Жена-жена, его жена. Какая она? Почему полюбила другого?
– Потому что я слишком скучный, – пояснил ей Виктор на третьем свидании, сам заведя этот разговор, – сейчас почти все творческие люди. Что-то пишут, высказывают мнения в интернете, ведут блоги, живут яркой жизнью. Фаина сама такая: творческая. Она ведет колонки о косметике и фитнесе в каких-то журналах, постоянно на выставках, постоянно в бурлящей тематической среде. Ей там хорошо, она плещется, как рыбка, в новостях, всяких скандалах, расследованиях. А я как бык – тяну и тяну свою лямку в ту сторону, где садится солнце. Я не очень-то понимаю в этих всех обсуждениях. Слова по отдельности понятны, а в целом – нет. Ну, например, целый месяц обсуждала она с друзьями в интернете нашумевшую статью какой-то журналистки об убийстве мужем жены. Журналистка обвиняла погибшую, мол, неправильно жила, довела мужика и поделом ей. И Фая мне зачитывала целые куски переписки – вот один возмущается на три страницы, вот второй анализирует журналистский подход… Она негодовала, кипела, писала что-то обличающее… А я что? Я бы только руки сходил помыть, не люблю трупоедов. И все. Фая разочаровалась, мне кажется… ей хотелось вместе кипеть, обсуждать. Она у меня богема. И блогерша, и выставки освещает, и пишет статьи в интернет-глянец… я правильно назвал – глянец?
Любава подумала, что сейчас ей будет отведена роль утешительницы, и заранее приготовилась объяснять, почему терпеть не может игры вида «вот такой я дурак – ах, нет, на самом деле ты не такой!»
Но ей не пришлось. Виктор сразу же спросил ее:
– Почему ты развелась, Снежинка?
Снежинка – потому что легкая, маленькая и холодная, так он ей пояснил.
Любава задумалась. Вот край ее личной пропасти – шагнуть туда сейчас? Хватит ли сил? Не хватило.
– Я еще не готова это обсуждать, – переведя дух, ответила она.
Виктор спокойно кивнул.
Любава отшатнулась от пропасти и снова задышала ровно.
Но его вопрос заставил ее задуматься. И себе бы она ответила так:
«Я развелась (кстати, где же Степа с разводом?), потому что моя жизнь зашла в тупик. Мы с мужем перестали идти вперед, упершись в стену носом. Пока наши руки были сомкнуты – наверное, по привычке, мы все еще держались друг за друга. Но пришла болезнь и расцепила наши пальцы, и тогда каждый из нас увидел, что в мире существует не только эта стена, а есть еще и двери. Он увидел свою дверь первым и вышел, оставив меня одну. Там, за стеной, его ждала другая женщина – волшебная, фантастическая, не-я. С ней открываются совсем другие пути. Я же долго не могла найти свою дорогу – и не пыталась, пожалуй. Я оплакивала свою потерю. И вот слезы начинают высыхать, их пелена бледнеет, и я вижу, что мне тоже пора в путь – одной ли или с тобой, о мой бык, но я тоже хочу идти туда, где садится солнце».
Полюбить – это просто, но порой необъяснимо. Почему любил Ральф де Брикассар свою Мэгги? Почему она любила его? Потому ли, что она была его Галатеей, а он для нее – Скульптором? Она была его Лилит, полной запретного меда, а он – ее Создателем?
Почему Любава влюбилась в этого человека? Потому ли, что он был ее Иваном-царевичем, прискакавшем на сером волке с водой живой и водой мертвой?
Ее раны зарастают – действует мертвая вода.
Но поделится ли он с ней водою живою, вдохнет ли бесценный дар новой жизни в ее губы, в ее тело?
Он проводил ее в очередной раз, и, не колеблясь, она попросила его зайти. Он вскинул на нее серые спокойные глаза – намеков он не понимал, не умел расшифровывать и прямые взаимосвязи, если видел только часть их, а вторая оставалась в области чувств, предположений и эмоций.
– Подожди минутку, – попросила она, усадив его на стул, и вышла в свою спаленку. Там, в укоризненной темноте, расцвеченная только тенями кружев от занавесок, она старательно и медленно разделась, целиком, и протез груди спрятала глубоко в шкаф.
Когда она вышла обратно, он сидел за столом и по обыкновению копался в телефоне.
Ее присутствие ощутил кожей – этот холодный импульс напряжения.
Снежинка – женщина с холодными изгибами, с длинной талией и узкими бедрами, маленькими круглыми коленями. Синие узоры вен льются под кожей, словно реки снежной равнины.
Черный шелковистый треугольник внизу живота, вздрагивающий от волнения живот, опрокинутый блюдцем, выше – алая капелька соска, и алые Любавины губы, словно ягоды рябины, сладко-горькие на вкус. Он целовал их – знает.
Шрам, уходящий под мышку, словно бледный червь, присосавшийся к телу. Правая рука водяниста и припухла.
– Это причина моего развода, – сказала Любава просто. – Мужу я такой не понравилась. А тебе я нравлюсь?
Он встал. Сунул телефон в карман джинсов. Потом снова достал его и снова убрал.
В серых глазах смятение, словно шел-шел себе человек по знакомым улицам и вдруг оказался неведомо где.
– Люба, извини, – сказал он наконец, отвернулся и вышел.
Хлопнула в сенях дверь, потом еще одна – калитка, и вот уже свет фар метнулся по комнате и исчез.
Глава 11С новым счастьем!
1
Лана считала, что Новый год они должны встретить в Австрии: покататься на лыжах, посетить спа в горах, насладиться сексом перед горящим камином, в шикарном доме с видом на горные пики. Она постоянно подкидывала то одну, то другую ссылку от турагенств.
Степан отмалчивался. После осенней поездки штат его фирмы сократился вдвое – ушли самые опытные работники и по совместительству – самые прозорливые. Они не стали ждать обещанной зарплаты «пару месяцев, пока решатся все проблемы», а просто ушли. При их расчете Степану пришлось залезть в собственный карман. В бухгалтерии началась неразбериха.
Новички работали плохо, их больше интересовало, действительно ли на фирме неладно, чем количество новых клиентов, жаждущих окон. Степан злился. Однажды затеял собрание и орал на работников, доказывая им, что все бы давно получали свою зарплату, если бы работали, а не заглядывали ежеминутно на свои счета.
После собрания пошла вторая волна увольнения «старожилов». С оставшимися он пообещал рассчитаться полностью к Новому году – за все три месяца задержки плюс премию!
Казалось, воодушевленные менеджеры кинутся искать новых клиентов и обновлять отношения со старыми, маркетологи запустят новую рекламную акцию, и все снова вернется в свой обычный ритм, но…
Но, во-первых, мало кто решался ставить окна в зимний сезон. Во-вторых, оказалось, что за время любовной горячки Степан упустил источник основного заработка фирмы – два крупных тендера, которыми обычно занимался сам, а на текучке фирма еле сводила концы с концами.
А во-вторых, было бы наивным полагать, что отец не узнал бы об этой ситуации. В штате Степы, в самой верхушке, был кто-то из папиных ставленников – их было строго-настрого запрещено увольнять без личного распоряжения Самуила Ивановича.
С телефоном Степа спрятался в ванной – подальше от Ланы, распевавшей в гостиной мантры. Сердце холодело и ныло. Пришла пора расплаты.
– Хочу приехать к тебе на Новый Год, – вместо приветствия сказал Самуил Иванович, – готовь хлеб-соль, пусть Любава приготовит рульку, как я люблю, а ты – на фирме порядок наведи, ручки-карандаши по стаканчикам расставь, проинспектирую.
Он говорил добродушно, но Степа чувствовал, как трубка буквально истекает ядом сарказма. На лбу выступил пот, руки тряслись, и Степы только и хватило на то, чтобы смирно ответить:
– Да, папа.
Некоторое время он сидел в темноте на бортике ванны, сложив руки на коленях и повесив голову.
Полное смятение уступило место холодному прозрению: в конце концов, это хоть и строгий, но отец! И его можно упросить помочь, покаяться, мол, дурак, запустил фирму… но молод, глуп, исправлюсь, ты еще будешь мной гордиться!
Самуил Иванович, да под Новый год, да под любимую рульку, да под умоляющим взглядом любимой невестки – разве не простит сына?
Конечно простит! И денег у него довольно, чтобы рассчитаться со всеми работниками, пока никто из них не додумался еще подать на Степу жалобу в трудовую инспекцию… Придется, правда, опять обмануть людей – деньги будут только после Нового Года, но где ждали три месяца, там подождут и четыре или пять – им же самим будет страшно уходить, чтобы не потерять такую сумму!
Степан выбрался из ванной и предстал перед Ланой, окутанной дымом и ароматами масляных ламп. Она сидела на полу, на коврике, украшенном слоном, и водила стиком по краю мелодично гудящей чаши.
– Нужно серьезно поговорить.
Лана распахнула прекрасные глаза.
– Насчет Австрии?
– Нет.
Глаза закрылись.
– Ты должна уехать.
– Куда?
– Не знаю! Домой, к маме!
Лана снова открыла глаза. Стик в ее пальцах дрогнул и последним аккордом звякнул по краю поющей чаши.
– Вот как, – сказала она презрительно, – и почему же? Не сошлись характерами?
– Я люблю мясо, – уцепился за поданную идею Степан. – Без мяса у меня судороги в ногах начинаются.
– Я пожарю тебе курицу, – пообещала Лана и добавила равнодушно: – А уезжать не хочу. У тебя какие-то проблемы, Степа, я же вижу. Почему бы не поделиться со мной? Вместе мы бы их решили, и все стало бы на свои места.
Степа такого не ожидал. Он ждал скандала, упреков, но не предложения помощи. Но, может, он дурак и недооценивал эту женщину?
– Понимаешь, мой папа очень… однолюб и семьянин. Ему нравилась Любава. Он будет против нашего союза. Он собирается приехать на Новый Год. И я не знаю, как…
– Как меня представить? – Лана потянулась. – О боги, Комков, посмотри на меня – какой мужчина устоит? Твой отец – мужчина. И я умею с такими общаться. Он приедет на Новый год и через неделю не будет помнить, кто такая Любава вообще. У него будет единственная любимая невестка – Ланочка.
И Лана сделала такое милое капризное личико, что Степан ей поверил. В самом деле – разве папа не был ценителем красивых экстравагантных женщин?