На подарки юбилярам скидывались, кто по сколько мог. Мужчинам покупали рубаху, а женщинам — отрез на платье.
Узнав, что поселковые связисты пируют, районное начальство стало наезжать: привезут благодарственный адрес юбиляру, а потом гуляют на дармовщину весь вечер. С женами даже приезжали.
Рядом с начальником районной конторы Ольга Ивановна сажала Диму Путятина — он выпивал килограмм без особых для себя последствий. Дима и подливал начальнику, и сочинял такие идейные тосты, что не откажешься: за бесперебойную связь, за своевременную доставку периодической печати, за хорошую слышимость, за безаварийность.
Через час начальник пускался плясать вприсядку, а еще чуть погодя его вместе с супругой наваливали в «пикап» и увозили домой.
Когда Ольгу Ивановну перевели в другой район, плакало все отделение, плакала и она, несмотря на повышение в должности и в зарплате.
И вот приехал новый поселковый начальник.
Все осталось по-прежнему, никаких своих порядков Петр Васильевич не заводил. На работу являлся аккуратно, вовремя. Придет, заберется за свой стол в углу операционного зала и согнется над бумагами. Задумавшись, он отрывался от бумаг и смотрел перед собой дымными глазами, в них курилась тоска.
Если к нему обращались с каким-нибудь служебным делом, он выслушивал внимательно, не перебивая, даже кивал одобряюще, а потом произносил:
— Это серьезный вопрос. Я подумаю.
Бывало, что капризные клиенты требовали с него свежего клея на посылочном столе или неразбавленных чернил в чернильницах, — Петр Васильевич тоже сочувствовал им.
— Хороший сигнал, — говорил он.
Подымался он из-за своего стола редко — только в обеденный перерыв и по нужде.
Кормился Петр Васильевич дома, стряпал на себя сам. Женщины-связистки сперва жалели его, думали, может, у него больной желудок. Но потом отметили, что забирает он в магазине и селедку, и соленые огурцы, и капусту. Стряпня его была не холостяцкая — готовил он настоящие щи, жарил второе. Видно, не лень ему было обихаживать себя.
По документам Петру Васильевичу было сорок три года — возраст, по нынешнему времени, еще интересный, в таких годах еще можно пользоваться жизнью. Однако связисты не замечали, чтобы он свободно пользовался.
В отделении, на телеграфе и на коммутаторе, работало много девушек. Зарплата им идет маленькая — хуже связисток никто не получает, — но на работу ходят они прибранные, в выходной одежде. Это заведено у них так, потому что мало ли кто может заглянуть вечером позвонить по телефону или отправить телеграмму. С такого случайного знакомства и произойдет перемена судьбы к лучшему.
Все отделение помнило, как пять лет назад заскочил ночью на коммутатор молодой летчик. А дежурила в ту ночь Валя. И состоялся между этим летчиком и Валей их первый разговор. А была она одета в свое самое красивое голубое платье с кружевным воротничком. И летчик, в дальнейшем оказавшийся лейтенантом Костей Лузгиным, приехавшим к родным в отпуск, увез Валю к месту своего назначения. Письма от Вали приходили счастливые: стиральную машину купили, телевизор, холодильник.
С того года многие девушки на телеграфе и на коммутаторе ходили в голубых платьях и воротнички кроили кружевные, но ни у кого из них судьба так и не складывалась.
Когда появился в отделении Петр Васильевич, мужчина неженатый, кое-кто из свободных от семьи связисток, может, и примерил его к себе в мужья, но это оказалось пустое дело. Анна Максимовна с радиоузла первая сказала:
— Девочки, я вам точно говорю: если мужик проходил до сорока лет неокрученный, то он и на вас не ошибется.
Но Тася с телеграфа не послушалась. Она решила сама испытать. Терять ей особо ничего не приходилось, она была в разводе и жила как умела.
На Первое мая, погуляв в Доме культуры на танцах, она вернулась домой поздно. Увидев из окна, что Петр Васильевич вышел с ведром к колонке, Тася накинула на плечи жакет и появилась у калитки.
Петр Васильевич набрал ведро, поставил его на землю.
— С хорошей вас погодой, — сказал он.
— И вас также. С чего это вы, на ночь глядя, воду таскаете?
— Попить свеженькой.
— В праздник, Петр Васильевич, люди не воду пьют, а вино.
— От вина у меня нежелательный эффект, — сказал Петр Васильевич. — Голова от него болит.
— Пирамидоном надо закусывать, — посоветовала Тася. — Если желаете, у меня есть пирамидон.
Он засмеялся:
— Запасливая вы, товарищ Синицына.
— Тасей меня зовут, — сказала Тася. — А правда, Петр Васильевич, что вы замечательно играете на баяне?
Он ответил:
— Прошел курс обучения.
— Мечтаю послушать, — сказала Тася.
— А не поздний час? — засомневался Петр Васильевич.
— Детское время, — успокоила его Тася.
И он повел ее к себе на квартиру.
Она думала, что он вскипятит сейчас чаю, может, у него и вино припасено для праздника, но Петр Васильевич тотчас поставил на колени баян и стал играть.
Играл он опять печальное. И чем дольше он играл, тем грустнее становился сам. На Тасю он не обращал никакого внимания. От этой музыки ей захотелось спать. Она вздремнула минуты на две, а потом обиделась:
— Что ж это, Петр Васильевич, я ведь у вас в гостях.
— А что? — спросил он.
— Могли бы и побеседовать со мной.
Он отложил баян и сказал:
— Суть в том, товарищ дорогой, что исчезает из жизни сердцевина.
Тася подождала немного, думая, что он разъяснит свою мысль.
Он разъяснил:
— Музыка имеет такое воздействие на человека, что он от нее становится одинокий.
— Зачем же вы тогда играете?
— Постичь хочу взаимопонимание.
Тася была отчаянная, она сказала:
— Нормальный мужик не может существовать без женщины. Это закон природы, а вы его нарушаете.
— Законы природы внутри нас, — сказал Петр Васильевич. — Их много, а человек один, до всего руки не доходят.
— Может, у вас горе какое было? — спросила Тася.
Он ответил загадочно:
— Человек без горя — как птица без крыльев.
И снова стал играть на баяне, низко наклонив над ним лицо.
Тася посидела еще немного, поскучала и пошла.
Пытались сблизиться с Петром Васильевичем и другие связисты, соседи по дому. Корысти у них не было никакой. Зазывали его поначалу в гости — он приходил, однако своим присутствием нагонял такую тоску, что и пить при нем было скучно, и плясать, и жить.
А по работе особых странностей за ним не отмечалось. Районное начальство было довольно им. Квартальные отчеты он присылал вовремя, составлял их по всей форме, план выполнения брал какой дают.
С планом этим всякий раз была возня: что ни квартал, то все больше его завышали. Связисты нервничали, в особенности телеграфистки. При Ольге Ивановне, бывало, удавалось отбиться немного от контрольных цифр, а Петр Васильевич с начальством не спорил.
Трудно было с планом и на почте и на телеграфе. Пойди угадай, сколько в поселке купят конвертов, сколько отправят телеграмм!
Оператор Паня Путятина в конце ква́ртала трудилась до позднего часа — писала и простые и заказные. Был у нее на этот случай давно составленный список адресов, туда входили дальние родственники, деревенские соседи-земляки и даже покойники. Письма Пани были коротенькие, одинаковые: «Привет из Дубково, желаю вам всего наилучшего, а главное — здоровья!» Расходы ее составляли рублей пять. Зато в удачный квартал премию получала рублей десять, так на так и выходило.
А вот с телеграммами дело было посложней. На телеграмму не всякий потратится, в поселке жизнь протекала медленно, стучать телеграммы особо не о чем: ну, картошку посадили, ну, корова отелилась, ну, закололи поросенка — вот и все.
Однако по осени Тасе повезло.
Заболела и стала умирать одна гражданка, местная старуха. Жила при ней дочь. И начала она по телеграфу собирать старухиных родственников — детей, внуков, братьев, сестер, — раскидало их по всей стране.
Съехались они, а старуха еще протянула с неделю. Задержались родственники для похорон, для поминок, для дележа наследства.
А поскольку непредвиденная задержка, снова полетели телеграммы — кому по месту работы, кому семейные.
И телеграф по показателям вышел на первое место в районе.
Петр Васильевич объявил Синицыной Тасе благодарность в приказе.
А устно посоветовал:
— Не успокаивайтесь на достигнутом, товарищ Синицына. Этот успех надо нам закрепить.
— Как же я его закреплю, Петр Васильевич? — спросила Тася.
— Умелой пропагандой почтово-телеграфных отправлений среди населения.
— У людей горе, — сказала Тася, — а нам счастье: план выполнили.
— С одной стороны, так, — согласился Петр Васильевич. — А посмотреть с другой, госдоходы идут на удовлетворение нужд трудящихся. Копейка, товарищ Синицына, рубль бережет.
Все это он произносил тихо и мягко, словно делясь с Тасей своими сокровенными, им самим открытыми мыслями.
Постепенно связисты начали замечать, что их начальник стал очень мнительный к своему здоровью. Руки мыл на дню раз двадцать: посидит за столом, попишет, потом вдруг вскинется и побежит к рукомойнику; мыло лежало у него в письменном столе на работе. И полотенце тоже. А двери перед собой он никогда не открывал голыми руками — возьмется бумажкой, они у него, нарезанные, распихнуты были по карманам.
Сперва на него даже обижались:
— Что ж это, Петр Васильевич, вы нами брезговаете?
Но он вежливо пояснил:
— Все люди бациллоносители, и я в том числе.
По вечерам выходил Петр Васильевич на прогулку. Только гулял он не как все: вперед не смотрел, а глядел как-то вбок, и шел не по прямой, а вкривь, — сделает несколько шагов, остановится, посмотрит на небо и пойдет в сторону. Никак не угадаешь, куда он выйдет.
В поселке никто так не гулял.
А если навстречу попадалось ему стадо поселковой скотины — голов пятнадцать всего, — Петр Васильевич еще издали замирал на секунду, потом поспешно отваливал вправо или влево, хоть в лужу, хоть в грязь, и далеко огибал коров.