— Деньги… Шли годы, а их не было. Тогда она бросила меня. Вторая жена — человек диаметрально противоположный ей. Но…
Актер чуть замялся.
— Я заболел легкими. В то время это считалось почти неизлечимым. Болел долго. Боясь за нее и сына, ушел сам…
— А сын-то чего? — равнодушно осведомился старик.
— Утонул на Днепре. Там он жил — с матерью и отчимом.
Он дернул галстук, освобождая воротник рубашки.
— Как я любил этого мальчика! Самое родное существо на земле! Он был мечтательным и добрым!..
Старик намекающе посмотрел на бутылку.
— Выпейте, — перехватив его взгляд и сразу угаснув, предложил актер. — Мне больше нельзя.
— Тебе хватит, — согласился старик.
Только когда допил оставшееся, стало заметно, что и он опьянел.
— Как прозывают-то тебя, гражданин хороший? — вежливо спросил старик.
— Громогласов, — думая о своем, ответил актер — Отец был великий артист Дмитрий Громогласов. Это звучало! Я — Сидор Громогласов… Смешно.
— А я — Ушаков. Прокопий Иваныч…
— Ваша профессия? — вяло осведомился актер.
— Икрянщики мы. Икорку красную, стало быть, кетовую, уважаешь? Это и есть наше дело.
— Где же учат… столь редкой профессии?
Актер сам почувствовал нелепость своего вопроса. Но было все равно.
— Конешно, институтов для этого нет. А учимся очень просто: я — от отца, тот — у деда. Получается, што работа от одного к другому переходит… Сейчас вот в старших состою я. А подручники — младший брат, два сына, снохи да внуков пятеро. Семейно управляемся. Да и прочие икрянщики семьями обходятся, потому — у каждого свой секрет. Соображаешь?.. Станков али машин не применяем — ни к чему они. Все зависит от умения — когда, скажем, икорку пошебуршить, в какой момент чем попользовать… Разговорился я. Лишку, стало быть, принял. Язви ее!
— Любимый труд — это чудесно! — будто думая вслух, произнес актер. — Без нет невозможно жить… Впрочем, я — законченный неудачник. Единственный, кто сейчас дорог мне — зритель. Но он меня или презирает, или ненавидит. Потому что я — злодей.
— Как это? — кажется, впервые за весь разговор искренне заинтересовался старик.
— Такое амплуа. Словом, актерская судьба… А любят героев — сильных, смелых, благородных и добрых… Какая нелепость: быть по сути неплохим человеком и вызывать всеобщее омерзение! Впереди одно — пропасть одиночества..
Старик поднялся.
— Благодарствуйте за компанию, — солидно вымолвил он. — Авось свидимся.
— Всего доброго, всего доброго! — преувеличенно крепко пожимая его каменную ладонь, попрощался Громогласов.
На прииске, куда целевым назначением прибыл комбинатовский театр, подходящего помещения для него не оказалось. Здесь острыми перстами вонзились в небо около десятка вышек, насупились друг на друга контора и столовая, белели в зеленых островках кедрача несколько общежитий да гараж.
Уж очень далеко отстоял этот прииск от основной массы потенциальных зрителей, которые проживали в районном центре! Исходя из насущных интересов, директор договорился с местным начальством и без труда получил разрешение занять под гастроли районный Дом культуры — длинное здание, видом напоминавшее казарму.
На острове и фильмы-то смотрели чуть не с годовым опозданием. Потому-то рыбаков, искателей, просоленных людей с кунгасов, сейнеров и катеров, рабочих рыбозавода и прочей публики возле Дома культуры собралось видимо-невидимо. Обилию зрителей способствовало то, что путина еще не началась, и население островка пребывало в относительной праздности…
Громогласов появился за двадцать минут до начала спектакля.
— Ну, Сидор Дмитриевич, вы неисправимы! — приглушая возмущенный бас, ибо почти сразу же за неожиданно шикарным занавесом бурлила публика, пожурил худрук. — Исчезнуть на весь день! Креста на вас нет. И… конечно, того?
Указательным пальцем и мизинцем художественный руководитель изобразил символическую тару.
— Так точно. Но мой выход во втором действии, а я здесь — полный энергии и творческих дерзаний. Что еще? Ах, да: помню об ответственности перед зрителем, а тем самым — собственным коллективом.
— Острите на здоровье Дело ваше, — миролюбиво сказал отходчивый худрук. — Но я, как друг, обязан предупредить: директор вами очень недоволен. Так что учтите.
— Учту, — пообещал Громогласов и пошел гримироваться.
Действие на сцене развивалось. Истосковавшаяся по зрелищу публика громко высказывала прогнозы и предположения. Очень понравилась царевна Несмеяна, ротиком и глазками делавшая весьма милые гримаски, которые веселили публику. А состязание претендентов на то, чтобы ее рассмешить, было воспринято как своеобразное спортивное соревнование, отчего и нашло в зале своих болельщиков..
Появление коварного Намнедама сначала не вызвало особой реакции. Но когда, оклеветав героя, подлец вместо него предложил в мужья Несмеяне своего тупицу-племянника, зрители гневно зашумели.
Этот вроде бы невзрачный злодей вырастал до угрожающих размеров. Слов у него было немного, но столь бесшумны и зловещи движения, так жутко звучала каждая реплика, что скоро Намнедам заслонил всех!
Люди из зала, в основном, следили только за ним, ненавидя и даже опасаясь этого человека…
И вот негодяй преподнес Несмеяне ленту из косы ее приближенной, якобы найденную у любимого царевной Иванушки. Народ не выдержал:
— Врет, гад!
— Ты ему не верь!
— По шее стерьву!
— Такие жизнь и портют! А Иван чего смотрит?!
— Очную ставку делай!
— Смотри, девка, не прошибись! Головой думай!
— Гони горыныча!
— Несмея-н-на! Темноту он наводи-и-ит!
Равнодушных не было. Сияющий худрук подумал: отличную мысль подал директор насчет злодея… А Громогласов, черт, просто великолепен!
Перед последним актом публика застыла в тревожном и нетерпеливом ожидании. Начался он с того, что стражники царя-отца арестовывают оклеветанного Иванушку Геройский характер и стремление авторов спектакля усладить зрителя не позволили ему сдаться без боя. Разразилась в деталях разработанная потасовка. Зал шумел, всеми доступными средствами поддерживая справедливость. Но силы на сцене были неравны. Несколько царских холуев схватили Иванушку, начали его вязать…
Тут-то отвратительный злодей внезапно выскочил на сцену. Он отшвырнул одного стражника, который от неожиданности упал. Потом выхватил веревку из рук другого, обнял оторопевшего Иванушку и ликующим голосом обратился к ошалело замершему залу:
— Вперед, друзья! Не бойтесь зла и козней! Прекрасна жизнь во имя благородства!.. А Несмеяна в радости и счастье с Иваном верным пусть всегда живет!
Актеры на сцене оцепенели. Зато зрители заорали возбужденно и радостно:
— Это он притворялся!
— Молодец, мужик! Долбани еще одного! Пошибче!
— Брав-ва-а!
— Беги, Иван! Действуй, пока эти балдеют!