Дорога шла темным лесом. И вот наконец пристань. Вскоре подошел пароход. Нас не сажали. Тогда мы все разом бросились по мосткам и расположились вдоль палубы. Выгнать нас было невозможно».
Вернувшись в свой институт, грязные, обутые в лапти девушки сразу отправились к директору. При первой встрече тот стал угрожать, что не выдаст карточек и стипендии за лето. В ответ смелые студентки устроили сидячую забастовку, а именно каждый день приходили к кабинету директора и сидели на виду у всех. В итоге их вынуждены были простить, и все положенные карточки и деньги они получили.[128]
Надо сказать, что девушкам в данном случае повезло, – война уже закончилась и сталинская репрессивная машина сбавила обороты. Согласно постановлению Госкомитета обороны № 4556 от 13 ноября 1943 года, виновные в уклонении от мобилизации на лесозаготовки или самовольном уходе с работы до выполнения установленных норм подлежали направлению на лесозаготовки уже в принудительном порядке и лишались оплаты труда. А в случае «злостного уклонения» виновные приговаривались к лишению свободы.[129] Таково было Советское государство, руководствовавшееся в основном четырьмя принципами: «заставить», «запугать», «наказать», «посадить».
Активное привлечение неработавших граждан, в первую очередь студентов, к лесозаготовкам начало практиковаться с лета 1943 года. Как правило, период мобилизации «в лес» длился с 1 августа по 15 сентября. Практиковались также всякого рода мобилизации на заготовку торфа. Дело в том, что «классического» топлива, то есть мазута и угля, по ряду причин в годы войны, особенно начиная с осени 1942 года, катастрофически не хватало. И на смену им почти повсеместно пришло «подножное» топливо – торф, который надо было собирать с высохших болот.
На торфозаготовках тоже грубо попирались права человека. Так, 23 октября 1943 года Госкомитет обороны приказал на время работы отбирать у прикрепленных работников паспорта, дабы те не могли сбежать.[130] Между тем условия труда на торфопредприятиях были из ряда вон плохие. Типичный пример – Чернораменское торфопредприятие. Рабочие, прибывавшие туда на работу по мобилизации, не обеспечивались ни одеждой, ни питанием. Часто им приходилось работать по колено в воде по 12 часов в сутки. Кругом было зловоние и ползали змеи и ящерицы, роились тучи комаров. Помещения для сушки одежды не было. Из-за отсутствия питьевой воды рабочим приходилось пить прямо из болота.[131] В общем, вырисовывается картина, больше похожая на сцены из Древнего мира.
Также время от времени народ сгоняли на уборку урожая, строительство бомбоубежищ, восстановление тех или иных разрушенных бомбардировками объектов и т. п.
Глава 7«Хлеб в военных условиях тоже оружие»
Карточка дороже денег
«Хлеб в военных условиях тоже оружие», – писала газета «Горьковская коммуна» 14 октября 1942 года.
В Советском Союзе продовольствия никогда не было в избытке, а с началом войны положение стало еще более ухудшаться. Это дало повод постепенно вводить карточную систему распределения. Первой она была введена в столице уже в начале войны. 16 июля отдел торговли Моссовета подписал распоряжение № 289 о введении карточек на некоторые продукты и промтовары в городе Москве. Затем 18 июля карточки были введены в Ленинграде и окрестных городах. На председателей исполкомов райсоветов возлагалась задача «разъяснить трудящимся значение карточной системы для организации бесперебойного снабжения населения».[132] Первоначально карточки вводились на хлеб, крупу, сахар, масло, мясо, рыбу, кондитерские изделия, а из промтоваров – на мыло, обувь, ткани, швейные, трикотажные и чулочно-носочные товары.
Нормы снабжения устанавливались в зависимости от наличия (с учетом производства) тех или иных товаров и были дифференцированы по группам населения в зависимости от характера и важности выполняемой работы. Но были и исключения. Попав в категорию «ударников» и «стахановцев», можно было получить дополнительные талоны. Их также получали рабочие горячих цехов, доноры, больные и беременные женщины. Карточки и талоны сами по себе создавали широкое поле для коррупции и мошенничества.
Уже 14 августа прокурор города П. Н. Самарин направил в Московский горком партии докладную записку о нарушениях при выдаче продуктовых карточек: «Работники, проводящие оформление выдачи продовольственных и промтоварных карточек, инструкциями Наркомторга СССР по снабжению своевременно проинструктированы не были, а районные карточные бюро глухой проверки выдачи карточек не проводили, никакого контроля за работой учреждений и домоуправлений по выдаче карточек не осуществляли и не осуществляют до последнего времени, что создает атмосферу полной бесконтрольности и способствует совершению различного рода злоупотреблений. Особенно бесконтрольно работают продовольственные магазины, где учет талонов со дня введения карточек и по настоящее время не ведется».[133]
Уполномоченный ГКО по обеспечению Ленинграда продовольствием Д. В. Павлов вспоминал:
«Если человек владел лишней карточкой, то он имел ни с чем не сравнимое преимущество перед другими. Поэтому эгоисты и проходимцы стремились всеми неправдами заполучить две, а если представлялся случай, то и больше карточек. Они всеми средствами во имя живота своего добывали всякого рода талоны на дополнительное питание…
Ошибочно выданные или обманно полученные карточки приводили к дополнительному расходованию продуктов питания, а в условиях осады города это равносильно удару в спину. Однако эгоисты, в худшем смысле этого слова, фабриковали ложные справки, мошеннически, где удавалось, получали дополнительные карточки. Пути к незаконному приобретению их изобретали самые различные. Некоторые управдомы в сговоре с дворниками выписывали карточки на вымышленных лиц; возвращаемые жильцами карточки на выбывших или умерших людей в ряде случаев присваивались нечестными работниками в домоуправлениях, на предприятиях. Они использовали каждое упущение управления по учету и выдаче продовольственных карточек… Карточка была дороже денег, дороже картин великих живописцев, дороже всех других шедевров искусства».[134]
Свои мемуары Павлов писал в послевоенные годы в условиях советской цензуры. Поэтому его слова «некоторые» и «где удавалось» означают, что незаконное получение продуктовых карточек носило массовый характер.
Выдача разовых талонов производилась с нарушениями инструкции, наблюдение за возвратом карточек, если их владельцы потеряли на них право, не обеспечивалось. Получение продуктов за умерших или эвакуированных приняло массовый характер. Только в сентябре 1941 года так называемые бюро заборных книжек при райсоветах Ленинграда выдали 70 тысяч разовых талонов на питание, хотя многие их получатели уже имели карточки. Все это заставило руководство города во главе со Ждановым принять меры. Во-первых, выдача разовых талонов была запрещена. Во-вторых, карточки потребовали выдавать только после тщательной проверки первичных документов. В-третьих, было решено укрепить кадры работников по учету карточек «лучшими людьми» и коммунистами.
10 октября Ленинградский горисполком принял решение «в целях пресечения злоупотреблений продовольственными карточками и недопущения получения продовольственных товаров по возможным фальшивым карточкам» провести с 12 по 18 октября массовую перерегистрацию выданных продкарточек на октябрь месяц.[135] Впрочем, людей и так не хватало, посему грандиозное мероприятие поручили тем же домоуправлениям и предприятиям, которые ранее эти карточки и выдали. В итоге на них просто ставили штамп «Перерегистрировано».
Формально эти нововведения принесли определенный результат. В октябре были выданы на 97 тысяч карточек меньше, чем в предыдущем месяце.[136] Однако в эту цифру также входят погибшие в результате бомбардировок и артобстрелов, а также эвакуированные через Ладожское озеро. При общем числе выданных карточек по городу в 2,4 млн штук разница была не такая уж большая. Таким образом, ситуация в целом не изменилась.
К тому же участились случаи простой подделки карточек. Как вспоминал Павлов: «Злоумышленники подбирали бумагу, краски и каллиграфически, от руки изготовляли фальшивые карточки. В магазинах при тусклом освещении лампы или мерцающем свете коптилок фальшивки иногда сходили за подлинники». Карточки воровали работницы типографии, на которой они печатались. Так, в ноябре милиция задержала одну из работниц сразу со 100 комплектами карточек![137]
Вскоре предприимчивый народ придумал новый способ получения дополнительного питания. В Ленинграде каждый день гремели взрывы и полыхали пожары, выли сирены воздушной тревоги. Поэтому у людей появились вполне уважительные причины по «утере» карточек: «Спасаясь от обстрела, утерял», «Карточки остались в квартире, а дом разрушен», «Украли в суматохе» и т. п. То, что прокатило у кого-то одного, быстро становилось достоянием общества, и «мода» на потерянные карточки стала расти как снежный ком.
Если в октябре районные бюро выдали взамен утерянных 4800 новых карточек, то в ноябре – уже около 13 тысяч. В декабре предприимчивые ленинградцы «утеряли» уже 24 тысячи карточек. В итоге государство отреагировало тоже по-русски: повторную выдачу карточек просто запретили. Сделать это можно было лишь в редких случаях, да и то чуть ли не после личного приказа Жданова. Кроме того, вводилась практика прикрепления граждан к определенным магазинам, а на карточках появились дополнительные штампы типа «Продмаг № 31».