ом радость и смысл, и цель своей богатой духовным опытом жизни.
В нашей интеллигенции, невежественной в богословии, отсутствует, кроме того, чувство греха настолько, что слово «грех» звучит для интеллигентного уха так же чуждо, как «смирение». Сила греха, его влияние на человеческую жизнь, – все это остается вне поля сознания интеллигенции, находящейся как бы в религиозном детстве. Покаянное настроение духа должно неизменно сопутствовать человеку во всех стадиях его духовного развития, и если его нет, то человек стоит на ложном и опасном пути, и он далек от спасения.
Убедиться в Божественном происхождении Священного Писания можно одним способом: надо жить по его правилам, отведать и вкусить этого учения, тогда убедишься, что оно не простое, а Божественное. Тогда узнаешь, как совершен закон Господень и какая отрада в нем для души. Кто-то скажет: «Я тогда стану жить по учению Священного Писания, когда вполне уверюсь, что оно Божественное». Но возможно ли, не зная его, увериться? Если бы вам предложили пищу и сказали, что она самая вкусная и здоровая, то, не отведав ее, как бы вы узнали, что она действительно вкусна и здорова? Вспоминаются слова одного старца, к которому пришел некто и заявил: «Бога нет!» Старец тихо и смиренно ответил: «А куда же Он девался? До тебя всегда был, а теперь уже Его нет!» В простоте слов старца заключен такой глубокий, ясный ответ, что трудно придумать еще что-либо столь ясное и основательное. Надо помнить: без меня – спасти меня нельзя! Надо, чтобы ты сам пожелал заняться очищением своего сердца, и тогда в тебе начнет господствовать дух, а не тело. Чтобы дать господство духу, надо побороть то, что ослабляет дух.
Путь Богопознания – во внутреннем духовном опыте. И люди, отдавшие всю свою жизнь на исполнение завета Христа, здесь, еще на земле, вкушали радость небожителей. Невидимый мир для них был реален, близок так же, как земной, они поднимались на такие вершины духа, что им повиновались силы природы.
Среди авторов богословских творений были не только простецы-пустынники (столь немилые сердцу наших неверов), но и люди глубоко образованные, даже философы, обладавшие сведениями во всех отраслях знаний и обладавшие ими в такой полноте, которая нам, теперешним интеллигентам, и не снилась.
Для примера укажем на одного из них – святителя Василия Великого. Он изучал науки в знаменитой Афинской школе, привлекавшей к себе в то время весь цвет ума и таланта. Он изучал ораторское искусство, астрономию, философию, физику, медицину, естественные науки. Был красой и гордостью своих профессоров. Но все светские знания не могли насытить его ума, искавшего нечто высшее – небесного озарения – и по окончании курса он отправился в те страны, где жили христианские подвижники и где он мог ознакомиться с истинно-христианской наукой. Был в Египте, Карфагене, Сирии и Палестине. Там он нашел и духовное руководство, и большое собрание богословских творений, прилежно и долго изучал их, и побольше был образован, чем многие из нас, нынешних интеллигентов!
После долгого отсутствия, вернувшись в Афины, он захотел увидеть своего любимого профессора, который был язычником, чтобы обратить его в христианство (что ему потом и удалось) и тем заплатил ему за все доброе, полученное от него. Долго искал его, наконец, нашел у городской стены, где, по обычаю того времени, профессор рассуждал с другими философами о каком-то важном предмете и никак не мог решить некий замысловатый вопрос. Набросив плащ на лицо, святитель Василий прислушивается к спору. Оставаясь неузнанным, вступает в разговор, блестяще решает затруднявший всех вопрос и, со своей стороны, задает вопрос своему учителю. Все недоумевают, кто бы мог так отвечать, так возражать знаменитому философу, а учитель говорит: «Это или какой-либо бог, или Василий!» Учитель хотел сказать, что святитель Василий имел разум, превосходящий обычные человеческие мерки, и в этом отношении приближался к богам.
Неверующие гордо заявляют, что разум не признает потусторонней жизни, но они забыли, что мудрейший из смертных – Сократ – сознавал: все, что человек знает и может понять – ничто в сравнении с тем, чего он не знает и не понимает. И это признание Сократа в немощи человеческого ума имеет всю силу убеждения, потому что мудрец приобрел это сознание опытом целой жизни, посвященной исканию истины. До него философия занималась почти исключительно созерцанием внешней природы, не обращая внимания на мир нравственный.
Сократ открывает этот мир, в основании своей мудрости полагая самосознание и в глубине человеческой души находит свидетельство о Боге. Он веровал в Бога Единого, Невидимого, Творца мира. Бог, по учению Сократа, есть Устроитель всего. Он один мудр и перед Его премудростью человеческая мудрость малоценна и даже ничтожна. Язычнику, воспитанному в своей чувственной религии, трудно было возвыситься до идеи о Боге Невидимом. «Да ты не видишь своей души, – говорил Сократ, – которая, однако, господствует над твоим телом, следовательно, можешь сказать, что в тебе нет и ума, и что все ты делаешь случайно. Ясно, что душа царствует в нашем теле, но она невидима. Знай, что невозможно видеть лицо Бога, довольно с тебя видеть дела Его, чтобы поклоняться им и чтить их. Тот, кто устроил и объемлет весь мир, в Котором вся красота и благо, Тот созерцается в своих великих делах, но не видим в Своем домостроительстве. Подумай, что и солнце, которое кажется для всех видимым, не позволяет, однако же, пристально смотреть на себя, и если бы кто с наглостью устремил бы на него глаза – потерял бы зрение».
Неверующие гордо заявляют, что разум не признает потусторонней жизни, но они забыли, что мудрейший из смертных – Сократ – сознавал: все, что человек знает и может понять – ничто в сравнении с тем, чего он не знает и не понимает.
Такое Божество, возражали Сократу, так высоко и величественно, что не имеет никакой нужды в человеческом поклонении.
«Так что же? – сказал мудрец. – Чем выше То существо, Которое удостаивает тебя приносить Ему поклонение, тем усерднее ты Его должен чтить. Бог, хотя и невидим, – продолжал он, – печется о людях, видит все в мире и все объемлет Своим Промышлением». Последнюю мысль Сократ раскрывал с особенной силою и любовью: «Ты согласен, – говорил он, – что твой ум, живя в твоем теле, управляет им как хочет; так должен согласиться и на то, что Ум, живущий во всем, – все устраивает так, как Ему угодно. И твое око может простираться далеко, а око Божие может охватить все одним взором. И твоя душа может обтекать мыслью и здешние места, и страны Египетские, и Сицилийские – неужели же Божья мысль не в силах объять все существующее?»
Самопознание открыло Сократу, что душа по природе причастна Божественному естеству.
Предсмертные речи Сократа проникнуты верой в бессмертие и во всеблагое Божество. «Если бы я не думал, что пойду к иным богам, мудрым и благим, и к умершим людям, которые лучше здешних, – то, конечно, я был бы не прав, равнодушно смотря на смерть. Но теперь знайте, что я надеюсь увидеться с добрыми людьми, хотя этого и не могу доказать решительно; но что я предстану пред могущественными богами, всеблагими, – будьте уверены».
Теперь спросим себя, справедливы ли слова воинствующего атеизма, о том, что образование и ум отвергают веру в Бога и потусторонний мир? Приведем сначала мнение другого язычника – философа Платона. Язычника, говорим мы, и тогда, быть может, и вовсе неверующие, и маловерующие христиане – устыдятся!
Слово Платона остается последним и заключительным словом древней философии и древнего мира о будущей жизни человека.
«Душа человека бессмертна, – говорит Платон, – все ее надежды и стремления перенесены в другой мир. Истинный мудрец желает смерти, как начала истинной жизни. Потустороннее – предмет его созерцания, всех его помыслов. В том только мире открывается истинная сущность вещей. Здесь мир сам по себе не имеет никакой цены, но имеет значение только по отношению к иному, как его отображение, подобие». В этом заключается величие учения Платона, возвышающего и устремляющего душу к свойственной ей свободе, к свободе над всеми чувственными ограничениями.
Из дали веков звучат эти голоса, но возьмем другие книги, другое время. Прислушаемся к голосу человека, более близкого нам по времени, великого Гете. Вот его слова: «При мысли о смерти я совершенно спокоен, потому что твердо убежден, что наш дух есть существо, природа которого остается неразрушимой и непрерывно, вечно будет действовать; он подобен солнцу, которое заходит только для нашего земного сна, а на самом деле никогда не заходит».
Математик Коней говорил: «Я христианин, я верую, что Иисус Христос был Бог, сошедший на землю. Верую, как Коперник, Ньютон, Паскаль, Лейбниц, как все великие астрономы, физики и математики. Во всем христианском вероучении я ничего не вижу, что сбивало бы меня с толку, было бы вредно. Напротив, без этого святого дара веры, без знания о том, на что мне надеяться и что ожидает меня в будущем, душа моя в неуверенности и беспокойстве металась бы от одной вещи к другой, и эта тревога души и неуверенность в мыслях есть то, что нередко производит отвращение к жизни и может в конце концов привести к самоубийству».
«На наших глазах, – пишет французский историк Тен, – и на глазах истории совершается превращение образованных людей и целых классов в зверей там, где христианская вера забывается. Христианство – это великая пара крыльев, необходимая для того, чтобы поднять человека выше его самого, выше его земной жизни и его ограниченного кругозора. Всегда и всюду, в течение 20 веков, как только эти крылья слабеют, или их разбивают, общественная нравственность понижается».
«Религиозное обучение, по-моему, – говорит Виктор Гюго, – в настоящее время более необходимо, чем когда-либо. Чем больше человек растет, тем более он должен веровать. Несчастье и, можно сказать, главнейшее несчастье нашего времени, составляет стремление все ограничить этой жизнью. Ставя для человека конечным пределом и целью земную материальную жизнь, люди увеличивают свои бедствия отрицанием будущей жизни».