И вот однажды успевший повоевать с немцами и быстро комиссованный по причине контузии фронтовик Филиппов, то есть уже относительно взрослый дядя, вернувшийся в деревню в самом начале войны, недовольный тем, что чужое племя приходило с набегом на Медведиху, собрал медведихинских ребят и повел в ответный поход в сторону Семунино. Там походников уже ждали: разведка донесла. Впереди банды семунинских стоял Макан.
«С Маканом этим я до четвертого класса в школе учился», – пояснил отец.
Макану в ту пору было лет четырнадцать, наверное. И они там все действительно учились вместе – мой отец, Макан, Балда и Херота. А вот теперь жизнь развела, понимаешь по разные стороны «фронта».
Банды сблизились. На секунду замерли – строй перед строем, и Макан, размахивая топором, побежал на Филиппова. Фронтовик Филиппов не сробел, конечно, при виде несущегося на него с топором Макана, махнул пестом и срезал подростка ударом в голову. Тот рухнул как сноп. Но не умер. Головой только потом скорбел всю свою оставшуюся не очень долгую жизнь – болела голова у него сильно.
«У Макана сын, кстати, еще жив, в Медведихе живет, – говорил отец, возвращаясь из прошлого в день сегодняшний. – Я его иногда вижу. Здороваемся. Не говорю ему, правда, отчего его отец так рано умер…»
После этой первой стычки медведихинского Пересвета с семунинским Челубеем началась битва, во время которой парень рядом с контуженым Филипповым, который вышел на бой с рапирой, ловко проткнул насквозь одного из нападающих. И в тот день победа досталась медведихинским.
В этот момент повествования моя сестра задала отцу смешной вопрос. Дело в том, что по многочисленным рассказам она помнила, насколько тяжелой была тогда жизнь – после окончания учебного года и начала страды одноногий председатель колхоза с утра стучал в окошко и выгонял на сталинскую барщину всех, включая детей. Работали от зари и до зари. Потому сестра и спросила:
– Да когда же вы находили время на войну, если днем приходилось работать в поле от зари до зари?
Отец даже слегка подрастерялся:
– Вечерами и в праздники.
А в другой раз медведихинское войско повел на врага атаман Леха по кличке Сибря. Он собрал войско, чтобы идти походом, кажется, на Собакино… И тут пару слов нужно, наверное, сказать про этого атамана. Сибря был весь в отца – тот был хулиган, и Леха в него. Драчуны были оба, отец Лехи сел в тюрьму, потом сел и Леха. Леха все время ходил с ножом, поэтому не сесть он не мог, так как пырнул кого-то. И случайно в тюрьме оказался в одной камере со своим отцом, где они быстро установили в камере свои порядки… А поскольку пырнул не до смерти, отсидев, вернулся на родину, окруженную врагами – в Медведиху.
Едва вернувшись, Сибря снова сделал себе длинный нож и с этим ножом повел молодежную ватагу в поход. Причем по пути Сибря зарезал сына кирпичника – своего же, медведихинского! Сына кирпичника вызвали во двор, чтобы взять с собой в поход. Но тот идти отказался, видать, слово матери дал больше не драться, а за ум взяться, потому развернулся и пошел в дом. Такого предательства и поругания своего авторитета атаман Сибря не стерпел, сунул сыну кирпичника нож в спину, развернулся и пошел. Убил наповал.
Битва состоялась где-то на окраине деревни. Во время боя Сибре саданули по голове отточенным топором, но удар получился скользящим, Сибре только ухо срезало, да и то не до конца. Ухо повисло на мочке. Сибря своим длинным окровавленным ножом отрезал болтающееся ухо и завопил: «Погром!»
После чего его банда разгромила все Собакино, побив окна и поувечив множество жителей.
Темнело. И вечером, вернувшись после этой славной победы домой, Сибря, понимая, что его опять возьмут за убийство и посадят теперь уже надолго, достал ружье, сел в лодку и произнес слова, которые запомнил мой отец, запомнил я и которые благодаря этому остались в истории: «Застрелюсь теперь. Как услышите выстрел, знайте, меня больше нет».
И уплыл в темноту. Вскоре со стороны реки раздался гулкий в ночи выстрел, отразившийся эхом от стены леса за рекой. И тело мертвого викинга унесло вниз на лодке по течению куда-то в сторону Валгаллы…
Но самое поразительное, что роднит эту реальную историю из детства моего отца с выдуманным американским фильмом, так это исторический антураж вокруг. Описанные деревенские микровойны проходили в 1941 году, на фоне большой войны. Немец уже взял Калинин и стоял в сорока километрах от Медведихи. И ни у кого не было сомнений, что через несколько дней немцы войдут в деревню, потому что толпы оборванных, растерянных, голодных красноармейцев без винтовок и командиров, просящие хлеба, пробрели неорганизованной толпой через деревню, отступая на восток. А еще через день над деревней прошел на бреющем немецкий самолет-разведчик, высматривая советские войска. Он прошел так низко, что деревенские пацаны видели защитные очки летчика. Интересно, как его звали, этого немца, который увидел босоногим пацаном моего отца, задравшего голову вверх вместе с другими мальчишками?..
Ну, а дальше вся эта деревенская жуть перетекла в города, неся с собой деревенские привычки на переплавку. Помните у Высоцкого – «рукоятки легкие, трехцветные, наборные»?
Этот диковатый мир, олицетворенный моим отцом, отучившись в сельской школе, уходил после войны из деревни в большую жизнь, неся в себе деревню. Уходил босиком, закинув сапоги на спину: а чего зря подметки-то снашивать, чай, не казенные! В городе наденем, там-то по приличному надо. Эта картинка, которую я никогда не видел, но хорошо себе представляю, стоит у меня перед глазами – отец и несколько его одноклассников уходят в будущее из прошлого навсегда. А выйдя за пределы деревни, они у разрушенной большевиками колокольни еще раз оборачиваются в точке невозврата, чтобы принять последнее решение.
«Помню, оглянулись мы, – рассказывал отец. – Защемило: а стоит ли уходить из дома? Мать там. И вроде бы жизнь налаживается в деревне. Может, остаться? Развернулись и пошли».
И хорошо, что ушли…
Я рос в Москве 70-х. И у нас уже не было никаких тебе драк район на район и районных подростковых банд, а было какое-то почти открыточное советское детство, если вы советские открытки видели. Но по всей стране они еще были, все эти районные банды! Ударная волна гуманизации, начавшись в мегаполисах, уже полетела от мегаполисов по стране. Кое-где хватило одного поколения, чтобы все перевернулось. Кривая дикости сломалась. Вот возьмем городок Александров в ста двадцати километрах от столицы. Есть у меня там один знакомый на полтора десятка лет меня младше, то есть его детство пришлось на конец 80-х.
«Помню перевели меня в другую школу, и меня, естественно, тут же страшно избили, потому что новенький. Обычное дело, я же не ихний, а чужой. Сейчас, конечно, времена изменились, я уже второй раз сына в другую школу перевожу, так теперь даже намека нет ни на какую агрессию. Наоборот, все обнимаются почему-то».
Агрессия к новичку, к новому человеку – типичная черта дикаря и вообще многих человекообразных приматов. Недаром в примитивных языках два разных понятия – «враг» и «чужой» – обозначаются одним словом. Тот же Пинкер, ссылаясь на этнографов, приводит в пример сохранившиеся по сию пору дикие племена, где пришельцев встречают копьями и стрелами, не задавая никаких предварительных вопросов. Чужой = Враг.
Так что прекраснодушные левые либералы, рассказывающие друг другу сказки о природной доброте дикарей, сразу могут отправляться к черту. А лучше – к таким дикарям. Только нужно поторопиться, потому что ударная волна гуманизации продолжает лететь по миру, и уже в этом веке захватит весь образец.
Вообще же, подчеркнутое уважение к культуре дикарей, столь ревностно декларируемое леволиберальной политкорректной шушерой, является на мой взгляд одной из форм расизма. Что означает призыв левых к бережному сохранению туземной культуры? Вы и правда хотите, чтобы туземцы оставались в рамках своей культуры в то время, как вы будете летать на самолетах и пользоваться белым унитазом? В чем смысл этой консервации отсталости? Чтобы дети этих туземцев не имели возможности ерзать пальцем по смартфону, как ваши дети? Отнять у дикарей цивилизацию ради культуры? Зачем? Да и невозможно уже: если вы им принесете медицину, вместе с ней придут и смартфоны.
Глава 5О случившемся невозможном
Летом 2024 года один читатель задал мне следующий вопрос:
«Вот у вас в книгах написано, что насилие снижается, и что больших межгосударственных войн фронт на фронт больше не будет. Однако случился российско-украинский конфликт – самый большой после Второй мировой. Противоречие! Вы ошиблись».
На что я коротко ответил:
«Никакого противоречия. Напротив, случившее только убедило меня в моей правоте и лишь подтвердило мою точку зрения: фронтовые войны между постиндустриальными странами невозможны. Вы только посмотрите, во что превратился этот конфликт, как он ведется и как начался! В России решили, что сопротивления не будет, «наркоман» сбежит, и за неделю все будет кончено, мир и ахнуть не успеет. Но в Гостомеле повторения Праги‐68 не случилось. Знай Кремль, во что все выльется, и не начинал бы…»
А потом подумал: наверное, надо прояснить мою точку зрения. Развернуть, так сказать мысль. Разворачиваю.
Я исходил и исхожу из того, что ни по экономическим, ни по политическим, ни по психологическим, ни по демографическим соображениям большие войны между урбанизированными странами теперь невозможны. Западные СМИ писали о позиционном тупике и напрямую сравнивали русско-украинскую с Первой мировой, ставя рядом черно-белые снимки скошенных снарядами лесопосадок 1915 года и аналогичные фото с Украины. Но внешнее сходство не говорит о внутреннем – Первая мировая и Российско-Украинская похожи как оригинал и пародия. И дело не только в масштабах!
Давайте начнем с материальной базы…
Наверное, никто не будет спорить с тем, что данная война стала возможна только потому, что у России были накоплены неисчислимые военные запасы Советской империи, которая в течении многих десятилетий (!) являла собой сплошную военную фабрику, а на стороне Украины оказались все развитые страны с общим мировым ВВП более 50 % и складскими запасами времен Холодной войны.