— Реакция у вашей девочки точная: от меня пахнет Джоем — из-за этого жуткого ремонта он уже не мыт больше двух месяцев.
Она внимательно осмотрела гостиную: кактусы, горшки с цветами, куманьки и гжель на полках. Села и спросила:
— Вы полагаете, что это может состояться здесь?
— Право, не знаю, — ответила Наталья Михайловна. — В прошлый раз мы уводили Альму, все происходило не в нашей квартире…
— Эта комната не годится. Во-первых, здесь слишком светло. Во-вторых, они тут все переколотят и опрокинут: Джой не терпит препятствий на своем пути. Кстати, сколько дней ваша Альма уже пустует?
— В точности не могу вам сказать.
На пороге гостиной появился Борис.
— Дней восемь, — сказал он.
— Откуда это тебе известно?
— Юноше такие вещи виднее, — одобрительно кивнула ему Людмила Евгеньевна.
— Не хотите ли кофе? — спросила Наталья Михайловна. — Мой сын Борис варит его отлично.
— С наслаждением. И если позволите, без сахара. У меня диабет.
Кофе она пила неторопливо. Сняла кепку и огладила свои короткие седые волосы не женским, а небрежно-мужским движением руки.
Наталья Михайловна сперва отнеслась к внезапному появлению гостьи с обычной своей иронией, предвкушая, как забавно будет рассказывать о ней, изображать ее, но поведение Людмилы Евгеньевны становилось все более непредсказуемым и требующим внимания.
Сделав два-три глотка и определив, что это «Арабика», она вынула из своей старенькой хозяйственной сумки папку, открыла ее и протянула Наталье Михайловне.
— Ознакомьтесь, прошу вас.
В папке, во всю ее величину, лежала застекленная фотография пса: он сидел увешанный с шеи до колен ожерельем из медалей.
— Это мать Джоя, — пояснила Людмила Евгеньевна. — Умерла у меня на руках в возрасте тринадцати лет от рака. Четырежды была чемпионкой города. Рождена в семье бывшего заместителя министра торговли Российской федерации.
Рядом в папке лежало второе фото. Тоже застекленное; здесь сидел пес покрупнее, и ожерелье на нем свисало до самого пола. Морда у него была плутовато-веселая.
— Это — отец. С месячного возраста воспитывался в доме народного артиста СССР. Рекордсмен десяти выставок… К сожалению, у меня нет портретов дедов и прадедов Джоя, они эмигрировали за рубеж в начале пятидесятых годов, и всякая связь с ними, как вы понимаете, была прервана. Но лет пять назад мне удалось получить их данные через артистов ансамбля Моисеева. И я задокументировала это в родословной. Можете убедиться.
Долистав папку до конца, Наталья Михайловна попыталась пошутить:
— Шикарное происхождение! Я бы лично не могла похвастаться такой родословной.
— Разумеется. Наши браки носят гораздо более случайный характер.
Она отставила пустую чашку, сказала «мерси» и утвердительным тоном задала несколько небрежных вопросов:
— У вашей Альмы была только одна вязка? И помет состоял всего из трех щенков?.. Надеюсь, вы в курсе, что решающую роль тут играет партнер. А в этом смысле Джой безупречен и генетически, и по той среде, в которой он воспитывался. У нас с моим покойным супругом детей не было, и всю нашу душу мы вкладывали сперва в мать Джоя, а затем в него. Поэтому мне совсем не безразлично, кого он выбирает…
— Но ведь выбираете вы, а не он, — сказала Наталья Михайловна чуть насмешливей, чем ей хотелось.
— Я не выбираю, а советую ему. И бывали случаи, когда он не прислушивался к моим советам. Это его право, дарованное ему природой… Не могу ли я познакомиться с вашей Альмой?
Спросив, она тотчас поднялась с кресла.
Как только Наталья Михайловна открыла дверь кабинета, Альма бросилась навстречу, но не к ней, а к Людмиле Евгеньевне. Та наклонилась к вертящейся у ее ног собаке, погладила ее спину от холки до крестца и здесь задержалась, почесывая. И Альма застыла под ее рукой, вытянув благодарную морду с закрытыми глазами к потолку.
— Вот эта комната подойдет, — сказала Людмила Евгеньевна, оглядывая кабинет. — Здесь гораздо строже и нет безделок, которые могли бы отвлечь Джоя. А портьеры мы закроем — так будет интимнее.
— Офонареть, какие тонкости! — засмеялся Борис, он стоял в коридоре за спиной гостьи.
Она оглянулась на него, но, сдержавшись, смолчала.
И уже в прихожей, прощаясь, сказала Наталье Михайловне:
— Пожалуй, уберите из кабинета диван: в любовной игре они могут на него вскочить.
— А книг мужа они не испортят?
— Господь с вами! Джой вырос среди книг.
— По-моему, она типичный шизоид! — воскликнул Борис, когда дверь за гостьей захлопнулась. — Как ты считаешь, мать?
— А мне ее почему-то жаль, — ответила Наталья Михайловна.
— С чего жалеть-то? Водит своего кобеля по загулявшим сукам раз десять в год, получает с каждого помета по щенку, продает их по две сотни за штуку, итого в год чистыми два куска! Да это докторская пенсия в месяц!
— И все-таки трогательно, — сказала Наталья Михайловна.
— Ну это у тебя, мать, уже тоже сдвиг по фазе, извини меня, пожалуйста.
Диван из кабинета они вынесли, поставили его стоймя в конце коридора. Борис ушел на семинар, пообещав вернуться к трем и помочь матери во всем, что потребуется.
Просьбу жены прийти домой попозже Владимир Сергеевич забыл, но и без того задержался у себя в секторе.
Работа в последнее время была напряженной. И сложнее, чем когда бы то ни было. Заказчик, исполком района, пожелал научно проанализировать письма населения, поступающие в райсовет. Исследовать надо было всю эту почту за год. Предварительная работа была уже проделана сектором. Письма, просмотренные выборочно, давали понятие о том, что волнует людей самых различных профессий, возрастов и уровней образования.
Для социологического анализа следовало продумать и приготовить методики последующего опроса адресатов — это позволило бы прийти к выводам, которые и будут представлены заказчику.
Работа увлекла Владимира Сергеевича: рядом с научной задачей, стоявшей перед ним, в потоке густо обрушившейся на него информации, всплывало желание помочь кому-то из адресатов немедленно. Почта была безрадостной — в общем-то, она состояла из того, что принято называть жалобами.
Исполком не торопил Владимира Сергеевича. Ему даже давали понять, что дело, порученное его сектору, не спешное. Сперва оно казалось спешным, а в самые последние недели Владимир Сергеевич почувствовал, что интерес к его работе поостудился. Вникать в причины этого изменения он не желал.
Но среди дня кое-что внезапно выяснилось.
Позвонил ему из райсовета заместитель председателя исполкома — без секретарши позвонил, напрямую. И сказал просто, словно виделись вчера:
— Привет. У меня к тебе просьба, старина: забеги ко мне после работы. Не затруднит? Есть о чем потолковать.
Когда-то давным-давно оба они учились в университете, но дороги их впоследствии разминулись: один ушел в науку, второй — сперва на комсомольскую работу, а затем повыше. Поздравляли друг друга открытками на ноябрьские и под Новый год. В круглые даты окончания университета выпускники курса собирались в ресторане; ряды их редели, скошенные болезнями, смертями, неудачливой судьбой или чванством. Заместитель приходил всегда. Среди своих поседелых, облысевших, обрюзгших однокашников он выделялся внешней подобранностью: по утрам, до работы, делал трехкилометровую пробежку, а по выходным плавал в бассейне. Его неизменно назначали тамадой, и он вел застолье весело, дружелюбно, направляя память собравшихся вспять, к былым, давним временам, когда все они были юнцами. Пожилые выпускники молодели, как увядшие розы, опущенные в сладкий кипяток. Расходились за полночь, клялись, что теперь-то будут встречаться часто. И снова расставались до следующей круглой даты…
В председательской приемной было уже пусто, пишущая машинка секретарши накрыта чехлом, дверь из кабинета заместителя приотворена.
Еще не заглянув к нему, Владимир Сергеевич услышал:
— Заходи, заходи…
Как только он вошел в кабинет, заместитель с видимым удовольствием выпростался из кресла, расправил свое затекшее тело и шагнул навстречу.
«Шагать навстречу они все обучены», — с раздражением подумал Владимир Сергеевич, хотя никакого повода к недовольству у него еще не было.
— Рад видеть тебя, — сказал заместитель. — Устал как бес. За весь день ты сегодня первый и единственный, кто ничего не станет у меня просить… Слушай, давай выпьем крепкого чаю, у меня термос, не успел пообедать.
Оказались у него еще и домашние бутерброды. Он проворно придвинул к дивану маленький столик, расположил на нем нехитрое угощение и сел рядом с Владимиром Сергеевичем.
— Ты чего такой хмурый? Дома — порядок?
— Нормально.
— Дом — это наш тыл, — сказал заместитель. — А фронт — работа. За формулировку не отвечаю. Но ты заметил, между прочим, что применительно к работе мы употребляем множество военных терминов: наступать, брать рубеж, давать бой. Вроде мы постоянно воюем с противником… Не устаешь от этого?
— А ты? — спросил Владимир Сергеевич.
— Стараюсь не думать этими категориями. У противника предполагается иная, чем у нас, цель. Враждебная. И тогда — бой. Но ведь в большинстве своем цель у нас всех одинаковая. А вот средства — беда в средствах… Дурачья многовато. И авторитетной некомпетентности: вроде ты с ним играешь в шахматы, а он с тобой — в козла. Переубедить тупицу труднее, чем разумного оппонента. Да и тупица сейчас хитрющий — он в броне правильных словесных идей, его голыми руками не возьмешь. Согласен со мной?
— Уж очень все это абстрактно, — ответил Владимир Сергеевич хмуро, не понимая, к чему затеян весь разговор.
— Я поделиться с тобой захотел, — огорчился заместитель. — А ты со мной юлишь. Уж где-где, а в науке-то абстракций хватает. Ты ведь с цифрами имеешь дело, а я с живыми людьми. Кстати, как движется наш заказ?
Тут Владимир Сергеевич озарился: видя перед собой внимательное, умное лицо собеседника, рассказал все, что удалось сделать за последнее время.