При этом внутренняя когнитивная сложность современного жителя городской техносферы, работающего и общающегося в сети, не идет ни в какое сравнение с шаблонным крестьянином двухвековой давности. У крестьян одинаковость приемов выживания, зависящих от природных условий обитания, плюс отсутствие образования делали селян одного природного ареала примерно одинаковыми консервативными болванками, боящимися нового, заточенными под традиционные ценности и местечковые табу, отчего одинаковых крестьян можно было запеленать одной на всех идеологией (религиозной). Переход крестьянской массы из Деревни в Город сопровождался поначалу просто сменой идеологической одежки – на смену классическим религиям пришли неоклассические – марксизм и фашизм. Но сегодня единой идеологической накидкой горожан уже не обнимешь, они слишком многообразны внутренне, при всей своей общемировой внешней схожести. Смартфон – это свобода в кармане. Люди разбились по клеточкам увлечений и мировоззренческий течений, они читают разное, смотрят разное, обитают в собственных информационных пузырях и чувствуют себя там вполне комфортно, выполняя общие для «организма» функции только на основной работе – просто работают и просто платят налоги. А в свободное время думают о мире ну совершенно как хотят. И миру на это наплевать.
Не наплевать только марксистам и фашистам разных мастей, которые хотят загнать всех в свою лунку, что уже невозможно. Да и единой лунки этой уже нет, по большому счету, она рассыпалась на десятки оппортунистических марксистских течений, ненавидящих друг друга. Поэтому современные лайт-фашистские (авторитарные) режимы обходятся без идеологии, хотя по ней и тоскуют. Но в эпоху атомизации и индивидуализма тосковать о коллективизме поздно! Мегаполис – это не коллектив, а сборище индивидуальностей. Современный горожанин не имеет ни национальности, ни принадлежности к классу. Эти понятия уже стерлись и вышли из моды.
Здесь под национальностью я понимаю так называемую этничность, а не принадлежность к политической нации, то есть гражданство. Если спросить аргентинца или жителя США о национальности, он ответит, что он аргентинец или, соответственно, американец. И только дальнейшие уточнения о корнях пояснят ему, что вы имеете в виду, и он скажет, что его предки по отцу приехали из Италии (Норвегии или Германии), а мамины были из Словакии или Одессы. Нет больше никакой этничности в современном городе, если только она искусственно не окукливается в каком-нибудь китайском квартале или уругвайской деревне русских староверов. Но надолго ли хватит этих кварталов? Это уже экзотика типа амазонских дикарей, до сих пор бегающих с копьями. Такая же экзотика как сохранившиеся прокариоты в нашу эру эукариотов. Это я вам как эукариот эукариоту говорю.
А лучше всего убирает этничность буржуазный образ жизни, то есть классический капитализм. Он, бросая в котел буржуазности племена гасконцев, нормандцев и прочих жителей Вандеи, сплавляет их в единую нацию французов. (Но, слава богу, глобализация на этом не останавливается и уже в этом веке целиком объемлет земной шар в одну «нацию» землян.) И только в странах, где искали свой собственный путь развития, например, строили социализм, до сих пор сплавления народностей в единую политическую нацию не произошло. В России доселе еще существуют чеченцы, татары, чуваши, русские и прочие, а слово «россиянин» (как обозначение политической нации) до сих пор выглядит в глазах людей странновато. А все потому, что технология плавки была нарушена!
То же самое касается и классов, некогда разлинованных бородатым Марксом. К какому классу принадлежит рабочий, имеющий акции своего предприятия и еще десятка других? К какому классу принадлежит миллионер, сделавший свои миллионы самостоятельной работой на себя (артист, адвокат, врач, программист, юрист, художник, иной фрилансер)? Относится ли к пролетариату наемный менеджер? А инженер? А завтрашний робот с искусственным интеллектом, которому левые либералы дадут права и гражданство?
Ну, а вместе с образом жизни неизбежно меняется и психотип человека. Тот самый фазовый переход делает человека менее агрессивным и воинственным, менее склонным причинять другим добро, менее категоричным, более толерантным, более внутренне свободным. Антропологически человек Деревни, то есть человек традиционных ценностей, очень отличается от урбанизированной личности, от человека Города. И так было всегда.
Даже во времена дикой древности и обыденной жестокости мегаполис уже подразумевал внутреннюю свободу горожанина для своего функционирования. Город иначе не работает! «Даже собака становится свободной, когда входит в Вавилон!» – гласила поговорка этого древнего кипящего мегаполиса, где, несмотря на царизм, было местное самоуправление и выборные должности, где уже тогда начало зарождаться первое предбуржуазное общество. И в гораздо большей степени это относится к современным мегаполисам, а учитывая информационные сети, которые опутали планету, вскоре уже всех жителей Земли можно будет называть жителями планетарного вавилона.
В одной из своих книг я приводил небольшую иллюстрацию, как отличить общество современное от общества с провинциальной психологией на примере двух городов:
«Город А. Человек взбирается на скамейку и начинает речь, обращаясь к прохожим, идущим по тротуару. Одет он слегка необычно и говорит немного необычные вещи. Вокруг сразу же собирается толпа и начинает внимательно слушать, не соглашаться и бурно, а порой и весьма агрессивно спорить с проповедником.
Город Б. Человек на улице начинает речь, обращаясь к прохожим. Одет он не просто необычно, а совершенно вызывающе, он практически голый! И рассуждения его возмутительные! Но вокруг него не только не собираются слушатели, напротив, прохожие норовят побыстрее пробежать мимо проповедника, чтобы он не дай бог не ухватил за рукав и не заставил слушать. Их совершенно не интересуют чужие взгляды и теории, у них своих теорий и взглядов в башке полно».
Первый город – глухая ментальная провинция, деревенский тип мышления. Второй – современный мегаполис, где на фриков просто не обращают внимание.
В городе А живут люди, которых очень возмущает, если кто-то думает неправильно, говорит возмутительные вещи, ошибается или «врет». Его тут же начинают поправлять, то есть приводить к общему знаменателю, порой даже силой.
В городе Б всем наплевать на чужое мнение, здесь давно привыкли, что каждый имеет право быть странным, непохожим на остальных и обладать любой точкой зрения. Лишь бы не цеплялся.
Город А, кстати, это Киев, где в 2008 году я наблюдал именно такую картину, вполне характерную для Москвы какого-нибудь 1988 года.
Пятый закон эволюции. Все новое строится на базе старого и потому несет в себе все родовые черты прежних конструкций.
Кажется, что это совершенно естественно и даже не нуждается в награждении высоким титулом закона. Ну, а как иначе?! Раз мы все произошли от одноклеточных, то в своей конструкции и несем клетки со всеми их мелкими детальками!.. Раз уж разумный вид на нашей планете произошел от обезьяны, то все родовые черты приматов – и в поведении, и в обличье – у нас налицо! Куда ж от обезьяны внутри денешься? Раз уж у нашего вида самец доминантен, то и вся цивилизация имеет налет патриархальности, столь ненавистный феминисткам. Раз уж мы произошли от моногамного вида, подавляющее большинство людей планеты живут именно так, что нашло свой отпечаток даже в конструкции власти и экономики [22].
Этот закон, кажущийся столь простецким, игнорировать тем не менее нельзя. Несмотря на то, что эволюция каждый раз собирает новые конструкции на базе старых, и новое без включения в себя старого работать не может, все-таки был ключевой момент в истории мироздания, когда этот закон не сработал. И сейчас мы находимся ровно в такой же точке – второй раз за всю историю нашей вселенной. Это очень важный момент, и мы его непременно затронем, от него зависит наша судьба.
Шестой закон эволюции. Он носит имя Назаретяна, в честь первооткрывателя. Хотя сам первооткрыватель скромно и безлично назвал его законом техно-гуманитарного баланса. В чем его суть?
Поскольку мы несем в себе (см. пятый закон) все родовые черты примата, а обезьяны импульсивны, агрессивны, порой жестоки, эгоистичны, визгливы и драчливы, но при этом не обладают от природы хорошим вооружением – у них нет клыков и когтей, как у хищников, нет рогов, как у буйвола, – то одной обезьяне голыми руками трудно убить другую. Поэтому природа в них и не поставила мощных предохранителей от убийства себе подобных, каковые есть у всех вооруженных видов. Хищники редко убивают друг друга, в них это вшито на уровне инстинктов. И называется сей предохранитель популяциоцентрическим инстинктом. Если у тебя сильное вооружение, твой вид не выживет в случае регулярного применения этого оружия по отношению к себе подобным. А раз вид существует, значит, внутренний предохранитель на убийство себе подобных природой поставлен и прекрасно работает. Драки, конечно, случаются – в борьбе за самку, за территорию – но популяциоцентрический инстинкт их останавливает, не дав случиться убийству… Хищники редко дерутся до смерти, и у них есть специальные жесты и знаки «сдаюсь», после демонстрации которых побеждающий сразу утрачивает всю агрессию и прекращает нападение. Таково врожденное благородство хищника, вшитое ему на уровне инстинкта.
Ну, а у плохо вооруженных видов популяциоцентрического инстинкта нет за ненадобностью, вшитые запреты на убийство себе подобных у них крайне слабые или отсутствуют. И вот классический пример такого отсутствия: голубь методично может заклевать до смерти ослабевшего сородича, его ничто не останавливает. Не ту птицу назначили символом мира…
Обезьяна – животное тоже неблагородное. Зато хитрое. Обезьяна в нашем лице даже придумала орудия для убийства. А значит, для того чтобы исключить взаимоистребление, эволюции нужно было ставить предохранители. И поскольку зверь биологически сформировался, эти предохранители ставила уже не биологическая, а социальная эволюция. И чем более убойными орудиями обзаводился примат, тем больше культурных ограничений по истреблению себе подобных эволюция наворачивала на наш вид. Появление мировых религий с их показным миролюбием, запретами убивать ближнего, отнимать его имущество и самок – это и было внешним проявлением того регуляторного механизма, о которым мы говорим. Протез популяциоцентрического инстинкта. Социальная система обзавелась судами, следственными органами, законами Хаммурапи, скрижалями и заповедями, чтобы затормозить внутривидовую агрессию. Чтобы можно было получить нечто большее, чем стадо, а именно – государство, а затем и техносферу.