Кто по-настоящему благороден – тот, кто не совершает преступления из страха быть наказанным (Богом или законом), или тот, кто не хочет причинить боли другим людям по внутренним соображениям? Первый – это человек традиции с деревенским, полудикарским сознанием. Второй – гуманистический человек с современным городским сознанием. Это и есть усложнение внутреннего мира. Его эволюция прошла путь от животного разума – эгоистичного и импульсивного – до разума высокочеловеческого, обладающего сложной системой внутренних сдержек и противовесов.
При этом надо понимать, что так пока далеко не везде. Мы живем внутри пробегающей по образцу ударной волны. Какие-то места волна уже прошла, до каких-то еще не долетела. Срок ее пробегания по историческим и уж тем более космическим меркам мгновенен. Но наша жизнь еще короче, и внутри этой вспышки уместилась жизнь нескольких поколений.
То, что насилие в обществе по мере прогресса снижается, давно стало общим местом. Это и невооруженных глазом видно, и многочисленными исследованиями подтверждается. Сей факт отмечал в своих работах не только Назаретян, но и другие авторы. Однако самыми известными книгами, которые с цифрами и графиками доказывают тотальное снижение насилия в мире, стали книги Стивена Пинкера, гарвардского профессора. Причем Пинкер рассматривает не только бытовые убийства, но и войны, пытки, геноцидные практики и прочие формы насилия. Его труды довели идею падения насилия до широких масс, популяризировав ее. Именно поэтому, то есть исключительно в силу своей известности, Пинкер и подвергся самой массовой критике со стороны угрюмых пессимистов.
Пинкера усиленно ругали и ругают! С ним не соглашались и не соглашаются. Говорят: нет-нет-нет, насилие не снижается, как можно!.. Причем критика была как бы дуальной, одна ее часть касалась математического аппарата и самих данных, которые использовал Пинкер, и эта критика Пинкера осталась широкой публикой не сильно замеченной, потому что была специальной и мало кому понятной. Вторая часть критики касалась попыток Пинкера ответить на вопрос, отчего же в обществе падает насилие.
Здесь Пинкер и правда оказался послабее в коленках. Обнаружив, наряду с другими исследователями, эффект падения внутривидовой агрессивности, он сделал попытку его объяснить. И на мой взгляд попытка оказалась не самой удачной. Не нужно было даже пытаться. Констатировал факт – иди на диван отдыхать! К чему тужиться, насасывая объяснения из пальца? Надо придерживаться правила великого Исаака Ньютона – когда того спросили, чем объясняется открытый им закон всемирного тяготения, Ньютон пожал плечами: «Гипотез не измышляю». Мол, есть и есть, а почему есть, бог весть. Вот формула, вот цифры, считайте, проверяйте.
И потому сначала о цифрах…
Основываясь на раскопках доколумбовых индейских захоронений в Колорадо и Массачусетсе, раскопках захоронений в Британской Колумбии и в Швеции, а также на архивных документах о статистике убийств в Англии, Амстердаме и в Риме, ученые узнали много интересного о нравах тогдашних дикарей. Оказалось, что в доисторических поселениях от 50 до 75 % людей погибало насильственной смертью. Чаще всего им пробивали голову. В средние века уровень убийств был в среднем на уровне 55 трупов на каждые 100 000 жителей. Разброс был таким: в Англии – 100 убийств на 100 тысяч, в Амстердаме и Риме – по 50. Для сравнения: сейчас в Риме – одно убийство на каждые 100 000 населения, в Англии и Норвегии – два. Из чего Пинкер и другие делают простой и незамысловатый вывод о том, что в современной развитой стране у человека шанс быть убитым в пятьдесят раз меньше, чел полтысячи лет назад.
Обычно критики возражают против гуманизации нравов от века к веку, приводя в пример ХХ век, который принес на алтарь бога войны десятки миллионов жертв, мол, о каком же сокращении насилия можно говорить!?
Отвечу: об относительном! ХХ век удался в этом смысле только потому, что у гитлеров, сталиных и прочих пол потов были другие инструментальные возможности, совершенно не сравнимые со средневековыми. Но и народу на Земле в ХХ веке были больше! Поэтому в относительных единицах, то есть на 100 тысяч населения, вероятность погибнуть насильственной смертью у человека ХХ века была сильно ниже, чем когда бы то ни было раньше в человеческой истории.
Вспомним глубокую древность и книгу книг – Библию – которая откровенно прославляет геноцид – тотальные убийства стариков, женщин и детей, полагая это делом не только нормальным, но и богоугодным. А вот в ХХ веке даже фашисты старались не афишировать то, что творили в своих концлагерях. И советские чекисты, не уступавшие в зверствах фашистам, во время расстрелов заводили грузовик, чтобы городские обыватели не слышали выстрелов и криков, а на сталинских автомобилях-душегубках, которые еще до всяких гитлеровцев в 1930 году изобрел начальник административно-хозяйственного отдела УНКВД Московской области Исай Берг, было целомудренно написано «Хлеб».
Если в современной войне двух относительно цивилизованных стран вдруг возникает какая-то подозрительная буча, если вспыхивает скандал с какими-нибудь зверствами, попаданием чьей-то ракеты в подъезд жилого дома или детскую больницу, обвиняемая сторона начинает яростно отрицать свою причастность, переваливая всю вину на другую сторону конфликта. Потому что в нынешнем мире ни одно приличное государство просто не может взять на себя что-то, хотя бы отдаленно похожее на геноцид или бомбардировки мирного населения. Чай, не 1945 год! Мы люди культурные!.. В прежние эпохи никто бы даже не понял: а в чем проблема, ну, вырезали половину города, другую изнасиловали, так ведь город взяли! Сейчас же будут отрицать эксцессы исполнителя до последнего. Потому что в ХХ и уж тем более в ХХI веке публично геноцидить уже как-то неловко: вон и теорема Пифагора давно доказана, и Вагнер музыку написал, и Пинкер книгу выпустил…
Насчет Вагнера и Пифагора, это, кстати, не шутка. Облагораживание нравов, то есть снижение жестокости и уровня насилия начинается именно с благородных слоев населения – с читающей аристократии и образованных богачей, тогда как диковатое простонародье оставалось таковым еще какое-то время, пока не переплавилось в нормальных людей. Именно в образованных слоях населения происходит первое отмеченное историками снижение частоты убийств. Так что теорема Пифагора и теория относительности имеют не меньший гуманистический заряд, нежели лирика Пушкина, который «чувства добрые лирой пробуждал», как он сам нескромно, но верно написал о себе, а потом зарядил волыну и пошел убивать на дуэли человека во имя дикарской средневековой чести.
Этот моральный разрыв между образованным дворянством и необразованной деревенской массой был интеллигенцией отрефлексирован. Вот, например, как описывает французский маркиз, писатель, философ и экономист XVIII века Виктор Рикети Мирабо своих соотечественников, которые во время праздника потянулись из своих деревень в город:
«С гор, точно лавина, хлынули вниз толпы дикарей. Мы все сидим в отеле и не показываемся на улице. Для соблюдения порядка в город введены военные патрули с саблями наголо, за порядком наблюдают также священник в полном облачении и судья в напудренном парике. Заиграла волынка, начались танцы, но не проходит и четверти часа, как они прерваны начавшейся дракой – плач и крик детей, кто-то из толпы подзадоривает дерущихся, точно собак. Страшен вид этих людей, так и хочется сказать – зверей: рослые, они кажутся еще выше из-за деревянных башмаков на высоких каблуках; одеты они в грубошерстные кафтаны, подпоясанные широкими кожаными поясами, которые для красоты обиты медными гвоздиками. Чтобы лучше разглядеть драку, они приподнимаются на носки, расталкивая друг друга локтями; кто-то топает в такт ногами. Длинные сальные волосы, худые, изможденные лица, которые искажены злобой и зверским хохотом».
Проходит сто с лишним лет, а картина не меняется. Коллега Мирабо по перу, писатель Максим Горький в статье «О русском крестьянстве» констатирует: «Жестокость форм революции я объясняю исключительной жестокостью русского народа… Он не скоро задумается над теорией Эйнштейна и научится понимать значение Шекспира или Леонардо да Винчи». Дворянин Ленин был согласен с Горьким и говорил, что Россия – это сплошной океан невероятной крестьянской дикости; со своей университетской высоты он видел разницу, хотя сам дедушка Ленин, между нами говоря, недалеко ушел от в сторону гуманизма. Пистолетов, как Пушкин, он не заряжал, а просто писал записки со словами «повесить» и «расстрелять».
И все-таки по мере огорожанивания и распространения образования люди постепенно пришли к минимальному насилию за всю историю. Это факт.
Но почему все-таки пришли?
Прекраснодушный Пинкер пытаясь ответить на этот вопрос, вываливает целую кучу причин разного калибра и веса, не избегнув при этом обязательной для западного общества политкорректности. Например, в число причин он, помимо появления современных государств, монополизировавших насилие, помимо глобализации и расширения торговли, включает также «рост уважения к интересам и ценностям женщин», что выглядит довольно смешно [23]. А вот с торговлей Пинкер не промахнулся. Торговля – прямая антитеза насилию, поскольку у человечества есть только два способа получить желаемое – отнять и купить. То есть применить насилие или договориться полюбовно. Кнут или пряник. Доллар или пуля. Чем плотнее торговые связи, тем меньше насилия.
Тем не менее простые обыватели с тезисом о сокращении насилия в мире часто не соглашаются. Но их заполошные интеллигентские крики о том, что мир катится в тартарары и погряз в насилии и жестокости, сопровождаемые многочисленными газетными примерами всяких гадостей, свидетельствуют как раз об обратном – о резкой морализации мира. Современный мир с большей нетерпимостью относится к любой жестокости, которую раньше люди вообще не замечали, считая нормой жизни. Иными словами, такие крики – лучший маркер благополучия.