Всю жизнь я начинаю визжать, когда пугаюсь. Изредка могу высказаться довольно грубо. Сейчас же у меня просто-напросто закончились все слова в организме, в частности, в голове. Приличных нет. Неприличных тоже. Визжать, очевидно, тоже уже поздно.
В зеркальном отражении я блондинка в прямыми гладкими волосами! Где мои кудри? А если стянуть с волос резинку и распустить «кичку»? Платиновая блондинка. Ладно, допустим, это я еще могу как-то понять. Краска попалась бракованная, происки конкурентов, сама покрасила волосы и забыла. Но уши? С ушами-то моими что приключилось? Остренькие такие, прямо эльфийские. Подергала — стало больно, значит, родные. Допустим. А лицо-то? Глаза округлились, это, правда, тоже понятно. Увидеть такие уши, тут можно и не так начать смотреть на мир. Губы припухли. Допустим, тоже понятно, что с ними произошло. Нос стал узким, точеным. Но этот феномен мы уже проходили, он всегда так выглядит на фоне припухших после сна щек. Сказочно хороша, жаль от прежнего имиджа ничего не осталось. Паспорт, надеюсь, менять не придется? Все же не так уж сильно я изменилась.
Подергала уши еще раз, точно мои. Интересно, а когда в последний раз я так пристально на себя смотрела в зеркало? Именно на эту часть тела. Может, они у меня такие давно? Просто постепенно менялись, а заметила я только сейчас. Заработалась, уставала, и вот результат почти на лицо. Надо срочно пройтись, должно полегчать.
Глава 13
Элли
Если чего-то не понимаешь, с этим стоит просто смириться. Как с квантовой физикой, интегралом и логарифмами. Они есть. Это абсолютно не проходит по извилинам, путается в них, оседает слоем пыли в глубинах сознания, но они существуют. По крайней мере, в учебниках для умных. Так же и мои уши. Ну, остренькие, ну раньше вроде бы были другими. И ладно. Не мешают же? Даже симпатично смотрятся. В целом. В блондинку я тоже давно хотела покраситься и волосы распрямляла пару раз. Будем считать, что все случилось именно так, как я и хотела. Тем более, что мне это идёт. Залезла под душ, даже не пришлось искать кранов, вода потекла тепленькая прямо с потолка, стоило лишь ступить за высокий бортик. Удобно.
Смываю с себя следы первой брачной ночи, тру усталое изнеженное мужскими руками тело, наслаждаюсь ощущением чистоты, отголосками бурлящей в крови страсти, теплом воды, ласкающим кожу мылом. Только таким и может быть самое прекрасное утро. Волосы распрямились и теперь стекают с головы много ниже лопаток, щекочут кончиками поясницу, давно стоило их распрямить. Вылезла из-под струй воды, ступила на мягкий коврик, полотенце уже приготовлено и висит на крючке. Мягкое и огромное, можно целиком завернуться, что я и сделала. В уголке ждёт низкий диванчик. Сюда бы заманить мужа, а ещё лучше под душ. Но это потом. Сейчас же пусть спит, мой огромный и ласковый источник мурашек. «Повезло», — мурчит внутренний голос. Как есть повезло. Сейчас нужно составить план дел на день, разобрать бумаги ещё раз. Подумать и сопоставить портрет моей прабабушки Анечки Москвиной с изображением богатой девчушки с семейного старинного фото. В голове безрезультатно мельтешат страницы истории того времени. Послевоенные годы. Смоленская область. Кто ее тогда населял? По-моему, там только все бежали куда-то. Кто возвращался домой в Советский Союз, кто, наоборот, стремился всеми силами выскользнуть за границу. Но первое фото сделано точно до начала войны. Слишком уж безмятежные лица, да и шляпка на даме. После войны таких уже вроде бы не носили. Девочки, безусловно, похожи. Родня? Двоюродные сестры? Исключено. Подделка? Подлог? Невозможно. Слишком грубо смотрелась бы дешёвая подделка и слишком дорого бы обошлась качественная работа. Фотобумага тех лет, пленка, сам аппарат, костюмы, фотомодели, попробуй ещё девочку такую найти. Да и проколоться легко на любой даже незначительной с первого взгляда мелочи. Мой отец был не только авантюрист, но ещё и известный педант. С историей не шутят, она дама придирчивая, любит точность времён в мелочах. Нет, фотографии не могут быть подделкой. Значит, надо попытаться посмотреть на ситуацию с другой стороны. Но пока не выходит, как ни прокручиваю ее в голове. Две девочки, разные семьи, адрес в Швейцарии, слепок ключа в воске. Собственно, это все, что я имею. Ещё цифра восемь на фанерке. Конверт! Точно, там же остался нераспечатанным целый конверт! Сначала меня отвлек от него прохожий, потом в автобусе стало уже не до него, а следом меня похитили амбалы. Поспать можно потом. Сейчас главное — наследство. Все прочесть, осознать, разложить по полочкам в голове. Скинула с себя полотенце, тут так тепло, что холод меня не пронзил. Вот только одежды почти никакой нет. Единственное, что нашлось — огромный халат синего цвета, мужской, скорее всего. Горничные его оставили для моего мужа, а про меня забыли. Обидно, но не страшно, буду подметать фалдами пол. Хорошо хоть, пояс есть, а то сюда можно впихнуть трёх таких же, как я. Волосы тоже немного подсохли и совершенно не вьются. Интересный эффект. Надеюсь, после такого случайного эксперимента они не отвалятся. Окинула взглядом комнату, стол прибран и чисто протерт, формы мужа на полу нет, а он точно бросал ее здесь, я помню. Пусть смутно, но помню, как он раздевался, а я сидела, раскрывшись навстречу горячим ласкам. Так, стоп. Сейчас об этом лучше не вспоминать, а то слишком велик соблазн завернуть не туда и продолжить. Значит, горничные уже заходили и прибирались. Молодчинки какие, хорошо, что нас не застукали. Хоть табличку на дверь вешай, раз замка нет.
Окинула комнату взглядом повторно. Ящика нет. Нигде нет. И под столом тоже нет. Выкинули? Приняли мое наследство за мусор? Сердце упало в пятки. Я все проспала! А если уже вывезли на свалку? Только бы не успели. Ещё же рано совсем! Вряд ли машина рано приходит. А вдруг? И куда подевали мой рюкзак? Я его после автобуса ещё ни разу не видела, а там паспорт вообще-то и стопка банковских карт разной степени значимости.
Выбежала в коридор как была. Стоят. Девушки с крылышками, лица заплаканы у всех пятерых, похоже, не только у меня они так прибирались, наверняка, уже влетело от других постояльцев. Старик вытянулся в струнку, рядом два вчерашних амбала с продолговатым поддоном в руках. Смотрят на меня удивлённо, если не сказать, ошарашенно.
— Где мои вещи? Ящик деревянный со слонами, бумагами и фанеркой?
— Мы думали, вам он уже не понадобится, — пискнула одна из жертв крылатого маскарада.
— Думать было вовсе не обязательно. Ящик где?
— На заднем дворе. Его сожгут вместе со всеми остальными вещами.
— Веди! Бегом! Он мне нужен. Разбазаривать будут чужие вещи!
Горничная развернулась на месте и побежала, я следом. Амбалы стоят так, что не обойти толком человеку нормального роста
— А вы что замерли?
— Это ваше, то есть не ваше. Потом принесем.
— Принесли мне, значит, оставьте в номере.
Как неудобно бежать босиком, да ещё по ступеням!
Генерал
Тяжело терять то, что только нашел. Казалось бы, ещё не привык, не появилось семейных традиций, милых незначительных мелочей. И корить себя не за что, поступаю согласно долгу, как всегда поступал, как велит мне честь генерала. Долг перед миром превыше всего, одна-единственная жизнь ничего не значит по сравнению с благополучием многих. Все же мудро придумали древние. Все бросать к ногам мотылька, чтоб потом не жалеть о том, что не додал, не сумел воплотить. Ночь, что я подарил супруге, была бесконечной, упоительной, страстной. Мой сосуд опаляюший, сосуд, что я так неумело использовал. С каждой ниточкой, с каждым ручьем темной силы, что она так жадно вбирала в себя, мир наполнялся для меня красками, запахами, ощущениями. Всей богатой палитрой цветов. Сегодня я чист и готов к новому бою. Вот только сердце скорбит об эйтэм, о моем загубленном мотыльке. Какой бы она ни была грубой в начале, злой, даже жёсткой, невыносимой дикаркой, претендующей сразу на все, ночь стёрла это из моей памяти, оставив только горящие страстью глаза и бескрайнюю нежность, что подарила мне Элли. Как и узнала она о золотых копях? Кто проговорился, что они станут принадлежать ей?
Смятые простыни, следы ночной страсти, тонкий аромат женского тела и ярких духов. Нужно подняться и соблюсти все традиции. Я лежу, а за стеной уже прибрано к грядущему трауру. Вдовец должен быть строг и пройти все до конца.
Тело ломит неумолимо, губы и язык даже припухли, ноги устало дрожат. Оно того стоило безусловно. Но все же, как мне хотелось бы сейчас полежать, прислонив к себе эйтэм ещё живую, полную сил. А надо подняться. Крепко же я спал, если не слышал, как сюда вошли слуги, как убрали прекрасное тельце. Завернулся в плед, раз другой одежды в спальню не принесли.
В комнате тишина. Нет никаких приготовлений к трауру, черных роз и тех не расставили по углам.
Что ж, это вполне ожидаемо, все же ещё слишком рано, день только начался. Скорей бы он завершился, стёрся поскорее из памяти, оставив об эйтэм лишь череду коротких сладких воспоминаний в горьковатом сиропе сожаления от потери, не больше.
Формы и тут нигде нет, заглянул в купальню, даже халат позабыли мне оставить. Из зеркала на меня смотрит усталый, измотанный вдовец с потухшим взглядом. Я никогда не имел права показать свою слабость. И сейчас не имею. Тот, кто по праву рождения занимает высшую должность, обязан всегда иметь надлежащий вид. От него сегодняшним утром только и остались волосы, собранные в тугую косу. Ушей и тех не видно. Зато видно все остальное, плед слишком мал. Вышел в пустынный коридор, везде тишина, не дозовешься прислуги. Странно, я надеялся, Эванс заглянет меня поддержать, а заодно у него можно было бы спросить одежду. Обмотался поплотнее, придерживая ткань рукой, где придется. Если повезёт, никого не встречу пока дойду до своих комнат. Успел лишь свернуть в ответвление к оранжерее, как меня догнал шум ботинок.
— Вы тут, новобрачный? Смею поздравить с успешной, как я погляжу, консумацией брака, — сколько яда в голосе бывшего друга. И как крепко он стоит на ногах, а ведь вчера его эйтэм только коснулась.