Вопиющий случай имел место 11 февраля. Две женщины получили тяжелые травмы, разгружая бочки. Можно сказать, пострадали, помогая фронту! Однако, когда работниц доставили в поликлинику, оказалось, что у всех врачей выходной. Тогда «скорая» на телеге повезла женщин в хирургический корпус: не домой же с переломами ног! Но там врачи ответили: раз нет направления из поликлиники, все свободны! Здесь уместно перефразировать слова из легендарного сериала, ставшего потом основой для десятков анекдотов: «Мюллер тогда еще не знал, что ветеранам Великой Отечественной войны и спустя 70 лет придется часами сидеть в очередях в поликлинику…»
В военное время возникали проблемы и с похоронами умерших, которые тоже входили в компетенцию коммунальных служб. Особенно проблемным в этом отношении конечно же был блокадный Ленинград (ныне Санкт-Петербург), где ежедневно умирали от голода тысячи жителей. Окоченевшие трупы возили по городу непокрытые грузовики, а потом сваливали в кучу на кладбищах. Начальник городского управления милиции старший майор Е. Грушко 28 декабря 1941 года жаловался в облисполком на похоронную площадку на острове Декабристов:
«Трупы в нескольких братских могилах не зарыты. На площадке беспорядочно разбросано большое количество трупов в гробах и без гробов. Порядок приема трупов не установлен, у площадки использован сарай под морг для приема трупов, предназначенных захоронению в братских могилах, но лица, наблюдающего за порядком в этом морге, не имеется, и трупы беспорядочно лежат по всему сараю.
В моем присутствии привезли из морга Смоленского кладбища находившиеся там от 4 до 6 суток трупы на грузовой автомашине № 44–63, – машина не покрыта, трупы стаскивались с автомашины до траншеи за ноги, волоком на расстояние метров 15–20 и беспорядочно сбрасывались в траншею».[121]
В итоге директор треста «Похоронное дело» Кошман и начальник управления коммунальных предприятий Карпущенко были арестованы и преданы суду.
В марте 1942 года критическая ситуация с захоронением трупов в преддверии наступающей весны заставила власти Ленинграда создать крематорий на кирпичном заводе № 1. Для этого были использованы тоннельные печи завода, куда покойников доставляли на специальных вагонетках. Только с 7 марта по 1 декабря там было сожжено 117 300 тел ленинградцев.[122]
Но проблемы с похоронами существовали и в относительно благополучных тыловых городах. Так, в Горьком из-за нехватки рабочих рук мертвецы дожидались своей «очереди» по восемь – десять дней. За ускорение процесса надо было за собственные деньги нанимать рабочих. Средний тариф за рытье могилки составлял 200 рублей.[123]
«Они позорят имя советского гражданина»
Бытовое обслуживание населения осуществлялось плохо, чем не замедлили воспользоваться предприимчивые граждане. Хотя экономика СССР вроде бы была плановой и государственной, полностью уничтожить рыночные механизмы и удушить стремление активных людей к предпринимательству советская власть не смогла. Наряду с государственными гастрономами продолжали работать рынки, наряду с государственными предприятиями – частные артели и кооперативы, а наряду с комбинатами бытового обслуживания – частные ремонтные мастерские. Причем, как и в нынешние времена, существовали такие проблемы, как работа с отсутствующим разрешением (лицензией), неуплата налогов, рост цен в кризисные времена и т. д.
Вот сломался, к примеру, у человека чайник или иной электроприбор. Государственные предприятия по обслуживанию из-за нехватки кадров и запчастей в основном позакрывались. Приходилось идти к частнику. А там за смену электроспирали брали 150 рублей, за ремонт утюга – 170 рублей.[124] Такая же проблема возникала с элементарным ремонтом обуви и одежды. В государственных мастерских ее либо чинили в течение нескольких недель, либо вообще отказывали, ссылаясь на отсутствие материалов.
«Местная промышленность города не справляется с поставленными перед нею задачами, – рассказывала статья «Местная промышленность и кооперация должны работать по-военному». – Промкомбинаты сорвали выполнение задания по выпуску кожаной и валяной обуви, трикотажных изделий, репродукторов, ведер, гребешков, гончарных изделий и т. д. Исключительно плохо поставлено дело бытового обслуживания населения. Предприятия Горместпрома из месяца в месяц не выполняют план ремонта обуви. Мастерские местной промышленности не производят ремонта валяной и резиновой обуви, реставрации верхней одежды и трикотажа».
Но ходить-то людям надо было в чем-то. «Бытовое обслуживание населения города поставлено плохо, – писала «Горьковская коммуна» 18 октября 1942 года. – Многие мастерские не принимают обувь в починку по 2–3 недели. Качество ремонта плохое, сроки исполнения заказов не выдерживаются. Отдельные мастера работают в артелях, как частники, обворовывая население, и своим поведением позорят имя советского гражданина».
29 января 1943 года уполномоченный Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б) по Горьковской области И. А. Филиппов писал в своей служебной записке: «Получившим отказ в производстве ремонта заказчикам многие мастера тут же в мастерской предлагают произвести ремонт частным образом… В сапожной мастерской № 2 Сталинского промкомбината по ул. Луначарского, дом № 23, не принимают в ремонт валяную обувь из-за отсутствия материалов. Мастер этой мастерской предложил отремонтировать валенки за 325 руб. или две буханки хлеба».[125]
Нелегкая жизнь студенческая
Несмотря на тяжелое военное время, люди продолжали жить относительно полноценной жизнью. По окончании школы многие шли в вузы получать высшее образование.
Высшее образование в СССР, особенно в 30–40-х годах XX века, отличалось от нынешнего. В 1931 году в стране работало около 90 институтов, университетов и академий, в которых обучались 126 тысяч студентов. Цифра по крайней мере в 15 раз ниже современной. Но и престиж высшего образования, соответственно, был неизмеримо выше. В те времена лишь немногие родители могли содержать своих детей до окончания ими учебы, посему особенно большой популярностью пользовались вечерние факультеты. Основной дисциплиной в любом вузе, независимо от специальности, была история коммунистической партии, да и просто история, как наука сугубо политическая, играла важнейшую роль в образовании.
Прогуливать занятия, даже по уважительной причине, в те годы было не принято, так как учебников не было, и восполнить пробелы в знаниях было потом сложно. Бумага и письменные принадлежности были в большом дефиците, посему писали в основном карандашами на газетах между строк. Если же у кого-то была тетрадь, то использовали буквально ее каждый клочок, включая обложку, не оставляя нигде свободного места.
Жили иногородние студенты, кто побогаче, в съемных квартирах или комнатах, кто победнее – в общежитиях. Жизнь студенческая в годы войны была нелегка, особенно у приехавших из сельской местности. По карточкам получали 500 граммов хлеба в день, чего никогда не хватало, чтобы наесться. Стипендия же составляла символическую сумму в 240 рублей.
Условия проживания из-за нехватки помещений были очень тяжелыми, какие нынешним, даже бедным студентам и не снились. Валентина Никитина,[126] поступившая в 1944 году в Горьковский педагогический институт иностранных языков (ГПИИЯ), вспоминала:
«В нашей комнате проживало 18 человек, в другой 12, у юношей – 16. В комнатах подряд стояли железные кровати. Все белье свое, институт давал только матрацы. Посреди комнат – стол, между кроватями – тумбочка, одна на двоих. У двери тумбочка с электрической плиткой для приготовления пищи, одна на всех. В углу – печь. Топили ее сами. По очереди. Дрова пилили и кололи тоже сами. В конце коридора «туалетная» комната. В ней плита и титан, две раковины с холодной водой для умывания и один «унитаз», отгороженный тонкой деревянной переборкой, один на всех.
Прибегая с занятий, занимали очередь на плитку, чтобы сварить картошку или какой-нибудь суп. Это называлось «сесть за плитку». Иногда очередь «сесть за плитку» приходила ночью, этак часа в 2–3. Сваришь еду и заодно уж и позавтракаешь. В соседних с нами комнатах жили посторонние люди. В одной из них, например, жили проститутки. Они приводили с Московского вокзала мужчин. Все это на наших глазах».[127]
В каникулы студенты не отдыхали после тяжелого учебного года, а отправлялись по приказу государства убирать овощи с колхозных полей или, того хуже, валить лес. Именно туда, в глухие леса на правом берегу Волги, летом 1945 года отправили Никитину и ее однокурсниц. 18-летних девчонок заставляли валить деревья, обрубать сучья и складывать их штабелями, причем без какого-либо инструмента. В общем, условия были не лучше, чем в ГУЛАГе или нацистском концлагере.
Утром студенткам давали тарелку супа с куском ржаного хлеба – и на целый день на работу. Но то, оказывается, были еще цветочки. Вскоре девушек отправили на новый «участок» – в болото. В изношенной обуви, заедаемые комарами и мошками, среди всяких гадов, они продолжали заготавливать лес. При этом бригадир, взрослый мужик, еще и крыл студенток матом и угрожал. В общем, для лагерного антуража не хватало только охранников с автоматами.
В конце концов Валентина и ее подруги приняли смелое решение бежать. Сама она так рассказывала об этом:
«И вот мы приняли решение бежать. А как, куда? Переправиться через Волгу на пристань невозможно: команда – студентов не перевозить. Узнали от местных жителей, что есть пристань на этом берегу. Ночью, когда все уснули, мы, не поставив в известность нашего руководителя, собрались за деревней, нашли проводницу, собрали все гроши, чтобы заплатить ей, и отправились в путь.