Было уже холодно, и Любава притопывала и прихлопывала руками, ее кашемировое пальто осталось у Комкова, а в легкой курточке декабрь было не пережить.
Парень потащил последнюю охапку, и Любава собралась было бежать в дом, как кто-то резко дернул ее за рукав.
Она обернулась.
Воинственно настроенный мужик с сурово сведенными бровями и потрепанная жизнью пожилая женщина держали ее крепко, словно ожидали, что удерет. Женщину Любава знала – соседка из дома напротив. Мужик, кажется, жил в конце улицы.
– Ты чего воду мутишь? – рявкнул мужик. – Самая умная?
– В чем дело? – спросила Любава.
– В чем дело, ты посмотри на нее! – возмутилась женщина. – Забирай свои бумажки из судов! Из-за тебя нам квартиры не дадут! А я тут достаточно уже намаялась! Хоть в старости пожить по-человечески, с туалетом в доме и отоплением!
– И с ванной горячей, – сказал мужчина мечтательно.
– Я не хочу терять этот дом, – сказала Любава, высвобождая свой рукав из чужих пальцев, – но это вам никак не помешает. Есть вариант застройки, при котором вам построят высотки, а мой домик останется в их дворе, внутри.
– А нам сказали, что если ты не согласишься, ничего нам не дадут, – гнула свое женщина, – мы собрание соберем. Митинг!
– Врут, – твердо ответила Любава, – им придется изменить план строительства, но на жильцов это никак не повлияет. Я его хочу в музейный фонд города перевести: он построен Героем Советского Союза, и посмотрите, какая резьба!..
Она повела рукой: мужчина и женщина задрали головы. Тонкое кружево Любавиных окон, карнизов и крыши, усыпанное снегом, тихонько сияло в быстро наступающих сумерках.
– Смотри! – неопределенно и угрожающе сказал мужик, топчась на месте. – Чуть что! Мы тогда! Всей улицей!
– Митинг! – снова выкрикнула женщина.
Любава снова открыла калитку.
– Заходите на чай, – пригласила она, – у меня шарлотка есть.
– Ишь ты какая! – возмутилась женщина. – На чай ей заходите!
И она, обхватив сомневающегося мужика за тулуп, повела его прочь, по узкой улочке имени Федора Пряникова.
Любава смотрела им вслед, забыв о холоде. Дом ее словно стоял теперь на краю пропасти: к сожалению, комиссия не смогла выдать заключение о том, что он не является ветхим. И теперь в глазах Любавы под любимым домом простиралась глубочайшая яма, в которую он готов был полететь в любой момент.
Представители застройщика не общались с ней напрямую, они сразу же подали прошение в суд, и Любава ждала первого слушания, готовясь отразить атаку – она придумала выход. Домик Федора Пряникова мог стать домом-музеем, а Любава – его смотрительницей.
Ей грезилось, как водят в дом школьные экскурсии, как она рассказывает детям историю своего деда, поит их чаем с пряниками, а потом во дворе они вместе чешут мордочки кроликам.
Это была великолепная мысль и вполне выполнимая – Любава знала, что план постройки изначально ее дом не захватывал и был изменен только для того, чтобы сократить метраж продления городских коммуникаций. Если застройщик вернется к прежнему плану, то ее дом останется нетронутым.
– Простите, – снова послышался мужской голос за ее спиной.
– Приходите двенадцатого в суд, – сказала Любава, – сами все услышите…
– А что у вас случилось?
Она повернулась.
Перед ней стоял Виктор. В кепке и клетчатой канадской куртке.
Голос был сильный и сочувственный.
– Вы-то пойдете чай пить? – с надеждой спросила замерзшая Любава.
– Заодно загляну к крольчишкам, – обрадовался Виктор. – Как у них дела?
– Живут, сено жуют.
К кроликам он, однако, сразу не пошел, а дождался приглашения в дом. Любава разожгла огонек под чайником, выложила на поднос нарезанную покупную шарлотку. Пирогом тут же заинтересовался попугай и криками потребовал выпустить его на дегустацию.
– Ни в коем случае, – предупредила Любава, увидев, что Виктор тянется к клетке. – Он попрошайка и дурак. Ест то, что нельзя. Потом орет.
– Почему вы меня сразу пригласили? – спросил Виктор, принимая у Любавы чашку чая.
– Считаю невежливым держать гостя на улице.
– Но я же незнакомый мужчина.
– Вы это к чему? – прищурилась Любава. – Это пошлые намеки, что приглашение на чай равно приглашению в постель?
– Нет, – открестился Виктор, – я с точки зрения безопасности. Вдруг я маньяк?
– Я вас сейчас выгоню.
– Я уже начал есть пирог, выгонять поздно.
– Так зачем вы ко мне явились? Не ради пирога же.
– Делали ли вы прививки кроликам? – Он достал мобильный и начал скользить пальцами по экрану.
Она притянула к губам чашку, наклонила голову.
– Еще нет.
– А надо бы…
– Я сделаю, – пообещала Любава, – мне сейчас не до этого… мой дом решили снести и построить здесь высотку.
– Поздравляю.
– Нет, вы не понимаете. Я пытаюсь через суд решить этот вопрос со строительной компанией. Из-за этого кролики немного отошли на второй план.
Виктор удивленно поднял глаза от телефона и расхохотался.
– Вам не нужна квартира? Вы собираетесь жить здесь? Кстати, очень вкусный пирог.
– Обычная шарлотка, – машинально ответила Любава.
– Простите, я умею делать комплименты только внешности и еде.
– А что не так с внешностью?
– До нее я еще не дошел!
– Виктор, – Любава отставила чашку, удивилась – как это он умудряется сидеть в телефоне во время разговора? – Вы зачем приехали, скажите честно?
Он поднял глаза, в которых мелькнуло что-то искреннее, словно правда рвалась наружу.
– Вы мне понравились, – признался он, – у меня не все в порядке в семье, жена влюбилась в другого человека. Мы собираемся развестись. Год я боролся за ее любовь, мы ходили к психологу… но я проиграл. И теперь хочу начать новую жизнь. Вы первая, кто приглянулся мне после того дня, когда я встретил свою жену. И я подумал – почему бы нам не познакомиться ближе? Есть как минимум один общий интерес – кролики. Вдруг найдется еще? Я не ищу любовницу для секса, я хочу просто понять, что я могу понравиться женщине, что я не скучный тип, от которого в доме сплошная тоска, что со мной может быть интересно. Это не предложение стать парой, создать романтические отношения или постельную авантюру. Это попытка возродиться, понимаете? Стать прежним.
О, Любава прекрасно его понимала! Она тоже мечтала стать прежней. Мечтала, чтобы мысли об удаленной груди выскочили из головы, где они засели тупой ржавой иглой.
Иногда она словно приходила в себя от забытья: с ней рядом гуляла сама Смерть, разве после этой прогулки стоит обращать внимание на такие мелочи, как потерянная грудь? Может, расценить это как жертву изначальному божеству, появившемуся сразу же с появлением Света? Расценить как плату за годы жизни, подаренные ей мимо скользящим в лодке Хароном?
И на минуту все становилось хорошо и понятно. Но реальность и быт имеют свойство делать великое мелким, а настоящее затмевать суетой. И за этой суетой Любавины мысли дробились, множились, словно стеклышки калейдоскопа, и превращались в зудящую навязчивую идею: ты была рождена женщиной, а кто ты сейчас?
Чушь, с негодованием отвечала Любава сама себе: как была женщиной, так и осталась. Простите, но кто вы, господин Внутренний Голос, господин С Претензиями?
О, отвечал внутренний голос. Ну давай посмотрим: бантики носила в детстве? Носила. Снежинкой в детском саду была? Была. Школьная форма твоя была – платьице. И оно тебя в девятом классе помнишь, как раздражало?
Помнишь. А почему раздражало? Потому что было узко в груди, расплющивало ее. Все девочки ходили в новеньких лифчиках, а ты почему-то не могла решиться попросить у матери – ни лифчика, ни нового платья. И потому твоя грудь была словно птичка в клетке, тесной клетке, где ей, растущей, как молодой луне, было больно и тесно.
И это первое, что ты помнишь о себе, как о женщине.
Так кто ты теперь?
Миллионы женщин переносят операции по удалению груди или матки, возражала Любава. И что?
Спроси у мужчин, сладко пел Внутренний Голос, спроси у них, что они думают по поводу таких… случаев.
Если бы Любава была собой, она бы спросила. Но она все еще не была собой.
– Приятно, что вы так честно обо всем… в честь вашей честности – поедемте на свидание, – сказала она. – Только прошу – без официоза, дресскода и шампанского.
– Цветы тоже не дарить?
– Нет, – сказала Любава, вспомнив предыдущие букеты, – цветы уместны в двух случаях: когда вы искренне влюблены и когда вы искренне виноваты. Ни того, ни другого в вас не наблюдается.
– Думаете, цветы нужно дарить из чувства вины? – удивился Виктор.
– Конечно. Залатать сердечные раны шелковыми лепестками. Это как у Андерсена. Так куда вы меня приглашаете?
– На лед, – не раздумывая, ответил Виктор, словно ответ был готов у него заранее. – В торговом центре «Оклахома» на третьем этаже залили большой каток. Там есть маленькие ресторанчики и кофейни.
– Значит, можно выпить кофе с корицей. А варежки там можно купить?
– Какие?
– Большие такие, как у снежной бабы.
– Думаю, не проблема, – засмеялся Виктор и снова провел пальцами по экрану своего телефона. – Заеду за вами завтра вечером. Скажем, в шесть?
– А ваша жена будет об этом знать? – спросила Любава.
Виктор заколебался.
– Н-нет, – ответил он наконец, – я не думаю, что это будет ей интересно. У нее завтра тоже встреча.
Он уехал, а Любава выпустила на стол попугая и принялась с ним вместе приканчивать шарлотку. Попугаю доставались поджаристые корочки, Любаве – все остальное. Иногда попугай покушался и на остальное, и тогда приходилось гонять его, словно курицу, громким «кыш»!
Морские свинки пищали в клетке, чувствуя, что рядом что-то едят – это привлекало их всегда, как глубоко заинтригованных в процессе, хотя сами они пирог есть, конечно, не стали бы.
– Он, несомненно, лжет, – сказала Любава попугаю, наливая себе чай в блюдечко и кидая на краешек его кусочек рафинада. Так, по-купечески, любила пить чай ее бабушка – тянула себе его через сахар. – Как Вольник с его древесным партнером.