Особенно любят господа атеисты свои безумные рассуждения подкреплять ложным утверждением, будто все настоящие ученые не верят в Бога. На эту удочку они поймали и ловят до настоящего времени многих простаков. Ниже мы словами самих ученых докажем, как ложно это обвинение, возводимое на них атеистами.
Можно всю жизнь прожить без Христа и без христианского учения. Можно не верить в христианское учение, можно без Христа сделать свою жизнь легкой и приятной; но нельзя без Него пройти через мрачную долину смерти и через Страшный суд. Неверующие стараются скрыть это и от себя, и от других. Они убеждены, что на «том свете» не может быть «ничего страшного», ни ада ни вечного мучения. Но если можно скрыть от людей свой страх и свое опасение перед вратами смерти и будущей жизни, то это еще не значит их уничтожить, а тем более доказать, что ни ада, ни вечных мучений не существует. У более откровенных и честных из неверующих бывают такие часы и минуты, когда они свободно раскрывают перед людьми борьбу и скорбь своего сердца. Из сердца и совести многих тысяч неверующих нередко вырывается восклицание: «А вдруг то, что говорит Евангелие, правда?» И это боязливое восклицание мы слышим в их шумном веселье и в их насмешках и глумлениях над религией, в их убежденных речах неверия. На все это можно сказать только одно: да, Евангелие говорит правду, в нем заключается Божественная истина, о которой говорит Иисус Христос: «Мое учение не Мое, но пославшего Меня. Кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении – от Бога ли оно».
Нужно заметить, что в предметах веры безопаснее меньше умствовать и больше верить. Смиренное признание своего невежества иногда лучше знания. Пытливость человеческого ума с его гордыми притязаниями на «разоблачение» тайн веры, собственно, страшна не для небесной истины, ибо она выше всякого мудрствования, а для тех, кто злоупотребляет разумом. Восставать против небесного учения сомнениями и прекословиями – значит метать стрелы в небо. Небо не страшится ран и поражений и не имеет нужды отражать эти стрелы; они опасны для тех, кто пускает их над своими головами.
Заметьте, неверующие всегда желают умереть внезапно, вернее, избежать смерти через смерть бессознательную. Такое желание – это или ощущение ужаса, или ощущение тупого отчаяния, скрытое под маской равнодушия. Во всяком случае, такая смерть – это результат жизни бессмысленной. Насколько легка, спокойна и радостна смерть истинно верующих христиан (вчитайтесь и вдумайтесь, как умирали наши праведники!), настолько она страшна и мучительна для неверующих или для людей, взявших свою веру не из Божественного Откровения.
В предметах веры безопаснее меньше умствовать и больше верить. Смиренное признание своего невежества иногда лучше знания.
Лев Толстой, например, создал свою особую веру, и ему пришлось на 82-м году жизни предстать со своей верой перед лицом смерти. Умер он жестоко и трагично. Это потому, что религия, которую он создал, была непрочная, призрачная религия. Она была лишь временной формой его успокоения. Он и перед смертью все еще искал Бога, не будучи доволен своей религией. Несомненно, что в последние годы он упорно думал о смерти, но почвы под собой перед этой надвигающейся на него смертью он не чувствовал. Непрочность его религиозного мировоззрения была характерным свойством рационалистической философии. Так, например, за два дня до своего ухода из Ясной Поляны, 26 октября 1910 года, в письме Черткову, высказывая свои воззрения на настоящую и будущую жизнь, он прибавляет: «Иногда это мне кажется верным, а иногда кажется чепухой».
Но смерть захватила его врасплох, когда он не нашел еще истинной веры. Чтобы понять трагичность смерти Толстого, надо прежде изучить сущность его религии: он создал своего бога, и бога безличного. Его понятие о Боге расплылось в отвлеченность. Толстой отвергает Христа как Бога, отвергает Божественное Откровение. По Толстому, каждый человек познает в себе Бога с той минуты, как в нем родилось желание блага всему существующему. Такому человеку не нужно откровение свыше, он сам может быть своим откровением, им движет гордость, и гордость чисто сатанинская! По учению христианскому, религия берет свое начало в Откровении, исходящем не от людей, а от личного, единого Божества. Эта религия имеет свой источник в Иисусе Христе, а у Толстого, в его религии, центр тяжести – в человеке. Толстой 30 лет трудился над созданием своего религиозного миросозерцания. Он изучал Конфуция, Сократа, Зороастра, Марка Аврелия и совсем не знал нашей святоотеческой литературы, целого ряда великих мыслителей, не имел понятия, что за книга «Добротолюбие», что за философы были святые Исаак Сирин, Ефрем Сирин, Авва Дорофей и другие, предварившие наших русских святых.
Та же гордость мешала Толстому открыто признать свои заблуждения, так сказать, покаяться всенародно, но в тайниках своей души он сам не уверен был в том, что писал о Христе и религии, только мужества не хватило сознаться в этом пред лицом всего мира. Свое учение, в котором Толстой называет веру в Святые Таинства «лжеучением», он решил обнародовать в 1897 году с целью дать «полезное людям». Вместе с тем в 1904 году, когда умирал его брат Сергей и в предсмертные минуты решил приобщиться Святых Таин, Толстой неожиданно для всех выразил самое горячее сочувствие этому решению и сам хлопотал об этом.
Перед смертью он бежит не к толстовцам, а к своей сестре – монахине, с целью «близ нее пожить», и не едет туда прямо, а заезжает в Оптину Пустынь. Зачем? – с целью повидаться с Оптинскими старцами. Но тут, в Оптиной, происходит нечто жестокое для Толстого: его к старцу не пускает противящаяся этому порыву более могущественная сила, которую «своими человеческими силами» он не мог победить всю свою жизнь. Эта сила – собственная гордость Толстого. Толстой идет к скиту, подходит к дверям кельи старца, стоит перед ними, но не входит, поворачивает назад.
Темна и мучительна была смерть Толстого. Он был духовно одинок, несмотря на то, что толстовцы окружили его попечением и спрашивали, чего ему хочется. Он отвечал: «Мне хочется, чтобы никто мне не надоедал».
По словам сестры Льва Николаевича, от него слышали в последние дни слова: «Что мне делать, Боже мой, что мне делать! Руки его были сложены как на молитве».
Смерть Толстого была длительная, при полном сознании, смерть философа, не нашедшего успокоения в своей философии и, что всего мучительнее, философа, находившегося под надзором своих учеников, слепых в своем рабском поклонении его заблуждениям.
Религия Толстого, поставленная перед лицом смерти, не дала ему успокоения; последние дни Толстого были днями мятущегося человека, «не знающего, что ему делать».
Теперь поговорим о другом «властителе дум» – Гейне. Он известен, как неверующий и насмешник, для которого не было ничего святого. Гейне заражает читателей не только религиозным вольнодумством, но и циничными остротами на тему половых отношений. Яд, который он вливает в сердца незрелых юношей, был бы менее вредоносен, если бы читатели Гейне знали о перемене в убеждениях поэта в последние годы его жизни.
Перед смертью в 7-м параграфе своего завещания он пишет: «Четыре года уже прошло, как я отбросил всякую философскую гордость и вновь пришел к религиозным идеям. Я умираю с верой в вечного Бога, Творца мира, и призываю Его милосердие на свою вечную душу. Я скорблю, что непочтительно отзывался о святых предметах, но я к этому увлечен был не столько внутренним расположением, сколько духом времени. За то, что я почти бессознательно оскорблял добрые нравы и целомудрие, Боже, прошу Тебя простить меня». Об этом параграфе завещания умалчивают заграничные и русские издатели сочинений Гейне. Им ради корыстных целей надо сохранить за Гейне репутацию неверующего и циника, ибо такая репутация не переносит его в лагерь «консерваторов» и увеличивает спрос на его сочинения.
Но возвратимся к нашей нечуткости, к нашему равнодушию. У нас царит бесконечное невежество в области богословско-религиозного знания, есть даже много интеллигентов, которые наивно хвалятся этим крепким пробелом своего образования. Люди, легко относящиеся к вере, никогда не читали наших первоисточников, немало людей, которые никогда не читали даже Святое Евангелие. Не будем даже говорить о том, что они никогда не пробовали путем опыта познать наше христианское учение.
Неверующие упорны в своем отрицании, но ведь нельзя не видеть, что религиозная истина по самой своей природе допускает не только рассудочный, но и опытный путь ее усвоения. И все-таки многие не делают никакой честной попытки идти к своей цели по пути опыта. Неверующие всегда признают только такое знание, которое опирается на факты. И, если б кто сказал им, что совсем не верит в выводы химии и физики, то они ответили бы, что в химии или физике, конечно, ничего не изменится от его неверия, вызванного незнанием, что этот человек никогда не изучал опытным путем химию и физику.
Физический мир познается физическими опытами, а духовный мир – опытами духовными, поэтому тот кто позволяет себе судить о христианстве только от имени разума, тот идет не путем разума, сколько бы он ни ссылался на разум, а действует, мягко выражаясь, неразумно.
Физический мир познается физическими опытами, а духовный мир – опытами духовными, поэтому тот кто позволяет себе судить о христианстве только от имени разума, тот идет не путем разума, сколько бы он ни ссылался на разум, а действует, мягко выражаясь, неразумно.
Пора понять, что в религиозном знании, как и везде, разум должен обратиться к обычному для него опытному пути знания, вне которого он обречен на совершенное бессилие. Необходимо обратиться к богословской литературе для ознакомления с учением христианства не из вторых и третьих рук, без посредства Ренана и Толстого. Не относиться с презрительным невежеством к книгам людей, многие годы своей жизни проведших в служении Богу, очищая и просветляя свой дух, и находивших в эт