«Ладно, – подумал он, засыпая, – зато она отлично трахается».
Но он был рад, что они летят домой, как будто возвращение могло что-то изменить: например, в аэропорту Лана возьмет такси и помашет ручкой на прощание, а он поедет туда, где Любава примеряет перед зеркалом костюм Медной Горы Хозяйки и бродит по дому, таская за собой золотой шлейф и дерзко хохоча: «Что, Данила-мастер, не выходит у тебя Каменный Цветок!»
А за ней летает попугай, тоже жутко хохоча: научился за годы службы у лицедейки.
Найти бы еще средств, чтобы оплатить работникам зарплату…
3
И все-таки Виктор принес букет. Но какой! В пышном гнезде из темной резной листвы ярко, горячо горели ягоды рябины. Крупные, круглые, сомкнутые в тяжелые кисти, они заворожили Любаву, и она протянула руку, чтобы взять букет, вместо того чтобы отчитать Виктора за непрошеный подарок.
– Он тебе идет, – сказал Виктор.
Она улыбнулась, внутренне холодея от страха быть разоблаченной. Под длинным вязаным свитером в скандинавских узорах скрывался позорный кусок пластика. Производитель гарантировал, что протез не сдвинется с груди даже при активном плавании, но ничего не написал про катание на коньках.
Страшно было представить, что произойдет, если протез упрыгает в гущу катающихся людей!
– Я плохо катаюсь, – сразу же предупредила Любава Виктора. Тот пожал плечами:
– Я научу. В детстве у меня были самые крутые коньки на деревне. Назывались «хоккейные». У всех были фигурные, белые, а у меня черные монстры… я ужасно ими гордился. По-моему, в этом нет ничего сложного, но держитесь за меня. Кстати, – он слегка замялся, – хотите селфи?
– Что? – Любава отвлеклась на скользящие перед ней фигуры девушек и молодых людей, качающихся, словно в бальных танцах, пролетающих мимо с огромной, как ей казалось, скоростью. Всюду пахло мандаринами – вон их солнечные горки выложены на прилавке кафе; корицей, кардамоном, кофе и пряниками. – Любите фото?
– Жить без телефона не могу.
– Странное увлечение.
– Современное.
Он ловко поддел ее под руку, повернул к себе и ловко сделал фото, выставив вверх селфи-палку. Любава успела весьма профессионально улыбнуться: с ямочками, во весь рот.
Заодно заметила, что бледновата – от переживаний. Ничего, это часть имиджа Снежной бабы, утешила она себя и ступила на лед. Конек поехал сразу, легко и быстро, словно трение исчезло из учебников физики. Мелькнули в глазах красные рябиновые грозди букета, оставленного на столике.
«Ну все, – успела подумать Любава, – и ягодки кровавые в глазах…»
Но Виктор подхватил ее, смеясь.
– Куда же вы сразу падать!
Он схватил ее за плечо, так опасно к удаленной груди, что Любава от страха взвизгнула и отлепилась от помощника, оттолкнув его изо всех сил. И тут же шлепнулась.
– Как вы? – с тревогой спрашивал Виктор, пока Любава сидела на попе и трясла головой. – Вы в порядке?
Любава наконец подняла голову. Она хохотала, зажмурившись, и почти беззвучно.
– Аа-а-аставьте меня, Витя, – пробормотала она наконец, задыхаясь от смеха, – не видите – дама падает. Дайте ей насладиться процессом.
Он рассмеялся тоже и подал ей руку. Любава успокоилась. Несколько минут назад она подумала, что вот то розовое на льду – это ее протез, ее сбежавшая от падения сися, и чуть не умерла на месте. Потом розовое подняла какая-то девушка, и оказалось, что это всего лишь брелок-кролик. И тогда на Любаву навалилась смеховая истерика. Смех сотрясал ее изнутри, как лихорадка, мешал дышать и сдавливал горло.
Но после этого Любава почему-то успокоилась. Да и черт с ним, с протезом, в этом торговом центре и не такое видали, а в постель она насильно его не потащит.
– А ну-ка… – она оттолкнулась и заскользила, качаясь, потом еще раз оттолкнулась и еще заскользила. – Как классно!
Виктор щелкнул ее на телефон и покатил следом.
После катания они сидели в том самом кафе, откуда пахло кардамоном и корицей. Здесь подавали рождественские угощения: печенье с имбирем, глинтвейн, пряники в виде елочек и ангелов, покрытые снежной глазурью, тыквенный латте и мандариновое желе, украшенное звездочкой бадьяна, на десерт.
Рябиновый букет лежал на столе посередине. От него пахло морозцем.
– Откуда? – спросила Любава, показывая глазами на букет.
– Растет во дворе моего дома, – ответил Виктор, – необычный сорт: крупные ягоды и стойкая листва.
– Красиво.
Любава отняла у букета пару ягод и бросила их в чай.
– Почему вы грустите, Любава?
Любава откинулась на спинку стула, тряхнула головой.
– Думаю про бочки. Мне было года три-четыре, и я проводила время в бабушкином дворе возле старой бочки с водой для полива. Бочка изнутри обросла зеленым мхом и была населена головастиками и другими тварюшками: водомерками и даже иногда отважно плавающими на листочках по поверхности воды муравьями. Вода в бочке была очень теплая, она пахла пряностями, я познакомилась со всеми обитателями и вникала в их мир, добавляя от себя то лепесток цветка, то водоворотик палочкой. И все бы ничего, но кончились дожди, и наступила засуха, и мою бочку разорили: выкачали из нее воду, мхи на ее стенках стали дряблыми и желтыми, головастики исчезли, водомерки погибли. Я орала так, что со мной взвыл пес Тарзан, посчитавший, что такое горе нужно тоже оплакать. И мы выли вдвоем дня три, и успокоиться было невозможно – ушло из жизни что-то, что никогда не вернется, а новая вода (вот, Любава, смотри, налили!) – это уже не та вода! И не та эта бочка, все, все разрушено, потеряно навсегда…
– Вы недавно что-то потеряли?
– Как и все. Это мир приобретений и потерь. Погружаясь в бочку с теплой водой, мы всегда помним, что может случиться засуха, и этому теплому уютному миру придет конец. И настороженность передается даже коже: она чутко улавливает любое изменение атмосферного давления, любое дуновение ветерка: а будет ли дождь?
– И если дождя не будет…
– То обязательно нужно пореветь три дня, иначе в этой же бочке и утопишься.
– Может, тогда не вникать в мир этой бочки? – А если не влюбляться в теплые волшебные, непонятные, чудесные миры, то останется ли в памяти что-то хорошее?
– И вы сейчас оплакиваете бочку или уже смирились?
– Смиряюсь, – вздохнула Любава, – как и вы, наверное. Простите за бочечные аналогии, это было самое яркое, что пришло в голову.
– Так вы тоже разводитесь? – догадался Виктор. – Ваш муж – бочка?
– Бочонок.
– Знаете, это сближает, – сказал Виктор и вдруг накрыл Любавину ладонь своей, твердой и немного шершавой.
Любавино сердечко стукнуло и мелко задрожало. Она пытливо всматривалась в светлые глаза Виктора, пытаясь угадать внутри себя: он это или не он, тот ли это мужчина, что унесет ее от печалей в новую жизнь? Кто примет ее любой?
И он всматривался в ее глаза, но, увы, Любава не смогла расшифровать его взгляд: он был слишком открытым, словно чистое море – куда ни глянь, сплошное спокойствие, сливающееся с небом, совершенно ничего не означающее.
– Возьмите букет, он вам безумно идет, – сказал Виктор, – я вас сфоткаю.
– А пришлете мне фото?
– Конечно.
Она подняла тяжелый рябиновый букет, наклонила ветви к себе и откинула голову. Через минуту на ее телефон пришло фото: белоснежный свитер со снежинками, белоснежная кожа, немного синевы под глазами, блестящими и утомленными, и коротенький ежик волос – и всю эту белизну, угольные черные тени, синие отблески ярко и роскошно оттенил рябиновый жар, освещающий ее щеку, словно румянец.
– Вы очень красивая.
– Да, – любуясь фото, удивленно сказала Любава, – а вы знаете, Виктор, помогает.
– Что помогает? – улыбнулся он.
– Помогает восстановить себя. Вам я еще не помогла?
– Я чувствую себя уютно, – признался Виктор, – и вы мне близки… по духу. Я деревенский парень, тоже смотрел в бочку с головастиками. Правда, мои отношения с ними были проще, чем ваши.
– Надо думать. Вы сами прошли свой путь? От головастика до кроличьей фермы?
– Мой отец, – сказал Виктор, морща лоб, словно вспоминая что-то неприятное, – за бесценок выкупил после перестройки заброшенные яблоневые сады. Привел их в порядок, начал обновлять сад – деревья новые привез, посадил. Людей нанял из окрестных деревень. Несколько сортов яблок выращивал, поначалу на рынке торговал, потом с консервным заводом заключил контракт, яблоки самосвалами вывозил – на джемы, повидла…
Он говорил и то и дело поглядывал на Любаву, будто не был уверен, что стоит продолжать.
Она внимательно слушала. Ей нравилась идея возрождения и создания чего-то – в сотрудничестве с природой, с землей.
Эта работа была ей понятна в отличие от офисных должностей, где многие проводили свою жизнь за бесконечным составлением отчетов. Красное свежее яблоко, банка джема – все это можно потрогать, взять в руки, надкусить, насладиться вкусом.
Что взять с очередного месячного отчета начальству? Что он принесет в этот мир?
– Он помог мне стартовать с кроличьей фермой, – закончил Виктор, – хотя, конечно, мне пришлось и самому вложиться, и кредит взять, дело-то большое. Но без него я не смог бы.
– Классно, – одобрила Любава, – а что за джемы?
– Сейчас у отца уже собственный завод, он делает и мармелад, и пироги… «Яблочный спас».
– «Яблочный спас»? – захохотала Любава. – Так ты же у меня ел шарлотку из магазина, «Яблочный спас»! Наверняка узнал! А хвалил как мою!
– А ты не призналась! – засмеялся Виктор. – Почему?
Любава вспыхнула розовым светом.
– Хотела понравиться, – сказала она с вызовом. – Кто же признается, что покупает шарлотки…
– Понравилась. – Виктор наклонился через стол, сухими и приятными губами тронул Любавины удивленные, раскрытые.
Глава 10О Снежной бабе, Русалке и Розе
1
Строительство Розиного дома подходило к концу. Добротный двухэтажный дом стоял, сверкая новенькими стеклами окон, красный кирпич горел на зимнем солнце. Бригада – молодцы! – успели и подвести дом под крышу, и провести коммуникации к границе участка, где подключились к городской сети. Теперь дом перезимует – с отоплением (раньше его прогревали тепловыми пушками), укрытый надежной крышей с утеплителем.