Как бы сейчас отреагировали газеты на случаи порки ученика в школе за неуспеваемость? Да взорвались бы! А когда-то это было нормой.
В 2024 году Турцию охватило всеобщее негодование. Причиной тому было жестокое убийство бездомного кота, которое совершил один житель Стамбула. Убийство попало на камеры, преступник был арестован, приговорен к пятнадцати месяцам тюрьмы условно, поэтому в зале суда вышел на свободу. Вот тут-то страна и взорвалась! Возмущенные люди, в том числе знаменитости, выходили с плакатами на улицы. Да что это такое! Куда катится мир! Как подобное можно терпеть вообще! Это ведь жестокость!
Дошло до того, что президент страны Эрдоган ночью позвонил министру юстиции с вопросом: «Как такое возможно в нашей стране, эфенди?» Широкие общественные протесты привели к тому, что дело было пересмотрено, и срок преступнику был увеличен до двух с половиной лет тюремного заключения. А общественность еще долго потом бурлила, вспоминая, что последний преступник, убивший свою собаку, получил в Турции «всего» год и восемь месяцев тюремного заключения.
После этого примера я даже не предлагаю читателю мысленно отъехать из нашей эпохи, в которой страны одна за другой запрещают смертную казнь, куда-нибудь в сторону Средневековья с его религиозными кострами и пыточно-христианской инквизицией.
В общем, в современную эпоху жизнь человека дорога, а нравы мягче, и во многом благодаря как раз тому, что жизнь стала стоить дороже в долларах: рождаемость падает, а учить специалиста приходится долго, ибо объем знаний, накопленных человечеством, огромен. Соответственно, и цена человека взлетела. Современный мегаполис это вам не деревня, где куча голозадых детей бегает по двору, половина из которых вскорости помрет от дизентерии и дифтерии, а остальные с восьми лет начнут помогать родителям по хозяйству. В городе бабы еще не нарожают!
Помимо Пинкера, феномен снижения насилия отметили другие ученые. А Назаретян так даже и объяснил его лучше, чем Пинкер, введя в научный оборон свой закон техно-гуманитарного баланса. Причем, что поразительно, культурные запреты оказались даже сильнее инстинктивных! Мы знаем, что в хищников матушка эволюция встроила тормоза на убийство себе подобных в виде предустановленного популяциоцентрического инстинкта. В нас такого инстинкта нет. И вот что по этому поводу пишет тот же Назаретян (пардон за длинноватую цитату, но она показательна):
«…серия сравнительно-антропологических исследований внутривидовой агрессии [Wilson E., 1978] [показала], что в расчете на единицу популяции львы (а также гиены и прочие сильные хищники) убивают друг друга чаще, чем современные люди. Этот результат прозвучал сенсационно не только для моралистов, объявляющих человека самым злобным и кровожадным из зверей. Он требует серьезного осмысления, так как контрастирует с рядом хорошо известных обстоятельств.
Во-первых, лев действительно обладает гораздо более мощным инстинктивным тормозом на убийство особей своего вида, чем человек; к тому же палеопсихологи зафиксировали, а нейрофизиологи объяснили механизм подавления большинства природных инстинктов уже на ранней стадии антропогенеза [Поршнев Б. Ф.,1974], [Гримак Л. П., 2001].
Во-вторых, плотность проживания животных в природе несравнима с плотностью проживания людей в обществе <…>
Наконец, в‐третьих <…> в распоряжении людей гораздо более разрушительное оружие.
Удивительные результаты демонстрируют и сравнительно-исторические исследования. Например, австралийские этнографы сопоставили войны между аборигенами со Второй мировой войной. Как выяснилось, из всех стран-участниц только в СССР соотношение между количеством человеческих потерь и численностью населения превысило обычные показатели для первобытных племен [Blainay G., 1975]. (Это не удивительно, поскольку социализм есть откат в архаику. – А. П.)
По нашим подсчетам, во всех международных и гражданских войнах ХХ века погибло от 100 до 120 млн. человек (ср. [Мироненко Н. С., 2002]). Эти чудовищные числа, включающие и косвенные жертвы войн, составляют около 1 % живших на планете людей (не менее 10,5 млрд. в трех поколениях). Приблизительно такое же соотношение имело место в XIX веке (около 35 млн. жертв на 3 млрд. населения) и, по-видимому, в XVIII веке, но в XVI–XVII веках процент жертв был выше.
Трудности исследования связаны с противоречивостью данных и с отсутствием согласованных методик расчета (ср. [Wright Q., 1942], [Урланис Б. Ц., 1994]). Но и самые осторожные оценки обнаруживают парадоксальное обстоятельство. С прогрессирующим ростом убойной силы оружия и плотности проживания людей процент военных жертв от общей численности населения на протяжении тысячелетий не возрастал. Судя по всему, он даже медленно и неустойчиво сокращался, колеблясь между 4 % и 1 % за столетие.
Более выражена данная тенденция при сравнении жертв бытового насилия. Ретроспективно рассчитывать их еще труднее, чем количество погибших в войнах, но, поскольку здесь нас интересует только порядок величин, воспользуемся косвенными свидетельствами.
В ХХ веке войны унесли не меньше жизней, чем бытовые преступления, а также «мирные» политические репрессии (так что в общей сложности от всех форм социального насилия погибли, вероятно, около 3 % жителей Земли)[Rummel R. J., 1990, p. XI]. Но в прошлом удельный вес бытовых жертв по сравнению с военными был иным. Особенно отчетливо это видно при сопоставлении далеких друг от друга культурно-исторических эпох.
Так, авторитетный американский этнограф Дж. Даймонд, обобщив свои многолетние наблюдения и критически осмыслив данные коллег, резюмировал: «В обществах с племенным укладом… большинство людей умирают не своей смертью, а в результате преднамеренных убийств» [Diamond J., 1999, p. 277].
При этом следует иметь в виду и повсеместно распространенный инфантицид, и обычное стремление убивать незнакомцев, и войны между племенами, и внутриплеменные конфликты. В качестве иллюстрации автор приводит выдержки из протоколов бесед, которые проводила его сотрудница с туземками Новой Гвинеи. В ответ на просьбу рассказать о своем муже ни одна из женщин (!) не назвала единственного мужчину. Каждая повествовала, кто и как убил ее первого мужа, потом второго, третьего…»
И знаете, что…
Вот не удержусь и расскажу вам одну историю! Просто каждый раз, когда я гляжу на вертикаль Снукса-Панова в большом масштабе или на кривую роста населения в таком же большом масштабе, меня поражает ее Г‐образная форма. Ну, просто палку переломили! При таком резком переломе изменения в людской нравственности и даже в физических свойствах населения можно пронаблюдать на примере жизни всего лишь пары-тройки поколений. И сейчас мы это сделаем – не в порядке доказательства, но в качестве иллюстрации.
Вы смотрели шикарный фильм «Банды Нью-Йорка»? Действие происходит в середине XIX века. Помните одного из главных героев – предводителя банды со стеклянным глазом? Который постукивал лезвием ножа по своему стеклянному глазу, символизируя тем самым решимость побеждать и одновременно демонстрируя цену, которую он заплатил когда-то за свое верховенство в банде – и ниже этой цены он не опустится… В фильме есть живописная и кровавая сцена битвы двух банд Нью-Йорка не на жизнь, а на смерть. А где-то там, вдалеке от Нью-Йорка идет большая война Севера и Юга.
Так вот, я расскажу вам реальную историю «банд нью-йорка», которая перешагнула девятнадцатый век и жила своей жизнью в нашей стране со всеми своими типажами. Это история моего отца, который родился в 1929 году в деревне Медведиха Калининской области (ныне Тверская), и войну встретил и пережил уже вполне сознательным мальчонкой. Но война войной, а русское крестьянство при этом живет своей обычной жизнью – работает в поле, варит пиво, гонит самогон и… ожесточенно воюет друг с другом всем, что под руку попадется.
Деревня на деревню! С немыслимым остервенением! Убивая друг друга в этой внутренней войне с не меньшей ожесточенностью, чем их отцы – немцев на фронте.
В основном, в дело шло холодное оружие – самодельные ножи, топоры, пики, дубины… Если вы читали мрачные книги Чарльза Диккенса о диком капитализме XIX века, например, «Оливера Твиста», то наверняка вспомните жуткую атмосферу Англии того времени, олицетворением которой была окровавленная дубинка с прилипшими к ней волосами. В описываемых мною баталиях в качестве дубин использовались колы, собственно дубины и песты. Пест – это огромная «толкушка» для дробления зерен льна. Пест сделан в виде большой дубины и его рабочая часть обита металлом. (Эти песты двигались вверх-вниз в высоких ступах, приводимые в движение ходящими по кругу лошадьми, и толкли зерна, извлекая из них льняное масло. Оставался жмых, именуемый дурандой, которую деревенские дети ели как козинаки.) Вот эти обитые металлом песты и использовались в боях.
В качестве еще одного экзотического холодного оружия упомяну рапиру. Кому-то из деревенских удалось где-то достать учебную рапиру с шариком на конце, шарик был, естественно, спилен, а кончик тщательно заточен…
Из-за чего же дрались? Почему ходили деревня на деревню? Что не поделили?
«Да вот почему-то все окрестные села ненавидели нас, медведихинских и объединялись против нас – Трубичиха, Рязанчиха, Семунино, Сорокино, Лысиха, Железово, Баскаки, Шемнино. С Ивицы приходили, с Собакино. И даже с Бакшеихи, – рассказывал отец. Не знаю, почему они нас так ненавидели…»
Медведиха и вправду была большой богатой деревней, раскинувшейся на берегу полноводной (когда-то) реки Медведицы. И я знаю, почему их ненавидели. По той причине, по которой болельщики одного клуба ненавидят болельщиков другого.
«Сейчас я хожу по этим деревням, и там уже порой ни осталось ни одного человека, – сказал отец. – Бурьян…»
А я подумал: ну, и хорошо, что не осталось, потому что Деревня – это дикость.
В общем, собирались молодежно-подростковые банды, совершали набеги, бились не на жизнь, а насмерть. Это была настоящая война, с набегами, засадами, боями…