– Ну, в любом случае без разрешения директора с детьми вам общаться не следует.
Она подтолкнула щекастого Снегиря, и тот безропотно слез в снег и потопал назад на площадку. Саблезубое чудовище осталось лежать на скамейке.
Любава вернулась к машине, где ждала ее Галя, нагруженная реквизитом, с ведром на голове.
– Гримироваться? – спросила та.
– Я сначала к директору зайду, – ответила Любава, – насчет Снегиря.
– Кого? – не поняла ее Галя, поправила варежкой сползшее на нос ведро. – Тебя где ждать-то?
Но Любава уже пошла по тропинке к Домику и словно не слышала подругу.
Ей казалось, что она идет к великой и значительной Цели, а все остальное вокруг – белый шум, такой же ватный, как падение снега с ветки. В коридорах Домика не пахло праздником: хоть и искрились под потолком звезды, тянулись по окнам гирлянды, стояла в холле елка – вся в поделочных игрушках, но запаха, присущего семейному торжеству, не ощущалось. Никто не разворачивал ароматные мандарины, не пек имбирные печенья, не румянил в духовке курицу. Пробивался другой запах – казенного белья, старой краски и немного – хлорки.
Директор Домика, Анна Семеновна, оказалась на месте и даже не занята – ее секретарь только что отлучилась на булочку с чаем, и Любава беспрепятственно вошла в ответ на «войдите».
Анна Семеновна восседала за столом, выставленным буквой «Г», за короткой ее перекладиной, и перед ней стояла красивая коробочка дзен-садика, в которой выведены были задумчивые изгибы на белом песке.
Еще на столе был монитор и что-то мраморное и тяжелое, похожее на хлебницу.
– Вы по поводу? – спросила Анна Семеновна, щурясь через стекла очков. Оправа у очков была витой, словно чугунная решетка, а стекла – толстыми. – Что-то не так с выступлением? Меняем программу?
– Я по поводу мальчика. Во дворе увидела, – ответила ей Любава, присаживаясь за стол с другой стороны короткой перекладинки. Словно в теннис села играть – настольный, но особый, сидячий. – Мне бы ребенка… хотелось бы.
Анна Семеновна сняла огромные очки и перестала быть похожей на сову в старинных часах.
– Расскажите-ка о себе, – довольно мягко сказала она.
Любава вздохнула и рассказала: все-все, не таясь и не пытаясь смягчить ничего из того, что имела за плечами – ни истории про удаленную грудь и удалившегося мужа, ни угрозы, нависшей над ее домой, ни даже того, что нет-нет да и выпьет немного, хотя ей строжайше это запрещено.
Ей не хотелось ничего скрывать не потому, что в этом не было смысла – все равно опека проверила бы и ее условия проживания, и ее медкарту… Не хотелось ничего скрывать потому, что когда-то хочется наконец осознать все, что имеешь, и все, что хранишь.
И лучше всего, когда это происходит перед чужими глазами – словно исповедь.
Жизнь Любавы льется, как вода, на тихую мельницу.
– Вы принимаете гормоны? – спросила Анна Семеновна, когда Любава умолкла.
– Да. У меня даже месячных нет из-за них. Детей мне уже не завести.
– Вы сами все понимаете…
– Но я могу взять мальчика, и какая разница – рожу я ребенка самостоятельно или вот так найду, как у вас во дворе? Это же одинаково: и там, и там сплошная неожиданность.
Анна Семеновна покачала головой и снова надела очки, превратившись в сову.
– Ваш организм сам подсказывает вам: вы не можете иметь детей. Никаким образом. Ваш диагноз не позволит.
– Что же мне делать? – словно в пустоту, уронила Любава.
– Раньше надо было думать, – рассеянно ответила сова.
3
Снежная Баба стояла под елкой, уперев руки в боки. Ведро блестело на ее голове, торчал нос морковкой.
Пакля из-под ведра съехала Бабе на глаза, поэтому Баба стояла как слепая.
Дети швырялись в нее ватными снежками, Баба, потешно сердясь, размахивала серебряной метлой. Потом она кружилась в центре хоровода, осыпанная блестками.
И так веселилась, пока не похитила Бабу коварная Кикимора и Лесовик. Дети кинулись разыскивать ее, подгоняемые веселыми зайцами, и первым, кто нашел Бабу под елкой, был малыш Снегирь.
Он взял ее огромную руку-варежку в свою маленькую теплую ручку и вывел к Деду Морозу и Снегурочке.
В перерыве между выступлениями Любава спряталась в комнате, отведенной под гримерку, и перевела дух. Ей казалось, что она не дышала вовсе все те полчаса, что играла роль.
Не дышала и изо всех сил надеялась, что не выдаст себя ни жестом, ни звуком: в толпе спонсоров и волонтеров, рассевшихся по стульям вдоль стены актового зала, она увидела Виктора и его жену.
Они сидели очень близко друг к другу: он, очень красивый и стройный в джинсах и белом свитере, и она – изысканная, рыжеволосая, в платье-футляре.
Держались за руки и напряженно вглядывались в приключения Снежной Бабы, как будто действительно верили в то, что кикиморы утащат ее в лес навсегда.
И пусть бы так оно и было! Жила бы Любава в лесу, с морковкой на носу, и горя не знала!
Она осторожно выглянула в зал: может, ушли?
Они не ушли, они стояли напротив и словно ждали ее!
– Любава! – позвала ее рыжеволосая красавица.
По имени позвала, взволнованным голосом.
Любава содрала с носа морковку, поправила ведро и пошла навстречу беде.
Как страшно и стыдно было стоять перед этой парой!
Хорошо, что сшитый Галей костюм, три шара из синтепона, прячут внутри раненую и хрупкую Любу!
Виктор смотрел на нее так, словно видел впервые. Складки появились у него в уголках губ, словно он пытался не поморщиться.
«А вдруг она меня ударит?» – промелькнуло в Любиной голове.
Но Фаина не собиралась ее бить. Она схватила Снежную Бабу за руки и повлекла за собой, словно река увлекает былинку, потащила ее подальше от елки, от детей, в какой-то запыленный кабинет со шкафами, полными книг. Виктор пошел следом, и он же плотно прикрыл дверь.
– Любава, милая, – начала Фаина, – прости нас! Мы с Витей в раздоре, до развода дело дошло, а тут ты подвернулась, и мы решили обновить свои чувства… с твоей помощью! Понимаешь, я ревную, вижу Витьку другими глазами, это так будоражит! Он мне отчеты писал о ваших встречах, фото присылал. Когда думаешь о том, что твоего мужа вот-вот уведут, начинаешь ценить его больше… Нам даже психолог сказала, что флирт на стороне брак укрепляет. Но мы не знали о твоей болезни! Прости нас, если бы я знала, ни за что не отправила бы Витьку с тобой на свидания! Мы так ошиблись, мы готовы… мы бы могли помочь тебе, хочешь?
Любава терзала в руках ватный снежок. Она старалась не смотреть на Фаину, а за ее спиной молча и бесстрастно стоял Виктор. Он даже отвернулся и во время речи жены принялся копаться в книгах на полке, то одну, то другую вытягивая за корешок.
Фаина уловила взгляд Любавы, дернула ее за краешек костюма.
– Может, вот? – она поспешно вынула из ушей сережки. – Это бриллианты. Возьми.
– Любава, ты в порядке? – это Галина голова просунулась в дверь. – Нам пора выступать.
– Мне пора выступать, – сказала Люба и протиснулась мимо Фаины, между стеллажами и, конечно же, застряла филейной частью Бабы между Виктором и открытой дверью.
Он повернулся и мягко подтолкнул ее под зад.
– Ах он, сволочь, – зашептала Галя, подхватывая Любу под руку и увлекая ее по шумному, наполненному детьми коридору. – Люба, каков он! А она!
– Ты подслушивала?
– Конечно.
– Ох, Галя…
– Ничего, дорогая моя, жизнь мельница – все перемелется…
Головокружительно огромная елка надвинулась на Любаву, замельтешили зайцы, полетели снежки, словно белые птицы, и дети окружили Снежную Бабу, взяли ее в кольцо, принялись вращать по залу, и кончилось все только тогда, когда Снежная Баба упала на пол и ведро скатилось с ее головы. Дети смеялись, для них представление не заканчивалось ни на минуту, и только когда Баба исчезла в медкабинете вместо леса, старшие порешили между собой, что Снеговичиха набралась.
Глава 12Как горит Феникс
1
Кролики жевали новогодние огурцы, листья салата и все, что осталось от грандиозного кухонного действа, традиционного на Новый Год: Галя и Роза приехали заранее и отобрали у Любавы ножи.
– Тебе колюще-режущее не положено, – сказала Роза, – вон, жмякай мячик.
– Дай хоть хлеб порежу, – ярилась Любава, проникая под ее локоть, пока Роза кромсала крупными кусками огурцы, колбасу, вареную морковь и все, что ей подкладывала Галя.
Сама Галя создавала из сыров и сервелата кружево, раскладывала на старом блюде с каемкой васильков.
– Не хочешь жмякать мячик – жмякай сюда майонез, – ответила Роза, подталкивая к ней большую кастрюлю с оливье.
– Пахнет, как в детстве!
– Дааа, – протянула Галя, – а еще мандаринами… Мандарины я, девочки, страсть люблю, килограммы съедаю. А вы знаете, что мы со своими салатами уже прошлый век? Сейчас так не модно и не полезно. А если слоями и на терку – так посмешище.
– А что модно? – осведомилась Роза.
– Форель на гриле. Веточка розмарина, капля оливкового масла. На гарнир пюре из цветной капусты. Спаржа.
– Я так не смогу, – сказала Роза, – я пожрать люблю.
– Давайте по старинке, с салатами, – вмешалась Любава, – я форель и спаржу люблю, но когда вот это все настрогаешь, чувство, что мама подарок утром под елку положит…
Мама Валечка, где же ты, может, покажешься дочке хотя бы еще разок? В честь праздника?
– А где елка? – спросила Галя. – Игрушки я привезла.
Попугай, сидящий на плече Розы, вдруг вытянул хохолок и заорал. В ответ ему засигналил на улице джип Вольника, Галя кинулась к окну.
– Застрял, – сказала она.
Роза сунула в рот кусок колбасы и тоже встала смотреть, как Вольник тащит из джипа упирающуюся пушистую сосну.
Любава, воспользовавшись случаем, резво покрошила в оливье еще одно яйцо. Потом присмотрелась к Розе: давно она не видела, чтобы на смуглом скуластом лице цвел румянец.