Извещенный загодя о предстоящем приезде достойного лица, директор охотхозяйства вызывал егеря и наказывал ему:
— В субботу будешь сопровождать. — Директор даже не всегда говорил, кого именно предстоит сопровождать, но егерь и так понимал, что дело нешуточное. — Имей в виду, гость должен взять секача. Есть у тебя на примете секачи?
— Есть, Федор Корнеич, специально подкармливаю.
— И чтоб недалеко ходить. Возьмешь в гараже «козла», довезешь до места. Подъезд не тряской?
— Не тряской, Федор Корнеич. Прошлый год мы там в лесу асфальт настелили до самых берлог.
И напоследок директор отдавал наиболее важное распоряжение:
— Если промажет или подранит, ты подстрахуй. Только тактично, раньше времени не стреляй.
Все это егеря отлично знали и без предупреждения.
Постоянно сопровождая гостей и руководя их добычливой охотой, иной егерь постепенно бурел. В заказнике это прозвали «звездной болезнью» — близость к высокой звезде вызывала определенные симптомы, некую эманацию значительности своей роли. Егерь проникался чувством огромного самоуважения и безнаказанности, да еще в холуйском варианте.
Для Сергея это закончилось трагически.
Он был хорошим егерем, несмотря на свою запьянцовскую душу. А может, и благодаря ей.
Находясь в постоянном подпитии, он точнее соответствовал тому легкому, праздничному настроению, в котором пребывал на охоте гость: с Сергеем было весело и беззаботно. Он забавно врал, знал много грубых солдатских анекдотов, да и довольство жизнью нравилось начальникам — это позволяло им делать широкие обобщения. Притом Сергей метко стрелял, умело делая вид, что промазал. Охотясь с ним, гость никогда не возвращался без зверя, сваленного будто бы лично им.
Слава егеря вышла далеко за пределы района. Даже Федор Корнеич несколько остерегался его: мало ли какую телегу мог покатить этот сукин сын, сопровождая высокого гостя.
Рука провидения настигла Сергея, но, не рассчитав, хватила через край.
В будний день он вышел в лес. Вышел без всякого определенного дела, как всегда обтачивая в мозгу острую, настырную надежду, что где-то в пути повстречается человек, который может поставить.
Прошлявшись по лесу часа два и накалясь от разочарования, он услышал короткий собачий лай. Пройдя на звук, Сергей увидел пса — русскую гончую. Пес медленно кружил по поляне, вывалив язык. На пне отдыхал парень с ружьем на коленях.
Егерь был простоволос, без форменной фуражки, неподпоясанный, в тапках.
— Документ! — потребовал он, снимая из-за плеча ружье.
— Какой тебе документ? — ответил парень.
— Билет на право охоты в заказнике.
— Да я и не охочусь, гуляю по лесу.
— С ружьем гуляешь, с собакой?! Браконьер, падла, сволочь!
— Эй, дядя, — сказал парень, подымаясь. — А ты кто такой, почему обзываешься?
— Я тебе сейчас покажу, кто я такой! — Егерь вскинул ружье и из двух стволов уложил пса.
И тотчас, не доведя своего ружья до плеча, парень выстрелил.
Свою изорванную дробью собаку он унес на себе, закопал голыми руками в лесном кювете и забросал листьями.
Тело егеря нашли в тот же день к вечеру.
Милиция отыскала преступника в городе через месяц. Судили его в поселковом Доме культуры. Народу набился полный зал.
Я был на этом суде, и меня поразила реакция поселковых жителей, да, по правде сказать, временами и моя собственная реакция.
В зале, в первом ряду сидела вдова Сергея, Вера, теперь трезвая и жалкая, а через несколько стульев от нее — жена подсудимого, молодая женщина с заплывшим от горя лицом. Обе пришли с детьми: у одной двое и у другой двое.
Убийца, застреливший егеря, оказался заводским электриком. Ранее несудимым. В браконьерах не числился.
Среди многих свидетелей его защиты — товарищей по работе, соседей по дому — выступил перед судом никому не известный, посторонний городской старик. Кажется, какой-то профессор, точно не помню, да и не имеет это значения.
Он рассказал, что нынешней весной, в воскресный день, гулял с мальчишкой-внуком по набережной. На реке шел ледоход. Старик остановился прикурить сигарету, а когда оглянулся, внук бегал по качающейся тонкой льдине — она уже отошла от берега метров на двадцать и уплывала все дальше. Какой-то парень в хорошем костюме, с фотоаппаратом на шее, бросился в воду, доплыл до льдины, снял мальчишку и вплавь же доставил его к деду.
— Вот и все, — сказал старик, собрался было отойти от судейского стола, но задержался. — Дело в том, что с нами тогда был и мой сын, отец Мити, он плохо плавает, не посмел… А вот этот юноша — спас. И у меня не укладывается, не мог же он выстрелить в живого человека. Тут какое-то недоразумение. Он на себя наговаривает — я читал в газетах, это бывает…
Суд разобрался и огласил приговор. Десять лет строгого режима.
Ни у кого из присутствующих в зале не возникло сомнений: суд не нарушил статей закона. За убийство дают и больше — и пятнадцать лет, и высшую меру.
Мы выходили из узких дверей зала медленной толпой. Почти всех я знал, они были моими земляками по поселку.
Рядом со мной шел Антон, он сидел и на суде рядом, ерзал на стуле, кряхтел.
А сейчас сказал:
— Осиротили детей, четыре души…
Шофер рейсового автобуса, шедший позади нас, внезапно взъярился:
— А кто, по-твоему, осиротил?! У вас егеря — гады. Зачем было пса стре́лить? Тронули б моего легаша…
— Неужели б человека убил? — спросила почтальонша.
— Не знаю. Не пробовал… Убить, может, и не убил, а изувечил бы обязательно. По инвалидности он бы у меня получал…
По дороге к моему дому со мной поравнялся пенсионер, учитель истории. Мы жили на одной улице. Шли некоторое время молча, улица была неосвещена, он жужжал фонариком, указывая дорогу мне и себе.
— Хотелось бы услышать ваше мнение.
Я еще подбирал мысли и слова для ответа, и он, по учительской привычке, попытался помочь мне:
— Задача суда — оберегать общество от социально опасных личностей. Не правда ли?
Я кивнул, в темноте он не разглядел, посветил в мое лицо фонариком, я еще раз кивнул.
— Теперь возьмем данный случай. Представим себе невероятное: суд оправдывает этого подсудимого. Вы уверены, что он когда-либо в жизни совершит еще какое-нибудь преступление?
— Не убежден.
— Следовательно, речь идет не об исправлении, а лишь о каре, о наказании за то, что он уже совершил. В сущности, это даже месть, а не кара…
Увлекшись, он направил свет куда-то вбок, и мы оба захлюпали ногами по луже.
— Черт, когда же они наконец замостят нашу улицу!.. Продолжим. Вероятно, я не прав. Даже наверное не прав. И скажу сейчас ересь. Вы знали покойного Сергея? И я его знал — он учился у меня в пятом классе. Тупой, трусливый, жестокий мальчик… И вот он — егерь в привилегированном заказнике. Если уж употреблять это юридическое понятие: социально опасный, то именно он и был социально опасен.
Я спросил только для того, чтобы спросить:
— Значит, вы думаете, что суд был несправедлив?
— Да нет. Суд-то справедлив. Судьба несправедлива. Корень у этих двух слов один и тот же, а смысл разный: судьба глуха и подслеповата. Она не должна была сводить в лесу этого похмельного, зарвавшегося егеря и этого доброго, хорошего парня…
Он ждал от меня ответа, и у самой моей калитки я сказал:
— Есть одна профессия в мире, полностью мне противопоказанная.
— Какая? — спросил учитель.
— Я не мог бы быть судьей. И не хотел бы.
Незадолго до своей смерти Настя умолила Антона уйти из егерей.
Эта работа отвращала ее не только потому, что отнимала у него круглые сутки жизни. Главное — он стал крепко попивать. Выпив, не скандалил, даже тишал, опасаясь себя обнаружить, но обмануть Настю у него не получалось. Ноги продолжали носить его правильно, а язык чужел, переставал слушаться.
Пил он не на свои, а, как и положено егерям, ему ставили. Ставили гости, да еще отучили от закуски. Сами они приезжали сытые под завязку, пахнущие коньяком, и тут же на берегу, перед тем как отчалить, вынимали из своих фирменных сумок водку. Может, им казалось, что если они поднесут егерю, то он свезет их на такое рыбное место, куда никого еще не возил. А может, и без умысла подносили, просто так, для компании.
Антон особо не благодарил их — уговорит маленькую, утрется рукавом и выведет лодку на стремнину.
Я иногда любопытствовал; зная, что он давеча возил известного деятеля, спрашивал:
— Ну как, Антон, какой он, по-твоему, человек?
— А кто его разберет… Кругом вода, залив, на кнопку не нажмет, на ковер не вызовет… Слушай, — Антон всегда начинал с этого слова, когда у него возникала редкая охота выговориться. — Слушай, я тебе так скажу: кто производит начальников?
И, увидев, что я не понимаю его вопроса, торжествуя, пояснил:
— Начальника производят подчиненные. Есть они при нем — он начальник. А нету их рядом — он, как в бане, голый, никто.
— Так ведь ты-то сидишь рядом.
— Хрен я ему подчиняюсь. Он рыбалить не умеет, а я умею. Заглохнет движок или волна подымется — будет сидеть как попка… Слушай, я тебе опять скажу: ему надо сильнее бояться. Ему если вниз посмотреть, куда падать, сердце зайдется. А я сел на задницу — вот и все мое падение…
В Антоне меня подкупали беззлобность и бескорыстие. Другие егеря, водилось за ними, выскулят у гостя хоть какую выгоду для себя. Антон этим брезговал.
Со мной у него были отношения простые, дружеские, но даже и меня он ни о чем не просил. Разве только скажет:
— Поедешь на рыбалку, прихвати буханки три хлеба — у вас в поселке вкуснее. И пива бочкового бидон.
А привезу — лезет в карман за деньгами. Едва отучил.
Когда младший сын, Мишка, подал заявление в институт, я, зная, что конкурс серьезный, сказал Антону:
— У меня друзья в этом институте, попробую поговорить с ними, может чем-то помогут.
Антон обрадовался. Но на другой день позвонил мне в город: