Майор Исаев не стал ждать возвращения своего заместителя. Теперь уже и вовсе неудержимо захотелось взглянуть на огородную землю, за зиму стосковавшуюся о своих извечных заботах. И, оставив за себя младшего лейтенанта Зелинского, он зашагал к поляне, где еще полгода назад стоял дом лесника. Один пошел: Пират отсутствовал уже четвертые сутки; как догадывался майор Исаев, завлекла его какая-то местная Жучка.
Пока шел, мысленно уверял себя, что идет затем, чтобы лишь посмотреть на землю; мол, это в самом крайнем случае — он раза три или четыре ковырнет лопаткой здешний чернозем или подзол (забылось, что у них верхним лежит). Но стоило увидеть поляну, основательно вытянувшуюся с севера на юг, и пепелище, на котором женщина и мальчонка, одетые во что-то темное, сгребали к почти бездымному костру черные головешки и мусор, сразу взыграла кровь потомственного мужика, не привыкшего в любом деле быть просто созерцателем; он вдруг понял, что обязательно вскопает здешнюю землю; если еще не пришло время посадки, он подождет. А вскопает огород сегодня. Обязательно! Сколько сможет, столько уже сегодня и вскопает!
Даже остановился в северном конце прошлогодних посадок, решая: откуда начать? Отсюда или с противоположного конца?
Настолько задумался, что вздрогнул, когда услышал:
— Здравствуйте… Вы что-то ищете?.. Или нельзя палить костер? Если так, мы его сейчас же затушим.
Женщина стояла шагах в пяти от него. Была она только по грудь ему. Сбитая плотно, без намека на недостачу или излишество чего. Майор Исаев сразу подумал, глядя в ее серые и одновременно чуть зеленоватые глаза, подернутые жизненной усталостью, что ей наверняка нет сорока лет, что преждевременно старит ее пережитое. И заботы о завтрашнем дне. Сними все это с нее, да еще разом — немедленно заулыбается радостно, до зависти молодо. Он почему-то не смог соврать ей, он признался честно:
— Весна виновата… Так вдруг захотелось хотя бы один рядок земли под картошку вскопать, что сил терпеть не стало… Не прогоните?
Она не ответила. Только пытливо глянула на него. Потом, чуть повысив голос, все же сказала:
— Павлуша, принеси лопату товарищу майору.
Павлуше не больше шести лет. Не обратил майор Исаев особого внимания на то, как и во что был одет малец. Зато с первого взгляда установил: между вдовой лесника и мальчонкой во внешности не было даже малюсенького сходства.
Молча взял лопату майор Исаев. Так же, не обронив ни слова, снял гимнастерку, привычно поплевал на ладони и без единого перекура вскопал добрую четверть огорода. Лишь почувствовав во всем теле хорошую усталость, остановился, почти лег грудью на лопату, воткнутую в землю надежно, уверенно. И моментально около него оказался мальчонка, протянул ему старое, но предельно чистое полотенце. Им майор Исаев, глянув на Павлика благодарно, вытер мокрые от пота лицо, шею и — после недолгого раздумья — даже грудь, покрытую редкими, начавшими седеть волосками. Вытер пот и еще раз — теперь уже предельно внимательно — взглянул на Павлика. В глазах мальчонки читались и уважение, и почтительность, и хорошая зависть его физической силе, и еще что-то, названия чему майор Исаев не нашел; очень приятным было это что-то…
Павлуша полил майору Исаеву на руки колодезной воды, когда тот вдруг заторопился в батальон. А вот вдова лесника за все это время, пока он был здесь, вообще ни разу не глянула на него, она за все это время только одно слово и обронила:
— Спасибо.
Да и то вдогонку.
До землянок батальона оставалась еще почти половина пути, как увидел Пирата. Тот, чувствуя за собой вину — убежал без разрешения, — трусил метрах в трех параллельно его пути, поджав хвост, время от времени с мольбой поглядывая на хозяина. Майор Исаев первоначально намеревался потерзать его неизвестностью. Но вдруг в голову пришло, что нельзя казнить животное, если оно провинилось перед тобой лишь в силу чуть ли не главнейшего жизненного инстинкта — стремления продлить свой род. И майор Исаев чуть слышно призывно свистнул. Еще мгновение — и Пират оказался рядом, благодарно глянул в его глаза, затрусил рядом и слева.
А замполит уже ждал, с нетерпением поглядывая в ту сторону, откуда должен был появиться комбат. Увидев его, встал и поспешно сказал, что командир полка дал «добро» на постройку дома для вдовы лесника. Дескать, и еще полковник Муратов велел обязательно передать майору Исаеву, что соскучился и будет рад, если тот заглянет к нему хотя бы на часок.
Если начальство приглашает столь вежливо, медлить и вовсе недопустимо. Потому майор Исаев, в душе чертыхнувшись, опять зашагал по весеннему лесу, теперь в сторону, противоположную поляне.
Майору Исаеву повезло: полковник Муратов сразу же принял его. Он же, только поздоровавшись, и выпалил, что вдове лесника дом необходимо срубить, разумеется, качественный во всех отношениях. А заодно и здесь, на западной опушке, стекающей в непроходимое для людей болото, соорудить бункер. Нет, лучше — два. Пусть будут чуть косоватыми, даже кривобокими и со щелями хоть во всю стену, но лишь бы выглядели внушительно.
Щепу же, какая появится в ходе плотницких работ, не палить в кострах, не гноить в буреломе, а разбросать по той опушке, где возникнут бункера. Не по щепочке, а по нескольку штук сразу, чтобы фашистские наблюдатели их обязательно заметили.
— Надеюсь, Дмитрий Ефимович, ты догадываешься о причине нашего поступка? Бункера и щепу имею в виду.
— Нам нужно, чтобы фашисты и вовсе поверили: здесь мы о своем наступлении не помышляем, здесь мы озабочены только надежностью нашей обороны, лишь об укреплении, об усилении ее и печемся, — помолчав, уверенно ответил майор Исаев.
— Ответ принят… И еще мне думается, что в целях маскировки все плотницкие работы следует проводить по ночам. Шум, говоришь, большой будет?
— Молчу я…
— А чего нам его, того шума, бояться? Хотя он и далеко поплывет над водой… Или ты не согласен со мной?
И снова, немного подумав, майор Исаев уверенно сказал:
— Ночью да еще над водой звук действительно далеко уплыть может. До Берлина, конечно, не дотянет, но на той кромке болота лишит гитлеровцев спокойного сна… Однако, когда дом по-хорошему рубишь, лучше в оба глаза и при нормальном освещении глядеть… Считаю, ночами топорики и просто так постучать могут. Для солдатской веселости.
— Договорились! — и вовсе обрадовался командир полка, даже шлепнул себя ладонями по коленям. И тут, когда майор Исаев намеревался уже подняться, чтобы уйти, спросил, хитровато нацелившись на него лукавыми глазами: — А с чего это ты, друг мой ситный, если, конечно, не секрет, стал хлопотать о доме для вдовы лесника? Или за все годы войны других вдов не видывал?
Действительно, с чего?
Не нашел майор Исаев убедительного ответа на этот простой вопрос. И то ли смущенно повел плечами, то ли поежился.
— Не красней, дело-то житейское: оба вы еще молоды, оба одинокие…
— А я, товарищ полковник, не голубок! — глухим от обиды голосом перебил его майор Исаев.
Тот не понял, спросил недоуменно:
— Какой еще голубок?
— Тот самый, который, ласково воркуя, одну голубку топчет, а на другую уже косит радужным глазом!.. Помню я свою Аннушку… И Полина с Фишкой все еще стоят у меня перед глазами…
Полковник Муратов понял, что нечаянно обидел его, и сказал примирительно:
— Извини, я не хотел… — Но тут же спохватился: — Хотя что я особо обидное сказал? Или мало сейчас одиноких людей в расцвете лет, людей, которые…
— Давай, Тезик Хасанович, замнем этот вопрос для полной ясности? — усталым голосом перебил его майор Исаев. — Да и не переубедишь ты меня… У каждого человека свое понятие о совести, чести и прочем подобном… Сейчас, знаю, кое-кто кричит, что война все спишет. А вот мне думается: не спишет, а прояснит она все. Особенно четко выпятит, вспучит то плохое, мерзкое, что в мирное время в человеке частенько потаенным для других остается… За чистотой имени своего в дни тяжких испытаний ой как следить надо… Так я пойду, Тезик Хасанович?
— Что ж, иди… Хотя, может, задержишься на часок? Почаевничаем, душевно поговорим…
— Никак нельзя: я и так уже целый день в бегах.
Полковник Муратов не стал настаивать, в заключение разговора он только и сказал, что как выберет время, так и заглянет в батальон, чтобы оценить творение рук их хваленых плотников.
Обещал взглянуть на строящийся дом, но, видимо, так и не нашлось у него свободного от забот часа. Зато майор Исаев зачастил на ту поляну, где его с неизменной радостью встречал Павлуша. Было ясно: иной день он часами ожидал здесь его появления. А вот тетя Катя (мальчонка только так навеличивал вдову лесника) с ним по-прежнему лишь здоровалась. Чаще — кивком. Нет, она отвечала на его вопросы. Доброжелательно и подробно отвечала, чтобы после этого сразу же отойти в сторону.
Из разговоров с Павлушей майор Исаев уже знал, что тетя Катя добрая и справедливая, что она очень дружно жила с дядей Семеном — своим мужем. И ему, Павлуше, было хорошо у них. А помолчав, мальчик все же добавил: дескать, только он, Павлик, все равно скучал о маме с папой. Кто они — этого не помнил (ведь ему было всего около двух лет, когда видел их в последний раз). Пожалуй, только и осталось в памяти, что папа, как и дядя Митя, тоже ходил в гимнастерке, только без погон; у него какие-то красные штучки вот здесь были. И Павлуша коснулся пальцем углов воротника своей рубашки.
А мама… Она лучше всех была…
Еще Павлуше помнилось, что с мамой они ехали в кузове большой машины. Так долго ехали, что он уснул. А проснулся от непонятного грохота. Сначала не испугался, увидев, что мамы нигде нет, что лежит он уже не в кузове той большой машины, а в кустах ивняка на самом берегу речки. Ну, той самой, где они вчера рыбачили. Страх потом пришел…
Тут, на берегу речки, когда он и реветь уже устал, его и нашел дядя Сеня…
Наконец дом был готов. И в огороде только и работы — прополка и полив. Значит, больше нечего здесь делать ему, Дмитрию Исаеву. Хотя вроде бы и прикипел сердцем к Павлушке, хотя вроде бы и теплее душе становилось, когда рядом бесшумно и безмолвно сновала Катерина Михайловна. Однажды ночью, когда сон вовсе удрал неизвестно куда, ему даже подумалось, что у него сейчас нет семьи. Что из данного факта следует? А только одно: вместе с — ним, если смерть сграбастает, сотрется с лица зе