Я попросил Березова задержаться на несколько дней в Таллине.
Если доказательства вообще существовали, их следовало искать в Ленинграде и в Таллине. Скорее всего, в Таллине.
Джалиева могли убить только из-за денег. Для того чтобы изобличить его убийцу, нужно было прежде всего найти деньги. Я даже вычертил на листочке бумаги возможный маршрут джалиевского портфеля. Если Соколов сам убил, ему негде было оставить портфель с деньгами. В Ленинграде, в камере хранения? Но тогда пришлось бы потом специально возвращаться в Ленинград. Взять с собой в Таллин? Но из Таллина в Москву он приехал без вещей. Оставить портфель у кого-нибудь из знакомых? Но вряд ли он рискнул бы посвятить в дело постороннего. Следовательно, камера хранения, в аэропорту или на вокзале.
Моя железная логика мгновенно рассыпалась, если Соколов не принимал личного участия в убийстве, если поручил сделать это своему сообщнику. Тогда портфель мог уехать в любую страны. И все-таки я попросил Березова искать деньги в Таллине.
Через два дня после разговора с Сергеем в моем номере гостиницы раздался телефонный звонок. Телефонистка с явно выраженным прибалтийским акцентом сказала:
— С вами будет говорить Таллин.
— Я затаил дыхание.
— Докладываю, товарищ майор, — услышал я непривычно веселый голос Березова, — портфель с деньгами стоит у меня на столе. Его обнаружили в автоматической камере железнодорожного вокзала. Шифр А-379, ячейка 16.
— Что кроме денег есть в портфеле? — заикаясь от волнения, спросил Я.
— Журнал «Новый мир», очки, мыльница с мыльница два засохших бутерброда, пустой термос и паспорт Джалиева.
— Ты молодец, — кричал я в трубку.
Цепь замкнулась. Теперь Соколову не вывернуться. Все сходится. Все!
— Мне не хотелось бы тебя огорчать, — после не большой паузы сказал Березов. — Я и сам поначалу здорово обрадовался. Но потом вдруг подумал, что «привязать» портфель к Соколову не так-то просто. Соколов, безусловно, обещал Кериму Джалиеву помочь приобрести машину, тут сомнений быть не может. Джаллиев выехать в Таллин с деньгами мог, только договорившись с Соколовым. Очки, найденные рядом с телом Джалиева, конечно же, принадлежали Соколову, и, потеряв их, он тут же заказал новые. Все это не подлежит сомнению. Наконец, портфель с деньгами, буквально вычисленный нами и найденный в указанном тобой месте, — все это неопровержимые, конечно, улики. Но, увы, опять же для нас, но не для суда, который вряд ли поверит этим все-таки косвенным доказательствам. И у нас не может быть никакой уверенности, что суд не поверит Соколову, который, конечно же, будет утверждать, что все это случайность, роковое стечение обстоятельств.
Сергей сделал паузу, а потом, как видно, пожалев меня, добавил:
— Но ты все же не очень огорчайся. Еще не все потеряно. В портфеле мы нашли «Новый мир». Об этом тебе уже говорил. Так вот на четвертой странице обложки есть цифры 310/2.
— Это номер дома и квартиры, — сказал я. — Так почтальоны размечают на почте корреспонденцию.
— Правильно, молодец, — не без иронии подтвердил Березов. — Но зато нет улицы. Правда, улиц с таким количеством домов не так уж много. Думаю, что в Ленинграде и Калинине таких вообще нет. Впрочем, это можно легко проверить. А вот в Таллине такая улица есть. Это Пярнуский проспект. По-эстонски — Пярну Мантее. Ты же Таллин хорошо знаешь, так что мне тебе нечего особенно про него рассказывать. Этот проспект пересекает весь город и тянется далеко за его пределами.
Я побывал уже в доме триста десять. Хозяина квартиры два, правда, не застал, но оставил ему зам записку. Вот жду его с минуты на минуту.
Если у меня еще оставались какие-то микроскопические сомнения в виновности Соколова, теперь, после разговора с Березовым, не осталось и их. В особенности, когда я обнаружил, что шифр, на который был закрыт портфель в камере хранения, совпадал с последними четырьмя цифрами паспорта Соколова. А доказательства? Их не могло не быть. И Сергей Березов нашел их, когда к нему пришел хозяин квартиры на Пярну Мантее.
— Где вы взяли мой журнал? — удивился он. — А я так его искал. Уже потерял надежду.
— Может быть, вы знаете Соколова Александра Петровича? — спросил его Березов.
— Нет, — сказал владелец журнала. — А разве это имеет отношение к моему журналу?
— Надеюсь, — улыбнулся Березов и предъявил своему собеседнику несколько фотографий. Всего лишь секунда потребовалась эстонцу, чтобы определить на одной из фотографий Соколова и, может быть, еще три секунды, чтобы догадаться о связи Соколова со своим журналом.
— Ну, конечно, какой же я дурак! — закричал он, хлопая себя по лбу. — Ему-то я и оставил «Новый мир». Мы вместе из Ленинграда в Таллин девятнадцатого декабря сидячим поездом. Он еще попросил у меня «Новый мир», чтобы дочитать окончание повести. А забрать у него журнал по приезде я просто забыл, и он, наверное, тоже. Только разрешите еще разок взглянуть на фотграфию. Ну, конечно, это он. У меня появилось сомнение — ведь мой сосед по вагону был без очков. Но это он, безусловно, он. Я еще тогда заметил, что чтение доставляет ему некоторые трудности, он щурился и очень далеко отставлял от себя журнал, как делают все дальнозоркие. Так его фамилия Соколов?..
Под тяжестью улик Соколов сознался в убийстве Джалиева. Он совершил убийство сам, без чьей-либо помощи. Такие, как Соколов, не любят делиться деньгами, когда он предложил Джалиеву приехать в Таллин он еще не думал об убийстве. В Таллине у него действительно были какие-то «левые возможности» для приобретения машины. Но очень скоро ему пришла в голову мысль о том, что вся сумма намного больше комиссионных. К тому же проблематичных.
Поначалу Соколов сделал попытку избавиться от этой навязчивой идеи, но постепенно она завладела им. Само исполнение уже не казалось ему ни сложным, ни опасным. Что же касается совести, она никогда не мучила Соколова. Он сам купил билет Джалиеву, незаметно сел в поезд в другой вагон, в Тосно сказал Джалиеву, что планы его переменились и что появилась возможность купить машину в Ленинграде. Соколов все продумал, все предусмотрел. Поспешное бегство из Таллина не было причиной его ареста. Оно, пожалуй, лишь ускорило его.
Вот разве что очки. Соколову трудно было предположить, что вновь приобретенные очки могут выдать его с головой. Но даже если бы я не обратил внимания на очки, он был бы изобличен, как и большинство других преступников, потому что так или иначе преступление в нашей стране всегда раскрывается. Иногда для этого достаточно двух дней, иногда преступника ищут годами. Но когда-нибудь его обязательно находят.
ПОД ЧУЖОЙ ФАМИЛИЕЙ
Письмо на имя начальника отдела милиции было без подписи. Как и большинство людей, я не уважаю анонимные послания. Это письмо, заставившее меня круто изменить свои рабочие планы, было написано на вырванном из ученической тетрадки листке с неровными краями. Прежде всего я проанализировал почерк. Торопливый, малоразборчивый, с загибающимися вниз строчками, без переносов, с многочисленными помарками и зачеркиваниями, он сам по себе вызывал некоторое недоверие к его обладателю. Ведь если человек хочет, чтобы его поняли, должен же он сделать над собой усилие — написать разборчиво и внятно. Большое количество грамматических ошибок свидетельствовало о том, что автор письма не очень молод. В наше время всеобщей грамотности трудно встретить молодого человека, пишущего с такими ошибками. Строчки письма теснились, буквы наползали друг на друга, в результате весь текст разместился на одной трети листа. Заполнить оставшиеся две трети наш анонимный корреспондент не пожелал или не смог из-за того, что на весь лист у него просто не хватило информации.
Я повертел в руках конверт. Крупными печатными буквами на нем было написано: «Начальнику милиции» — адрес указан не был. Автор сообщал, что страшный человек, бандит и вор по фамилии Перов, которого мы давно разыскиваем за убийство и другие серьезные преступления, благополучно живет и даже работает в соседнем районном центре. В то время как его сообщники, быть может менее виновные, чем он, отбывают за него срок в тюрьме, Перов под чужой фамилией наслаждается жизнью…
Несмотря на грамматические ошибки и небрежное, неопрятное оформление, письмо производило сильное впечатление. Оно буквально дышало ненавистью к преступнику, избегнувшему заслуженного наказания, и жаждой справедливости. Ко всему прочему, анонимный корреспондент не очень-то верил в нашу способность принимать правильные решения. Поэтому он не только сообщал нынешнюю фамилию бежавшего злодея — Рассказов, но и объяснял нам, что нужно задержать Перова, арестовать его и направить в колонию на тяжелую работу.
Стиль и манера излагать свои мысли не могли не настроить меня на несколько ироничное отношение к его автору, но фамилия Перов вызвала во мне какие-то серьезные, хотя и смутные ассоциации приблизительно двухлетней давности. Перов — достаточно часто встречающаяся фамилия. Сама по себе она, возможно, и не запомнилась бы мне, поскольку лично меня она не касалась, но в сочетании с каким-то давним расследованием, в ходе которого кого-то не нашли, кто-то, чуть ли не самый главный, «ушел в бега», фамилия Перов была мне не безразлична, будила расплывчатые, ускользающие воспоминания.
На листочке, приколотом к анонимке, красным фломастером поперек начертана резолюция: «Товарищу Сергеичеву И. П. Пр. проверить. Срок 5 суток». И, как положено, подпись и число.
Обычная короткая резолюция, вроде бы даже вежливая, поскольку «пр.» означало «прошу». Однако только молодых сотрудников нашего отдела изысканная вежливость подполковника Одинцова могла ввести в заблуждение. Принимая на работу нового человека, Алексей Петрович буквально очаровывал его своей общительностью, обходительными манерами, предупредительностью. При этом он не делал над собой никаких усилий, это было его естественное состояние. Одинцов и на самом деле хорошо относился к людям. Он мог быть и мягким, и чутким, и доброжелательным, и всегда был готов прийти на помощь в трудную минуту. Все это было так, и тем не менее его очень и очень побаивались в отделе, потому что наш начальник на работе был немного строг, порой даже беспощадно резок не только с лентяями и лжецами, но даже с теми, кто хоть раз не уложился в назначенный срок или не выполнил его установок. Поначалу новые сотрудники обижались на него, пытались доказать свою правоту, ссылались на объективные причины. Но Алексей Петрович как-то всегда умел доказать провинившемуся, что виноваты не обстоятельства, а его собственная нерасторопность. Высшей похвалой в его устах было, когда он говорил о ком-нибудь — «он работает честно».