му делу самое непосредственное отношение. Было непонятно, как до сих пор никому не пришло в голову связать их.
Суть этого второго события заключалась в том, что приемщик одного комиссионного магазина узнал в принесенных ему на комиссию часах вещь, принадлежавшую раньше Полякову.
Редкостные по красоте и оригинальности часы, в которых все детали были выточены из дерева, а циферблат представлял собой серебряную пластинку с эмалью изумительной работы, приемщик знал не только по разосланному нами описанию. Он и сам несколько раз бывал на квартире Полякова «для повышения квалификации», как он написал в своем объяснении.
Часы в магазин на комиссию принесла молодая блондинка, худенькая, невысокая и очень красивая. Не выпуская часов из рук, приемщик под предлогом консультации с директором магазина вышел в соседнюю комнату, чтобы позвонить в милицию. Но девушка не поверила предлогу. Когда он вернулся, блондинка уже ушла, оставив ему антикварные часы.
Когда Мишкина давала свои показания, это событие еще не произошло. Теперь же все вроде бы становилось на свои места.
Я легко нашел паспортистку Мишкину, договорился с ней по телефону о встрече, и уже через несколько часов мы беседовали на ее рабочем месте, в жилконторе дома, где раньше жил Перов.
— Ну как же, отлично помню, — сказала мне Мишкина, — и Перова, и девушку-блондинку. Когда случилась вся эта история, у нас в конторе все были возмущены лицемерием этого человека. Ведь он производил такое хорошее впечатление. Никто о нем слова плохого не мог сказать. И девушка эта так верила ему, даже сейчас, по-моему, верит. Вскружил ей голову, а она, бедненькая, все ждет, когда ее ворюга удосужится вернуться к ней.
— Постойте, — прервал я Мишкину, — ведь вы же в своих показаниях утверждали, что не знаете и никогда до той встречи в кафе не видели девушку.
— Все верно, — возразила Мишкина. — Я вас не обманула. Но ведь с тех пор больше двух лет прошло! Я потом встретила эту девушку и познакомилась с ней. Она в кинотеатре «Рекорд» кассиршей работает. Когда я впервые покупала у нее билеты, долго вспоминала, где ее раньше видела, дня два мучилась, прежде чем вспомнила, — в кафе с Перовым.
— И что она говорит о Перове?
— Ну, расспрашивать-то неудобно. Говорит, что любит, что ждет. Что он ни в чем не виноват, только вот доказать этого не может. Зовут ее Таня, а фамилии я не знаю.
Это была удача. Хотя мы, сотрудники уголовного розыска, как правило, стараемся не обольщаться даже самыми, казалось бы, стопроцентными перспективами, на этот раз я позволил себе помечтать о том, как в результате обыска у блондинки Тани мы изымем все похищенное у Полякова и поставим наконец точку в затянувшемся деле Перова.
Таня была действительно хороша. Мишкина и приемщик комиссионного магазина не ошиблись, назвав ее красивой. Сейчас, сидя в моем кабинете, она горько плакала, подхватывая тоненькими пальцами бегущие с накрашенных ресниц слезы. По дороге, когда я вез ее из кинотеатра в Управление, она вела себя довольно спокойно, но теперь нервы ее сдали, и почти пятнадцать минут я приводил ее в чувство.
Но и потом, уже как будто успокоившись, она мучительно подбирала слова, по нескольку раз переспрашивала меня, часто отвечала невпопад, явно не понимая, чего я от нее хочу. Это был долгий и очень трудный для нее разговор. Честно говоря, мне было жаль ее.
Сидеть вот так в официальном строгом государственном учреждении, отвечать на замысловатые, порой каверзные вопросы, отлично понимая при этом, что одним своим необдуманным или неосторожным ответом можно принести непоправимый вред себе или любимому человеку, — дело весьма трудное и не для такой хрупкой, юной, неискушенной в жизненных передрягах девушки.
Пытаясь продать или хотя бы оценить украденные Перовым часы, она, конечно, становилась его соучастницей. И все-таки видеть в ней преступницу я не мог.
Чтобы хоть как-то разрядить официальность обстановки и этим облегчить Тане разговор со мной, я вышел из-за стола, сел напротив нее у приставного столика. Беседа стала непринужденнее, и постепенно она рассказала мне, что познакомилась с Перовым за год до всех этих событий.
— Некоторые думают, что года мало, чтобы по-настоящему узнать человека, — горячо и убежденно говорила Таня. — А я вот узнала Володю. Он хороший человек, и я с радостью вышла бы за него замуж. И он тоже хотел жениться на мне, но за что-то его невзлюбила моя мать. В разговорах со мной она отрицала это, только говорила, что Володя пока еще не определил своего места в жизни, что он слишком мало зарабатывает, чтобы содержать семью, и что, если бог дал ее глупой дочери такую внешность, она обязана распорядиться ею как следует…
Я пыталась переубедить ее, — продолжала Таня, и слезы опять побежали по ее лицу, — говорила, что Володя будет учиться и что мне никто больше не нужен. Но мама настаивала на своем. Мы бы все равно поженились, если бы Володя вдруг не исчез. Не пришел, не позвонил, ничего не объяснил, не написал. Я обиделась, несколько дней ждала, выдерживала характер, а потом испугалась, кинулась к нему домой и там узнала, что у него был обыск, что он скрылся и его ищут.
Таня замолчала, вытерла слезы, вынула из сумочки маленькое зеркальце, стала приводить в порядок лицо.
— Больше ничего? — спросил я.
— Ничего, — сказала Таня после небольшой паузы.
— Интересно получается, — сказал я сердито. — Сколько говорили про чистосердечное признание, про то, что в милиции нужно говорить правду, что ложь и запирательство только усугубляют вину. И все, как выясняется, в одно ухо входит, в другое выходит. Почему вы не рассказываете мне о том, что Перов оставил вам украденные часы и что кое-что вы пытались сбыть в комиссионном магазине?
Таня вскинула голову. В глазах ее был ужас.
— О чем вы, о чем? Какие часы?! Я никогда ничего не сбывала в комиссионном магазине!
Я дал Тане лист с ее показаниями. Она подписала его, и мы договорились, что она снова придет ко мне в Управление на следующий день.
Пять девушек, пять блондинок примерно от 18 до 22 лет, все худенькие, невысокие и красивые, сидели в ряд в моем кабинете и внимательно смотрели на пожилого, тучного мужчину, приемщика комиссионного магазина, который в одной из них должен был узнать владелицу деревянных часов. Скорее всего, эту операцию комиссионщик производил впервые в жизни, и от необычности ситуации, а главным образом от того, что именно от него в этот момент зависела судьба одной из сидящих девушек, он чувствовал себя, как говорится, не в своей тарелке. Он долго расхаживал по кабинету, подходил к каждой девушке, заглядывал ей в глаза, морщил лоб, что-то шептал про себя, отходил к другой, потом снова возвращался и снова заглядывал и наконец решительно вернулся к следователю:
— Здесь нет той девушки, товарищ майор.
Буров постарался скрыть свое разочарование.
— Нет так нет. Большое спасибо, все свободны. А вы, Таня, останьтесь, пожалуйста. — Мы подождали, пока все ушли, а потом я сказал: — Надеюсь, Таня, что товарищ не ошибся, и искренне рад за вас. Но все-таки мне нужна ваша помощь. И не только мне, но и Володе. Я не буду больше скрывать от вас, что он у нас и что его упорное нежелание сказать нам всю правду только ухудшает его положение. Я дам вам возможность увидеться и поговорить с ним, а пока, если вы действительно любите его, вы должны рассказать нам все, что знаете.
Девушка очень долго молчала. Все сомнения и переживания можно было легко прочесть на ее лице. Наверное, за эти сутки она многое передумала и, конечно же, готовилась к очередному разговору со мной. С одной стороны, она искренне верила в то, что ее Володя ни в чем не виноват, но, с другой стороны, боялась, что, рассказав мне правду, не поможет, а повредит ему. Теперь, когда я сказал ей, что, Володя у нас, она совсем растерялась, не зная, что он сказал нам, а что пытается скрыть. Наконец девушка решилась:
— Ладно. Я действительно вчера сказала не все. Пишите. Примерно через месяц после своего исчезновения Володя позвонил мне по телефону и сказал, что с ним произошло несчастье, что его разыскивают как преступника, хотя он ни в чем не виноват. Еще он сказал, что не может долго и часто разговаривать по телефону, потому что, если за ним следят, он может причинить мне неприятности. Но что он все-таки постарается увидеться со мной, если, конечно, у меня будет желание встретиться с вором и преступником.
— И вы встретились? — спросил я.
— Встретились три раза. Я и сама понимала, что для него это и трудно и опасно.
— И он рассказал вам, что с ним произошло?
— Рассказал.
— Ну так, значит, вы все знаете?
— Знаю, что было на самом деле с Володей.
— Что же?
— А как грабили квартиру его учителя географии, он не знает, он же там не был.
— И знакомые Перова утверждают, что непосредственного участия в краже он не принимал. Но он караулил Полякова в двухстах метрах от его квартиры. Разве это не участие?
— Но Володя никого не караулил в тот день!
— Таня, — сказал я, — у нас же сейчас идет честный, откровенный разговор. Откуда вы или Перов в таком случае можете точно знать, какой это был день?
Если девушка и смутилась, то лишь на несколько секунд.
— Видите ли, я была на суде. Меня-то там никто не знал. А на суде точную дату называли не один раз.
— Допустим, — согласился я. — Но почему вы так уверены, что Перов в тот день находился в другом месте? С его слов?
— Я почти весь тот день провела с ним.
— Вы сами сказали, Таня, что, до того как Перов переменил фамилию и местожительство, вы часто встречались с ним. Как же вы запомнили именно этот день, тем более что точную дату вы узнали много позже?
Таня опять слегка смутилась. На этот раз она довольно долго обдумывала ответ.
Так уж у нас получалось, что мы всегда встречались на улице, гуляли, шли в кино, в кафе. А в тот день мамы не было дома, она уехала в командировку, и Володя впервые ночевал у меня. Но встретились мы, как всегда, в условленном месте, на улице. И Володя сказал, что ему еще надо поговорить с одним человеком, недолго, минут пять. Тот его просил о встрече еще несколько дней назад. Мы пошли пешком к автобусному парку. Нас там уже ждали эти двое, которых потом судили за кражу.