XV
Женатых в бригаде было четверо: Малявка, Колька, Виктор и Алтай. С каждым днем они все чаще, вздыхали о семье, доме. Особенно кручинились Малявка и Виктор. По вечерам женатики принимались ворчать, поругивать свою работу, которая надолго разлучает с семьями. Что за жизнь! Видишь семью раз в неделю, а то выпадает дальняя командировка, так и в три месяца домой не выберешься.
— Другие люди, как люди, — бормотал Федор Лукьянович, — отработал восемь часов, захотел — в кино двинул, захотел — в пивбар, и в ус не дует. А мы, как цыгане, как кочевники. Всю жизнь на колесах, и хоть бы кто доброе слово сказал. Чуть что — пиши объяснительную.
— Газовикам и то легче, ага, — вторил ему Виктор. — Они хоть прокладывают свои трубы поближе к поселкам, к городам. А нам же специально выбирают, где народу поменьше, где глушь, ага. Высокое напряжение, ага.
— Жрать нечего, развлечений никаких, — подавал голос и Колька. — Домино да лото. Даже газет свежих неделю не видишь. А выпьешь стакан вина — ты уже плохой.
Не менее рьяно рвались в Райцентр и холостяки. У всех, кроме мальчишек, были там подружки, и линейщики с нетерпением ожидали заветного часа.
Особенно неистовствовал Жора. Он клялся, что некая Гуля будет его, что бы там ни было. Он, Жора, такой. Если он чего захотел добиться — то баста. Лоб расшибет, но будет так, как он захочет. После него — делать нечего.
Алтай хоть и был женат, но поддерживал компанию холостяков. Как-то он пытался рассказать историю, в которой играл роль удачливого искусителя, но был мгновенно разоблачен и высмеян.
У мальчишек тоже были свои дела дома. Сашке надо было ремонтировать родительский кров, а кроме того, чинить мопед. Рустам обещал на этот раз рассчитаться с кем-то из своих обидчиков. В прошлый раз его назвали трусом, но это только потому, что их было трое. А так, один на один, он никого не боится. Когда он говорил об этом, его красивые глаза сверкали, а гибкая, жилистая фигура напрягалась под грубой рубахой.
В последний рабочий день, как нарочно, начались неприятности. Бур уперся в плотный, веками слежавшийся известняк. Дмитрий велел везти емкость, лить в яму воду. Палтусов бегал вокруг буровой машины, нажимал на рычаги, но все равно дырка пробурилась на полную глубину только через полтора часа. Дальше — хуже. Такое бурение грозило серьезной задержкой.
— Командир, — отозвал Дмитрия в сторону Малявка. — Давайте бурить на два метра. Скорее дело пойдет.
— А проект, Федор Лукьянович? В этой местности чертовски велик ветровой напор.
— Да ничего с ней не будет. Сто лет простоит, — бригадир хитро сощурился: — Вот вы, командир, расчеты умеете делать. А я работаю линейщиком двадцать лет, из них десять бригадиром. И, скажу вам по секрету, ох, сколько опор мы заглубили на два метра, а то даже и на метр. Обвалуем повыше и все. И не слышал я до сих пор, чтобы хоть одна из них упала.
— А про то, что максимальный ветер, на который эта опора рассчитана, бывает раз в пятнадцать лет, слышали? А если этот самый раз подойдет не через пятнадцать лет, а завтра?
— Выдержит. Опоры с запасом сделаны.
— А если те, кто их делал, рассуждали вроде вас?
— Ну, командир, если нам сейчас считать все «если», то нужно просто бросить работу и разойтись по домам чай пить.
Федор Лукьянович отвернулся, всем своим видом показывая, что он занят гайкой и только она одна его интересует.
Дмитрий понимал, что бригадир по-своему прав. Совсем недавно ему пришлось иметь дело с таким же грунтом.
— На разгрузочной станции я видел ригели… — начал он.
Бригадир сразу же понял и оживился:
— Это же списанные, можно их взять.
— Вот и хорошо. Тогда решаем так. Бурим на два с половиной метра и ставим на каждую опору дополнительные ригели.
В пятницу — к обеду — все же поставили 27-ю бетонку. Перекурив, линейщики полезли в свои сумки и сетки. В руках появились чистая одежда, мыло, полотенца.
Жора в считанные минуты успел помыть машину, ополоснуться, облачиться в чистую одежду и принялся энергично тормошить товарищей:
— Эй, дядя Витя, кончай резину тянуть! Дома помоешься. Все равно, пока доедем, весь черный будешь. Федор Лукьянович, садись прямо в спецовке, жена все равно обрадуется!
Благодаря его стараниям выехали на полчаса раньше.
Километров через десять увидели машину, влетевшую в глубокий кювет. Дмитрий узнал опоровоз Сидорова. Сам Сидоров с виноватым видом стоял на дороге.
В кабину постучали сверху. Показалось свирепое лицо Малявки. Черные лохматые брови сошлись на переносице.
— Командир, проезжай мимо! Ну его к лешему! Как залезал, так пусть и вылезает!
— Что за шофера! — бушевали линейщики. — И так семью месяцами не видишь, а тут теряй время на каждого идиота!
— Давай, давай, пошел!
И только рвущийся к Гуле, неистовый Жора молчал. Он сам был шофером.
Однако и те, наверху, понимали, что все, что они говорили, — слова. Остановились, чуть ли не с кулаками набросились на беднягу Сидорова.
— Как же тебя угораздило, лысый черт!
— Дорога широкая, как площадь, а он в кювет!
— Трос, трос доставайте! — кричал из кабины практичный Жора.
— Сам пускай достает. Только люди помылись, переоделись и опять в грязь!
Сидоров отчаянно оправдывался. Он ни в чем не виноват. Все пыль, проклятая! Он шел на обгон. Туча пыли, а тут, как на грех, встречный «газон». Хорошо еще, что удалось вывернуть. И откуда он взялся?! То за весь день две-три машины встретишь по трассе, то сразу, откуда ни возьмись — целая колонна! Да еще встречный «газончик»…
Сидоров вытащил упругий, свившийся, весь в масле трос.
Один только Виктор не принимал участия в общей шумихе. Он успел заглянуть под машину Сидорова и понял, что та сидит мертво — на мостах. Жорин ЗИЛок не поможет. Нужен бульдозер.
О господи! Так хотелось попасть пораньше домой, повозиться с детьми… И по жене так соскучился! А жена у него… Цветет, даром что четыре десятка бабе. Он, Виктор, ехал сегодня к жене, думал все время о той секунде, когда пойдет в дом и увидит ее.
И этот Сидоров с его машиной! Виктор совсем расстроился.
Его предположение полностью оправдалось. Как ни старался Жора, что он там ни выделывал с рычагами — ЗИЛок прыгал на месте, пробуксовывал, не продвигаясь ни на миллиметр. Теперь уже все поглядывали в сторону Виктора. Никто ему не сказал ни слова, он сам махнул рукой.
— Поехали к вагончику, буду заводить свой бульдозер.
— Федор Лукьянович! — вмешался Дмитрий. — Я остаюсь здесь. А вы отвезите Виктора к вагончикам и — домой. Мы вернемся с Сидоровым.
— Да мы сами справимся, — сказал Виктор.
— Ничего, мне все равно нечего делать в Райцентре.
— Поехали, — улыбнулся Жора. — Найдем тебе, мастер, и дело, и девушку тоже найдем.
— Девушек я предпочитаю находить сам. Ну, трогайте!
— Как знаете!
Они отвезли Виктора и минут через двадцать снова промчались мимо, отчаянно пыля и сигналя.
А почему, собственно, я не поехал с ними, подумал Дмитрий. Затосковал. Нет, какая там тоска! Просто я не мог бы сейчас ехать спокойно в кабине, зная, что Виктор и этот Сидоров (надо, кстати, узнать, как его имя, а то все Сидоров да Сидоров) копошатся в канаве.
XVI
Часа через полтора вдали показалось густое облако пыли. Доносился грохот и лязг гусениц. Из бульдозера выглядывал чумазый, черный, усталый Виктор. Кое-как вытащили опоровоз на дорогу. Пришлось поработать и лопатами. Дмитрий оказался далеко не лишним. Опоровоз-то они вытащили, но оказалось, что лопнула тормозная трубка, очевидно, при ударе о камень, вся тормозная жидкость вытекла. Машина была неуправляемой. Когда Виктор понял, что домой ему не попасть даже поздней ночью, он горько-горько вздохнул, затем зацепил опоровоз на буксир и потащил его к вагончикам.
Дмитрий и Сидоров плотно задраили окна, но пыль все равно попадала в кабину и кружилась там вроде снежинок. Всю дорогу Сидоров (его звали Геной) успокаивал прораба, говоря, что в Рыбхозе у него полно знакомых шоферов, что он найдет и жидкость, и трубку. Завтра на рассвете они выедут в Райцентр.
Только через час горе-караван подъехал к вагончикам.
В вагончике сидел Палтусов, Мурлыча под нос блатную песенку, он снаряжал патроны. У ног Морда грызла ломоть хлеба. Толик мельком глянул на вошедших и продолжал заниматься своим делом.
— Как у тебя насчет ужина? — спросил Дмитрий.
— Вот ужин, — Палтусов кивнул на буханку черствого хлеба и пару луковиц.
— А может, сварганим что-нибудь поаппетитнее? Консервы, картошка, крупа есть. Зачем же желудок себе портить?
— А я привычный. У меня желудок — луженый.
Странный парень, снова подумал про него Дмитрий. Людей сторонится. Или обидел его кто?
Вошел Виктор, принес картошку, ножи. Он уже успокоился и теперь был всегдашним Виктором — рассудительным, хладнокровным, медлительным. Вдвоем они принялись чистить картошку. Сидоров ушел на поиски тормозной жидкости. Палтусов по-прежнему напевал и подсыпал пороху. Морда чавкала и хрумкала.
— Пшла! — пнул ее Виктор.
— Ты зачем собаку обижаешь? — спросил Палтусов резким, не свойственным ему голосом.
— На то она и собака, чтобы знать свое место. А ты скоро ее и за стол посадишь, и в постель с собой будешь ложить, ага. А того не соображаешь, что, кроме тебя, тут есть другие люди, которым вся это псарня противна, ага.
Палтусов ничего не ответил, лишь смерил Виктора недобрым взглядом. Затем встал и выпустил скулящую Морду наружу.
— А собаку больше не обижай, — сказал он через минуту тихо, но очень твердо.
Виктор не удостоил его отпетом, а обратился к прорабу:
— Эх, Дмитрий Денисович… — Он открыл рот и минуты две сидел так, подбирая в уме какие-то важные для себя слова. Наконец выдохнул: — Есть у меня одна мечта.
— Какая же?
— Хочу уходить из мехколонны. Работа эта не по мне. Не потому, конечно, что тяжелая. Я тяжелой работы не боюсь. Могу работать хоть весь день с утра до ночи, хоть по шестнадцать часов в сутки. Мне только дай фронт работ, да объясни расценку — я горы могу свернуть своим бульдозером. А в бригаде работать не хочу. Почему? Предположим, у меня с кем-то одинаковый разряд, но я наработал за месяц на четыреста рублей, а он на двести из-за своей лени. А так как мы в одной бригаде, то деньги идут в общий котел. Вот и выходит, что в конце месяца и он, и я получим по триста рубликов. Справедливо это, а?