— Приезжай, — сказала Даша. — Я в ту субботу возьму отгул.
Он ушел вскорости, а она переждала еще немного у чужой калитки, прислушиваясь к тому, как все глуше и глуше грохотали его сапоги по асфальту. Потом Даша пошла по этому шоссе к своему дому, и мимо нее, на полдороге, пронесся грузовик с поющими солдатами. Она подумала, что и Петя, наверное, поет вместе со всеми.
Идти домой ей сейчас не хотелось, она заглянула к себе на телеграф. Дежурила на телеграфе толстая Нина. Даша отдала ей бусы, посидела немножко у коммутатора, покуда Нина принимала с аппарата ночную сводку погоды. Лицо у нее было заплаканное, в углу, на стульях, спал Славик.
— Давай подменю, — сказала Даша. — Спать все равно неохота.
Нина стала собираться домой, разбудила Славика, одела его, он долго, со сна, не попадал ногами в ботинки.
— Теперь уж окончательно, — всхлипнула Нина, завязывая ему шнурки. — Пойду на принцип, и все. Сегодняшний год ни разу цельной получки домой не принес, с аванса — пять рублей, а в окончательный расчет — восемь.
Уже от двери она спросила Дашу:
— Твой-то приходил?
— Пришел, — сказала Даша.
— Ну как, ничего? Потанцевали?
— Потанцевали.
— Если б не Славик, я б давно от него ушла. Больно он мне нужен, алкоголик несчастный…
После ухода Нины застучал аппарат, поползли телеграммы: Даша обрывала ленту, наклеивала ее на бланки. Изредка мигали лампочки вызовов на щите коммутатора. Звонили в милицию, в больницу, на междугородную.
Работалось Даше легко.
Часам к двум ночи все утихло.
Она включила электрическую плитку, погрела в чайнике утрешний кипяток, попила его, закусив сайкой, валявшейся в шкафчике. Коммутатор молчал. Даша подумала, что, может, и Пете сейчас не спится и он тоже сидит около ихнего воинского коммутатора. Все кругом спят, и только они двое думают друг про друга. И она стала думать, о чем может сейчас думать Петя. Наверное, он считает, сколько еще времени осталось ему до конца службы и куда они поедут, когда он демобилизуется. Наверное, у него нет гражданского костюма, а сейчас в универмаге дают на выплату, если, конечно, постоянная прописка. И еще у них в отделении все связистки два раза в месяц закладывают в общую кубышку по рублю в получку, а потом к концу года тянут из шапки жребий, кому выпадет очередь на все деньги. Ей захотелось немедленно рассказать обо всем этом Пете, чтобы он не расстраивался и ему было легче дослуживать свою службу до конца.
Даша воткнула штепсель в гнездо воинской части и длинно, настойчиво позвонила. Что-то не сработало в коммутаторе напрямую, и она решила соединиться через районный центр.
— Дежурненькая, — попросила Даша, — дай мне, пожалуйста, номерок.
А солдат Петя давно спал на своей койке в казарме. Спал он, скорбно сведя редкие брови и воткнув голову в подушку. По дороге в часть, и еще перед сном, над ним долго потешался сверхсрочник, расспрашивая его, откололось ли ему сегодня. И солдат говорил, что полный порядочек, но никто ему не верил и все требовали подробностей.
ПОДРОБНОСТИ ЖИЗНИПовесть
Все хлопоты по устройству золотой свадьбы родителей взял на себя младший сын Анатолий. Вообще-то, по количеству гостей, вполне можно было устроить это мероприятие в квартире Анатолия, квадратных метров у него хватало, но за столом пришлось бы сидеть впритирочку, стулья стрелять у соседей, а жена Ирина избегалась бы по магазинам, рынкам и всю неделю до торжественного дня торчала бы с утра до вечера у плиты.
На дочь Галю рассчитывать никогда не приходилось: не испортила бы настроения — и на том спасибо. Просить помощи у старшего брата Бориса бессмысленно, он человек одинокий, в общем-то неудачник, жалеть его надо, а не взывать к его помощи.
Обдумав и взвесив все эти обстоятельства на одном из скучнейших заседаний ученого совета, ректор Института связи Анатолий Егорович Самойлов, даже не посоветовавшись с женой, заехал в конце рабочего дня в ресторан «Метрополь» — здешний директор его знал: институтские диссертанты банкетировали в «Метрополе» ежегодно, а Самойлов на этих пиршествах был фигурой достаточно внушительной. С директором он договорился в общих чертах, не вникая в подробности, — выбрал самый небольшой банкетный зал, сказал, что ни оркестра, ни квартета не надо, а относительно ужина заедет жена Ирина Владимировна и уточнит меню. Предложил, если необходимо, внести тотчас аванс, но директор учтиво отказался.
— Для меня достаточно вашего слова, Анатолий Егорович. А денежными расчетами займется с вашей супругой бухгалтерия. Кстати, по старому нашему знакомству, могу посоветовать: алкогольные напитки — они у нас со стопроцентной наценкой — закажите в минимальном ассортименте, а для полного удовлетворения прихватите с собой.
— Благодарю вас, — сказал Анатолий. — У нас народ мало пьющий.
— На сегодняшний день это редкость, — качнул головой директор, и движение это было не то одобрительное, не то осуждающее.
Ирина Владимировна охотно согласилась с идеей мужа, спросила только, какой суммой можно располагать.
— Не жмись, — сказал Анатолий.
— А твой брат будет участвовать в расходах?
— Чисто символически. Я бы вообще не хотел брать у него деньги.
— Борис рассердится, если ты откажешься.
— А я не откажусь, скажу, что устроил все со скидкой, что нас трое — ты, Галка и я. А он — один. В общем, предоставь все это мне.
— Ради бога! — сказала Ирина Владимировна. — Ты же знаешь, что я никогда не вмешиваюсь в твои семейные дела. Только учти, как бы не возникла неловкость: Борис встретится на этом юбилее с Митей.
— Разумеется. И оба будут рады. Митьке давно пора перестать дуться на своего отца.
— А если он не считает его своим отцом?
— Слушай, Ирина. Не запудривай мне мозги. Они взрослые мужики — сами разберутся. А в присутствии деда и бабки никакой неловкости никогда не возникает. Ты вот лучше за нашей Галкой присмотри: как бы она не отколола какой-нибудь номер. С этой психопатки станется…
Он устал, был раздражен, в таком состоянии перечить ему не следовало. Но после сытного ужина Анатолий отмяк, расстегнул верхнюю пуговицу на брюках, чтобы животу просторнее жилось, и позвонил родителям: ему захотелось тотчас сообщить им, что их юбилейная свадьба состоится в первоклассном ресторане. Отец отнесся к этому сдержанно, то есть он, конечно, произнес положенные слова благодарности, но интонация его была скупа, во всяком случае не совсем та, что доставила бы удовлетворение сыну. Зато мать, наверняка ощутившая это, — она понимала своих детей не умом, а душой, — мать отобрала у отца телефонную трубку и поговорила с Анатолием тем единственным и только ей присущим голосом, на который всегда виновато отзывалось его сердце.
Перед сном, уже погасив свет и привычно обняв Ирину, он сказал:
— Вообще-то, я порядочная скотина…
— Да что ты, милый, — ответила Ирина.
Торжество удалось на славу. Небольшой уютный зал, выбранный Анатолием, был расположен в глубине ресторанного коридора во втором этаже. Сюда выходили двери и других банкетных залов, где в этот же вечер гуляли две молодые свадьбы. Праздничный шум, кажется, никому не мешал, он доносился разнозвучным фоном: два квартета одновременно наяривали совершенно различную музыку, иногда только совпадал туш, исполняемый многократно. Пожилые голоса затягивали «По долинам и по взгорьям». Молодые глушили их Высоцким. В другом зале пожилые пытались пробить «Любимый город», но молодежь обрушила на них Окуджаву. И в этом не было никакого единоборства — сейчас все здесь жили как хотели, им казалось, что они не мешают друг другу.
Рослый, седой старик, поджарый, костистый Егор Иванович Самойлов, сидел во главе банкетного стола со своей женой Елизаветой Алексеевной, аккуратной, округлой, румяной от счастья.
Справа и слева от них — два сына, Борис и Анатолий. Они погодки, обоим — под пятьдесят. Борис изрядно потрачен жизнью, он лыс, в очках, и хотя так же высок, как отец, однако сутулится даже сидя. Анатолий — в мать, но располнел он, пожалуй, рановато; осанистый, вальяжный и уже немало выпивший, он в отличном расположении духа. Оглядев стол и увидев, что закуска на блюдах подразрушена, он поманил кивком стоявшего вблизи официанта, который давно понял, что именно Анатолий хозяин этого пиршества, и велел ему подавать вскорости горячее. Затем, постучав вилкой по бокалу, поднялся и весело-раскатистым голосом произнес:
— Попрошу наполнить фужеры! — Выждал, покуда его распоряжение было исполнено, и продолжил: — Беспорядочные высказывания аннулируются! От имени и по поручению назначаю себя тамадой! Слово для приветствия предоставляется моему старшему брату Борису Егоровичу Самойлову. Регламент — неограниченный… Давай, Борька, народ ждет! Обрисуй в цветах и в красках наших любимых стариков. И пусть молодежь поучится!..
Встал Борис.
— Дорогие мама и папа! Спасибо вам за то, что вы есть. За то, что вы такие. За то, что вы были и будете всегда!
Он чокнулся с отцом, наклонившись, поцеловал мать, отпил из бокала и сел.
С противоположного конца стола — там расположилась молодежь — крикнула внучка Галя:
— Дед, горько! Бабуля, ну, пожалуйста!
Ее поддержали молодые голоса:
— Егор Иваныч! Елизавета Алексеевна! Горько!
Старик Самойлов поцеловал жену, сперва руку, затем — в щеку.
Тамада Анатолий постучал вилкой по бокалу:
— Попрошу снова наполнить фужеры!.. От имени и по поручению приношу извинения за бессодержательность тоста моего старшего брата…
Галя наклонилась к Мите:
— Надрался мой папахен!.. А твой-то как раз сказал хорошо.
Тем временем Анатолий продолжил, обращаясь к столу:
— Слово для поздравления предоставляется моей жене Ирине Владимировне. Приготовиться моей дочери Гале.
Галя быстро, досадливо посмотрела на отца и шепнула Мите:
— Пойдем покурим.
— Неудобно, — шепнул в ответ Митя. Он старше своей двоюродной сестры годов на семь, ему лет двадцать пять.