Отец положил велосипед на траву и растянулся рядом. Он молчал. Витя постоял подле него, побродил вокруг, попищал в травинку, зажатую между пальцами, отыскал неподалеку под сосной муравейник и собрался было поковыряться в нем сухой веткой, но отец окликнул его:
— Поди сюда. Сядь.
Витя сел. Подложив сплетенные руки под голову и глядя закрытыми глазами в небо, отец сказал:
— Наверное, тебе часто бывает непонятно то, что я говорю. И то, что говорит тебе мама, когда ты у нее живешь. И две твои бабушки. Но все-таки, я думаю, что главное ты понимаешь. Вернее, вряд ли понимаешь, а чувствуешь наверняка… Правильно, Витюха?
— Ага.
— Что «ага»? — спросил отец.
— Ну, вообще… Папа, давай поедем, а то меня муравьи зажрали.
— Я уверен, когда ты подрастешь, тебе многое станет ясным. Надо только пока потерпеть… Ладно. Поехали, старик.
Теперь уже оставалось совсем немного. Лес поредел, Дорога стала суше, от нее зазмеились тропки, обросшие низкими кустами сорной малины, все чаще попадались кучи хлама — битый шифер, рваные консервные банки, дырявые мятые кастрюли, осколки тарелок. Показались дома поселка, сперва одинокие, далеко отбежавшие друг от друга, окруженные сараями и кладками колотых дров, затем порядок домов, разбросанных в лесу, стал выстраиваться справа и слева от дороги — и это уже была улица.
Они подкатили к забору маминого дома. Радостно завизжала дворовая собачонка, она почуяла Витю, выползла на брюхе из-под ворот и бросилась к велосипеду. Для отца эта чужая, глупая собака была помехой, она вертелась перед колесами, подпрыгивала к раме — пришлось остановиться и слезть с седла шагов за десять от калитки.
Отец снял Витю с подушки, собака кинулась к нему, поставила свои приветливые лапы на его плечи и облизала ему уши. Если бы рядом не стоял отец, Витя здоровался бы с ней подольше и поласковее, а так он только торопливо погладил ее и сказал:
— Привет!
У калитки уже появилась бабушка.
— Бледненький какой! — обняла она внука. — Болел, наверное?
И отец, как всегда, сказал:
— Мальчик совершенно здоров. Здравствуйте, Анна Максимовна.
Бабушка кивнула в ответ, взяла Витю за руку и повела к калитке.
— Может, ты все-таки попрощаешься со мной? — спросил отец.
На крыльце веранды, за кустами, уже стояла Витина мать — она всегда ждала его здесь, не выходя за ограду. Он потянул свою руку из бабушкиной и помчался к отцу. Проведя ладонью по его голове, отец сказал:
— В пятницу я приеду за тобой. — Разбежавшись, он вскочил в седло и тотчас замелькал среди сосен.
А мать уже спустилась по трем ступенькам — красивая, яркая, насквозь пронзенная солнцем, — и теперь шла навстречу, широко раскинув длинные, голые до плеча руки.
— Может, ты все-таки поздороваешься со мной?
Витя кинулся к ней и с разбегу, изо всех сил, повис у нее на шее. От матери остро пахло духами и лекарством.
Четыре дня, с понедельника до пятницы, проносились быстро, он не замечал их смены — вся неделя состояла только из этих дней: понедельника и сразу пятницы.
Вечерами надоедала немножко бабушка. Она задавала Вите вопросы, на которые ему не хотелось отвечать, но он отвечал, чтоб отвязаться.
За ужином бабушка садилась плотно рядом и, мешая смотреть телевизор, совала Вите в рот ложку с едой.
— А варенье там у них уже наварили? — спрашивала бабушка.
— Наварили.
— Вкусное?
— Ага.
— А чье вкуснее?
Ему одинаково нравились все варенья, но он отвечал:
— Твое.
Бабушка говорила «там», «у них», допытывалась, что там и как у них, губы у нее становились тоньше, в полосочку, глаза цепче, а доброе лицо напрягалось, как бывало с ней, когда она тащила из колодца ведро, полное воды.
— Мама, перестань! — просила Витина мать.
— Да что я такого особенного спрашиваю?..
Потом бабушка укладывала его спать. Перед сном она читала ему книжку. В доме отца другая бабушка тоже читала ему перед сном, и случалось, что обе бабушки читали ему одну и ту же книжку, но Витя не говорил им, что он уже знает ее, и они изумлялись, как он с одного раза запоминает содержание и даже угадывает наперед, что будет дальше.
Заходила мама, целовала его перед сном — он ждал этого.
— А кто тебя там целует перед сном? — спрашивала бабушка, когда мама уходила.
Во вторник приехал дядя Сережа — веселый человек. Он привез резиновых надувных зверей и, как всегда, крикнул с порога:
— Где парень? Давайте сюда парня!..
Они пошли на озеро втроем, с мамой, купаться. Дядя Сережа учил Витю плавать, положив его животом на свою длинную волосатую руку. Мама сидела на берегу в купальнике под зонтиком, но в воду не шла.
Набарахтавшись в озере досиня, Витя принялся носиться вокруг нее, согреваясь от бега. А дядя Сережа уже давно распластался на горячем песке затылком в мамины колени.
— Все равно он мне его не отдаст, — сказала мама.
— Но ведь еще неизвестно, какое решение может принять суд, — сказал дядя Сережа. — Если ты наконец решишь судиться.
— Я не могу на это решиться.
— Тогда не ной. Как правило, суд принимает сторону матери. Исключения бывают только в тех случаях, когда доказано, что мать неспособна воспитывать своего ребенка.
— Ты не знаешь этого человека. Сейчас он готов на все.
— Между прочим, с этим человеком ты прожила восемь лет.
— Тогда он был не таким.
— Брехня. Человек всегда такой или иной. И дело лишь в том, каким мы представляем его себе.
— Он скажет на суде, что я уже два раза лежала в нервной клинике.
— Ну и что? В наш психованный век только абсолютно равнодушный, тупой человек гарантирован от нервной клиники.
— Значит, тебя это не пугает? — спросила она, гладя его по лохматой голове.
— Меня? Меня вообще ничего не пугает… Эй, парень, греби-ка сюда!
Витя подбежал к ним.
— Согрелся? — спросил дядя Сережа.
— Ага.
— Ты червей не забудь накопать. На вечерней зорьке поедем рыбачить.
С червями ему повезло: он разрыл кучу сырых листьев подле помойки, здесь жили красные, верткие, они упруго сопротивлялись, когда он совал их в консервную банку; сверху, чтоб не выползли, подсыпал им травы.
Но на рыбалку дядя Сережа не поехал — сидел подле заплаканной мамы.
Бабушка увела Витю на веранду, где были сложены в углу удочки с подсачком и банка с червями.
— Ты знаешь, почему мама плачет? — шепотом спросила бабушка.
— Простудилась, — ответил Витя как попало, лишь бы отвязаться.
— Глупости. От простуды не плачут… Мама страдает оттого, что тебя увозят каждую пятницу. Надо иметь каменное сердце, чтобы разлучать мать с ее ребенком. Разве тебе плохо у нас?
— Почему.
— Значит, ты должен жить с нами. Верно я говорю, Витенька?
— Верно.
В обоих домах, где он жил пополам, Витя приучился говорить то, чего от него ждут. Ничего постоянного вокруг него не слёживалось, не складывалось, и, просыпаясь утром, когда еще не совсем проснулся, он иногда запутывался, с чего начнется день, с какого дома, с какой бабушки. Войдет ли одна и скажет:
— Лежи, лежи, Витенька, я сейчас молока принесу…
Или другая войдет, спросит:
— А не пора ли, мой друг, вставать?..
В пятницу утром за ним приехал отец. Завтракая на веранде, Витя услышал неуверенный лай Фунтика у ворот — пес лаял не то приветственно, не то досадливо. Поверх кустов Витя увидел голову отца, мерно плывущую за оградой, затем голова исчезла, и через минуту отец появился полностью на холмике против калитки. Прислонив велосипед к сосне, он сел на траву.
Бабушка тоже увидела его. Она сказала:
— У них там часы всегда вперед. Ребенок даже не может толком позавтракать.
— Он уже достаточно поел, — ответила мама, закуривая вторую сигарету.
— Ты должна решить для себя раз и навсегда. Имей в виду, Сереже может опротиветь твоя беспринципность.
— Господи, оставь меня в покое, мама!..
Бабушка ничего не ответила и стала торопливо собирать Витю в путь. Она сложила в корзинку сорванную на рассвете клубнику, литровую банку с вареньем и чашку самодельного творога.
Обычно он выходил к отцу за калитку сам, а сегодня мать взяла его за руку и повела. В другой руке он нес корзину.
Бабушка вышла на крыльцо и остановилась — оттуда, сверху, ей все было видно.
Мама была не в халате — в нарядном платье, причесанная, с намазанными губами, в черных длинных ресницах.
Витя шел, припрыгивая то на правой ноге, то на левой: он старался, чтобы ничего не было заметно, ему было немножко стыдно, будто он в чем-то провинился, и еще страшило его, как сейчас все получится. Он хотел что-нибудь сделать, но ничего, кроме подпрыгивания, придумать не сумел.
Когда они вышли за калитку, отец встал с травы, а навстречу не двинулся.
Они приблизились к нему, мама сказала:
— Здравствуй, Миша.
Отец ответил:
— Здравствуй.
Витя убрал свою руку из маминой, а корзину поставил на землю около велосипеда.
— Мне необходимо поговорить с тобой, — сказала мама.
— Именно сейчас, сию минуту? — спросил отец.
— Но ведь так дальше не может продолжаться…
— Витя! — окликнул его отец. — За теми соснами я видел три боровика. Вот тебе мой нож, срежь аккуратно, не повреди грибницу.
Витя взял ножик и отбежал к соснам. Прислонясь к дереву, он стал ковырять лезвием кору. С того места, где он стоял, видны были отец и мать, но он не смотрел в их сторону, а ковырял кору.
— Я слушаю, — сказал отец. — Только, пожалуйста, учти: времени у меня в обрез.
— Умоляю тебя, — попросила мама, — отдай мне сына.
— Он живет четыре дня в неделю с тобой, никто его не отнимает.
— Но так же не может продолжаться вечно! Ребенок должен иметь дом, у него должна быть мать…
— А отец исключается из этого перечня?
— Но ты же можешь приходить к нему когда угодно, брать его с собой гулять, в цирк, в кино…
— Понятно, — сказал отец. — Приходящий отец — явление более распространенное, чем приходящая мать. Лично меня это не устраивает.