Подумаешь, мать любила водку больше, чем дочку, и трехлетнюю Розку забрали в детдом!
Такое случается, особенно часто – в Магадане.
Подумаешь, умер горячо любимый приемный, но самый родной отец, а мать через год переехала к оказавшемуся неподалеку любовнику, с которым, оказывается, мечтала сойтись уже десять лет!
Такое тоже не редкость, и спасибо маме, что не бросила отца при жизни, дошла с ним до конца…
Подумаешь, Розка Фальковская вышла замуж в восемнадцать лет!
Это, наверное, по залету, да?
Ну да, по залету.
Роза Фальковская вышла замуж в восемнадцать лет. Ей очень хотелось, чтобы родился тот ребенок, которого она носила уже несколько месяцев – свадебное шелковое платье пришлось взять на размер больше, потому что Эльвира Романовна считала неприличным показывать на весь свет пузатую невесту.
Роза и не спорила. У ее мамы было множество недостатков, среди которых – излишнее внимание к тому, «что люди скажут», но все перекрывала ее неистовая любовь к приемной дочери. За Розу степенная и широкая Эльвира Романовна способна даже была подраться.
Если бы Розе захотелось русалочье платье в обтяжку, Эльвира Романовна согласилась бы непременно, но Розе не хотелось ее расстраивать.
И платье было огромным, как торт с взбитыми сливками. Под его многослойными юбками билось маленькое сердечко. Розу за руку держал немного смущенный виновник торжества по имени Тарас. Высокий, тощий, в костюме с бабочкой, он был очень похож на черную раскладушку, вставшую на дыбы.
Эльвира Романовна в загсе утирала слезы: ей казалось, что Тарас – ничтожество, недостойное руки ее дочери. С другой стороны стола утирала слезы мать Тараса – ей казалось, что карячка-приемыш из еврейской семьи испортит ее Тарасику жизнь.
Обе они выглядели очень растроганными.
Отцы пригляделись друг к другу и решили: сойдет. Яков Михайлович Фальковский первым поднял тост за молодых, второй тост за красавицу-невесту предложил Аврелий Семенович Юрко, и на этом они как-то сразу сошлись и засимпатизировали друг другу.
Все произошло так спешно и странно, что никто не успел познакомиться заранее. Жених и невеста, впрочем, тоже не были особо знакомы.
История их любви насчитывала всего полгода. Встретились у ларька с мороженым – Роза стояла в очереди за шоколадным стаканчиком, Тарас – за эскимо. Очередь была длинная и томная, разморенная жарой, и в ней молодые люди перекинулись парой слов, мол, ах, какое интересное лето, и когда же наконец будет дождь?
Купив мороженое, направились в одну сторону и почему-то рядом, обсудили по пути, что вкуснее: когда шоколад снаружи мороженого или когда внутри?
Дошли до пруда, там плавали смешные уточки, вокруг на лавочках целовались влюбленные пары, и Роза вдруг подумала: а вдруг?..
И Тарасик, как выяснилось, тоже подумал: а вдруг?..
И пригласил Розу в кино. В тот же вечер, в тот же миг. Так была решена судьба маленького человека, которому суждено было родиться, но не суждено было жить.
Роза, собираясь в кино, надела мамины туфли на квадратном каблуке и накрасила губы ее же помадой. Тарасик позаимствовал у отца галстук. Фильм был так себе, даже скучный, но досмотрели и отправились по темному парку к Розиному дому – провожать. Шли медленно, полностью пропадая во тьме и снова выплывая под желтые глаза фонарей, шаркая ногами и спотыкаясь на выбоинах. Там, где-то в очередной черной прогалине, поцеловались.
И тогда Роза вспыхнула, и Тарас вспыхнул, оба они, словно факелы в руках шамана, закружились в воинственном любовном танце, сходились и расходились, объединяя свой жар в костер, разгоняющий призраки, богов, демонов и людей.
Почему так получилось?
Никто не знал. Роза не была легкомысленной, Тарас тоже не стремился становиться отцом. Просто их обоих победила молодость.
Они встретились на следующий день и еще через день, и начали видеться так часто, что родители принялись задавать вопросы. Роза отвечала уклончиво: да, парень, да, хороший… Тарасик отвечал маме скомканно: есть девушка… но не красавица… просто милая…
Они гуляли вместе, ходили в кафе и кино, один раз съездили в парк аттракционов, и оба напряженно искали внутри себя интерес друг к другу. Они были уверены, что после случившегося интерес должен, обязан появиться, ведь не бывает же страстного секса без страстной любви?
Поэтому Роза внимательно слушала Тарасиковы рассказы о материалах, используемых в современном ракетостроении, а он почтительно внимал ее рассуждениям о токарном деле и обновлении станочного фонда на городских предприятиях…
Почему-то о другом не говорилось: о чувствах или о чем-то внутреннем, заключенном в обеих молодых душах, говорить было так же неловко, как с родителями об этих странных отношениях.
И также неловко было Розе сообщить Тарасу, что ее женские дни, ее тайные дела, посещавшие ее регулярно, вдруг не пришли.
Она мямлила, закрывала живот сумочкой, тщательно подбирала слова, и в конце концов рапортовала, словно врачу:
– У меня нарушился менструальный цикл. Это может означать беременность.
И на последнем слове заволновалась и словно не сообщила, а спросила у него, – может ли?
Может ли это означать, что дальше она и этот длинный нескладный парень объединят свои сердца в загсе и что дальше они станут семьей, будут просыпаться на одной подушке, она будет варить утренний кофе, а он – дарить ей цветы? Может ли это значить, что у них будет ребенок? У нее, студентки Розы, и у него, студента Тараса?
У них, детей, может ли быть ребенок?
Тарас был уверен, что да – и что так оно и будет. Он сделал ей предложение руки и сердца, сев на колено в пересохшую лужицу у подъезда, и Эльвира Романовна, которой сердце подсказало выглянуть в этот миг в окно, почему-то сразу все поняла.
Она гремела посудой на кухне, когда Роза вошла домой и принялась снимать туфли. Долго-долго Роза снимала туфли, долго-долго гремела посуда. Первой не выдержала Эльвира Романовна. Она вышла в прихожую, распахнула объятия и сказала:
– Девочка моя!
И Роза кинулась к ней, припала к плечу, разрыдалась, всхлипывая, а Эльвира Романовна укачивала ее, гладила по волосам и целовала в макушку.
– Папе я сама скажу, – пообещала она дочери, но Роза покачала головой.
– Нет, мам, это мое…
Яков Михайлович сидел в кабинете и клеил модель огромного парусника. Работа длилась уже несколько лет, и парусник был почти готов. Оставались мелкие детали оснастки, флаги и спасательные шлюпки, прибившиеся к бортам.
– Розочка, – рассеянно сказал он, – сядь в кресло, дорогая, ты загораживаешь мне свет…
Он щурился, болезненно вглядываясь в детали парусника через толстые очки. Желтоватые сухие пальцы чутко ощупывали их, выбирая нужные.
– Я ребенка решила родить, – сказала Роза, – мы с Тарасом…
Она запнулась, увидев, как за стеклами очков отца расширяются удивленные милые глаза в окружении морщинок.
Больше всего она боялась, что он скажет: «Мы так и знали».
Это все генетика, думала Роза. У ее биологической матери было восемь детей, из которых семь оказались в детдоме. У них были разные отцы и разная внешность, и Роза считала их чужими себе людьми, но они были и значили одно – Розина мама не очень-то следила за своим поведением… И Роза, воспитанная в приличной семье, ощущала теперь в себе этот родовой изъян, эту гниль, которая передалась ей от той, что ее родила…
Ей было страшно – вдруг отец увидит эту гниль, поймет, что Роза – ветка другого дерева, даже не ветка, а лист, и не дерева, а сорняка, бурьяна, густо заполоняющего свалки…
– Розочка, – растерянно сказал отец.
– Не смей ругать ребенка! – закричала под дверью несомненно подслушивающая Эльвира Романовна.
И отец, переведя дыхание, спросил только:
– Дорогая, ты с ним счастлива?
И Роза, обожавшая отца, соврала:
– Да.
И тогда ворвалась в кабинет Эльвира Романовна, горевшая желанием как можно быстрее сыграть свадьбу, начались суетливые звонки куда-то: знакомым швеям, врачам, в кондитерскую за каким-то тортом…
А Роза сидела в кресле, сжав кулачки на коленях, и смотрела на отца. А он смотрел на нее – его маленькую девочку, аленький цветочек, привезенный из путешествия на Север, вырванный из лап чудовища…
Он ей поверил.
Глава 5Возрождение из пепла
1
Фениксы, размышляла Любава, наверное, не так уж довольны своим жизненным циклом. Только отмучился, сгорел дотла, и опять мучения – возрождаться. Тяжело, жарко, все кругом пылает, перья летят, ожоги болят.
Стоит ли это новой жизни?
Возрождение она начала не с себя, а со старого дома. Вымыла окна, полы, стены. Смела отовсюду паутину, начистила самовар, аккуратно протерла иконы. Галя Весенняя привезла новые шторы – сама сшила, в подарок подруге, бежевые, в милый розовый цветочек. Старые покрывала с оленями тщательно постирали и накрыли ими новое белье (то, с Ван Гогом, брезгливая Любава все-таки выкинула, цепенея от холодной боли и словно ощущая от звездного неба запах светкиных духов). Роза привезла однажды полную машину цветов: в багажнике какую-то рассаду, в салоне – комнатные фиалки, разноцветные, мохнатые и гладкие, все цветущие. Их Любава расставила по подоконникам, и дом замигал прохожим ожившими ласковыми глазами.
Табличку с номером Любава нашла в зарослях крапивы, покрасила заново и прибила к воротам.
Бурьян и крапиву убрали рабочие, привезенные Розкой. Они же поправили сарайчик и поставили по Любавиной затее купленные складные клетки для кроликов – тоже Розин дар, но с условием, что Любава когда-нибудь отдарится кроличьим мясом.
В доме стало уютно и тепло. В углу на тумбочке попискивали морские свинки, на столе обживался красочный попугай, неистово разбрасывающий семечки вокруг себя.
Любава растратила все свои силы, возрождая дом, но оттягивала тот момент, когда ей нужно будет возрождаться самой.
Фениксам очень больно жить.