Лишай, если его тронуть в перчатках, то еще обойдешься. А вот дышать там, где лишай, нельзя. Разве только свежки и противогаз будут не у купи-продайцев взяты, у которых одна лишь рухлядь, а у понятийных людей выменяны. От лишайных мест даже нападения держатся подальше, особенно, когда форму принимают. В тумане им вроде бы и все равно, но и туманные они в лишай не лезут. Бывает, случайно вляпаются. Застревают и орут так истошно, что не противогаз, а противослух нужен. Но его пока не научились делать.
Одно нападение застряло в той «библиотеке». Потому он долго не заходил внутрь, ожидая, когда стихнут визгливые вопли. Потом прятался, когда на вопли приплыли еще трое нападений, повисли и начали пересвистываться, горюя о судьбе собрата. И очень удачно не заметили человека, притаившегося под столом.
Очень удачно!
Он под тем столом круг солнца просидел. Думал — задохнется насмерть. Но осторожно выкрутил свежку, поставил новую. Вздохнул в полную. Осмелел, даже вылез. Нападения расползлись. Один! Он один!
Как здорово, что заказ был с выбором! Просили две книги. Заказали любую или обе. Он тщательно записал названия. Часто разворачивал бумагу и смотрел на буквы, которые складывались в древние слова «Библия», «Коран». Названия ни о чем не говорили. От слов веяло тайной, силой и величием. Говорили, по этому заказу еще не связывались с понятийными, но он верил — свяжутся, разберутся, означат.
К тому же он им еще лучшее несет!
Когда в поваленных подставках по локоть в лишае он кое-как нарыл корочку с надписью «Библ…», то решил, что удача от него отвернулась. Листы самой книги были испорчены, рассыпались в труху. Корочку он смял от расстройства.
После долгого внимательного искательства по высоким подставкам, там, куда можно было дотянуться и не зацепить игольчатые стебли ползучих ежей, он нашел два «Корана». Одна книга рассыпалась пылью в руках. Вторая держалась. Ее удалось уложить в мешок и не повредить. Оставалась надежда, что она доберется до заказчика. Если не вынимать и вообще мешок не трясти.
Но как великолепно, что он нашел лучше…
Сейчас у него были все поводы собой гордиться. Даже не было стыдно за страх, который прошиб его, когда в углу зала с подставками, заросшего лишаем, пронзенного иглами ползучих ежей, зашевелилось что-то, похожее на набиравшее форму нападение. Только большое. Самка!
Да не приведи тебя ноги к самке нападений!
Он метнулся прочь в темноту. С размаху вшибся в дверь. Успел при хрустнувшем фонаре прочитать на двери слово, начиналось с «Б».
Бросился внутрь и, разглядев стол, забился под него. Надеялся, что ему везет сегодня со столами. Потом прикинул, хватит ли патронов прошибить шкуру, когда нападение примет форму до конца…
Уже сильно позже, когда страх ушел, сообразил, что если это и было нападение, то оно не стало бы бродить там, где уже лежит одно, погибшее в лишае.
Высунулся. Опасности не было.
Перчатки могли продержаться, если ими по локоть никуда не лазать. И он решил, доставая запасной фонарь, исследовать помещение. Он не пришел бы сюда сам в искательстве: заказанные книги ему надо было найти в зале среди подставок, а не по углам. Но раз пришел — вдруг что есть?
В комнате не было окон, не было лишая, но гниль и пыль все равно коснулись вещей. На подставках, подобных тем, что остались в большом зале, громоздились кучи трухи, торчали ржавые скобы. На одной из полок уцелела изгибистая емкость. Наверное, водонос, но у него почему-то не было ни ручки, ни крышки. Дверь, ржавая, толстая, висела криво. Запор широкий — это бросилось в глаза. В стене еще железо вбито, дверь укрепляет…
О, да именно здесь самое важное! Самое-самое в этом месте! Если в большом зале старые люди держали знания, то здесь они его охраняли. За крепкой дверью, на которой — он выглянул и потер грязную табличку — читалось «…воспрещен». Это было понятно, это означало «нельзя».
И выше крупное слово, начиналось с «Б». Но это слово, стоило глянуть на буквы за «Б», ничего не сказало, совсем. Древнее, наверно.
Он осмотрел темную комнату. Где-то тут знания оберегали, где-то тут их хранили. В важном месте должен быть уголок, где лежит ценное. Такие были «ступеньки» у старых людей.
В углу — большой черный ящик. Прикрытая, но не запертая дверца. Открышка торчит из запора. И снова ржавый металл, но только еще толще, чем в двери и на стене.
Да! Оно!
Тяжелое сердце знанехранилища (как он означил про себя «библиотеку») медленно, болезненно скрипя, открыло свою дверь.
Внутри тоже было полно рухляди, слипшейся гнилой бумаги, несколько мутных коробочек — в них что-то грохотало.
А потом он отыскал! Смотрел долго, не верил своим глазам. Лишь мысль о заканчивающейся свежке заставила его очнуться и взять в руки книгу. Целую. В мягкой прозрачной упаковке с замком-линией. Он знал такие упаковки, надежные хранители.
Комната не впустила лишай. Крепкий шкаф уберег упаковку от ежей и нападений. Упаковка не дала прикоснуться к книге внешнему миру, сохранила ее в том виде, в каком она лежала здесь со дня, когда люди покинули город. С той минуты лежала, это понятно, ведь они не успели закрыть шкаф. Они тогда ничего не успели. А вот ему повезло. Сегодня эта книга была у него.
Встретились.
Он взял книгу в левую руку. Правой потер упаковку. Слой пыли расцарапался, проступили слова с обложки, крупные. Два слова.
Потер еще — показался край лежащей на книге маленькой бумаги, с цифрами. Белой бумаги. Чудо! Редкость!
А что, если вся книга из белой бумаги?!
Хотел снять перчатки и открыть замок-линию. Достать, увериться, что удача его обнимает! Но не стал. Решил, что в упаковке книга ценнее. Чище останется. Он-то в пыли и все перчатки в лишае. Потому лишь полюбовался через протертую кое-где упаковку.
За эту книгу, вынутую из самого сердца знанехранилища, он, пожалуй, поторгуется. Почему только плюс один-два ножа? Можно же добавить и три, и четыре, и пять. Или еще коробку патронов запросить можно. А то и больше! И еще место в житце. Среди других. Одному надоело…
Искат внимательно прочитал слова на обложке книги. Несколько раз шепотом произнес по буквам, слыша свой голос, искаженный свежкой. Два очень простых слова. Коротких и знакомых, хотя вместе они не складывались ни во что понятное, ни во что прямое. Но он был окрылен своей удачей и верил, что только такими словами может быть передана истина для новых законов.
Первую добычу пришлось оставить. После его прыжков книга с названием «Коран» рассыпалась в мешке, осталась только обложка. Вытряхнув мешок, искат огорчился, что книг он принесет не две…
Ничего. Принесет одну, но какую!
Он уложил новую книгу в середину мешка. Прикинул оставшееся время свежки и двинулся к выходу.
Со свежкой он просчитался. Назад часть дороги шел, дыша сквозь завязанный на лице шарф. Фильтра в противогазе не хватило до полей, окружающих брошенный город — «мертвец», как такие называли в обрат «житцам». Он шел и взывал к своей удаче, чтобы она не позволила подняться ветру, а значит, ядовитой пыли.
Удача пыталась играть с ним. Прокрадываясь мимо низких домов, он засмотрелся на облезлую стену, на которой висела не дающая ему покоя буква «М», и угодил в густую лужу. Наблюдая, как тает в разъеде его правый ботинок, мысленно сказал удаче: «Ничего, девочка, все равно хороший поиск!».
Дальше шел наполовину босым. Да еще и с голыми руками. Перчатки остались в ежеловке. Вляпаться в нее позволительно новичку, но опытные знают, что тень иногда не тень. А он не заметил, оперся о стену. Оплошнулся.
В конце концов, уставший, искат поднялся на один из холмов, с которых можно посмотреть на мертвый город. Он сел, поджимая под себя босую правую ногу. С удивлением заметил и вытащил из ткани штанов растительную иглу. Улыбнулся, порадовавшись, что она не успела пролезть сквозь волокна до кожи — такое случалось за несколько минут.
Он был невероятно горд собой и доволен своей спутницей-удачей. Он считал за ее улыбку ту пачку сигарет, которая лежала в куртке. Он собирался снять прозрачную упаковку и выкурить одну настоящую старую сигарету в тот восхитительный день, когда найденная им книга перейдет в руки заказчиков.
Когда гордость поутихла, а нога совсем замерзла, когда на город накатили сумерки, искат подумал: хоть у него все получилось (и даже лучше, чем он считал), ему многого не хватает. Хочется второй ботинок и курить. Курить хочется прямо сейчас.
Но найденную в этом городе пачку он отложил на торжество, а из всей бумаги, что можно пустить на ку́рки, только добытая книга…
Нет! Ее нельзя даже раскрыть! Какое — на курки!? Про нее можно только думать: «Какое знание достанется новому миру?».
Может, сразу к понятийным? Они бы означили лично для него слова с обложки, а там, глядишь, и слово с таблички на двери. Сказали бы, почему туда нельзя, почему «…воспрещен».
Хотя бывали случаи, когда при означениях не понимали самих понятийных. Один раз вообще смешно было: вынесли из поселения ржавую пластину с дырками. Отнесли понятийным. Те говорят: «тёрка». И вроде слово простое, прямое, «тереть». А что тереть-то? Нашелся среди понятийных старик, выслушал. Сказал: «Овощи можно. Картофель, например», — и ушел. А что такое картофель?
Нет, курить все-таки хотелось. Пожалуй, этот маленький листочек белой бумаги в упаковке, на книге мог бы, мог бы…
Нет. Нельзя так делать.
Чтобы отвлечься, искат достал книгу, полюбовался. Взгляд заскользил по названию.
Первые два слова крупные — главные! Ниже и мельче приписано еще два. Он потер упаковку. Какое-то слово на «Б». Опять. И очень похожее на то, что было на дверной табличке.
Он прочитал еще раз, шепотом. Звучало сильно. Прочитал громче. Красиво!
Может, в третьем и четвертом словах есть то, что усиливает первое и второе?
Ладно, если удача разрешит, он подкинет эту думку понятийным. Главное, что дело сделано и сделано не просто хорошо, а еще лучше! Главное, что он сам остался жив и цел.