— Прошу вас не скрывать их от нас, — сказал он.
— Вы действительно готовы их услышать?
— Да, — кивнул Цеханович.
— Извольте — это возмездие за Катынь.
Кресло под Цехановичем скрипнуло. Он поставил рюмку и выпрямился. Глаза его заледенели.
— Как вы изволили сказать? Возмездие за Катынь? Но в Катыни убивали поляков!
— Да. Но вы говорите, что их убивали исключительно русские.
— Мы так не говорим. Среди палачей НКВД могли быть люди и других национальностей.
— Ну, допустим, вы говорите только о русских, но я не об этом. Вам отлично известно, что на этом же месте их убивали немцы.
— Ничего подобного нам не известно!
— Вы просто не хотите этого знать. Это типичный пример коллективного самовнушения. Наличие в могилах немецких пуль, гильз и пуговиц от немецкого обмундирования, впервые отмеченное в дневниках Геббельсом, несомненный факт, подтвержденный всеми экспертами. Откуда они там взялись?
— Их подбросило НКВД!
— С какой целью? Не полагаете же вы всерьез, что НКВД уже в сороковом году допускало взятие немцами Смоленска? Это означало бы историческую сенсацию, что руководство НКВД находилось в сговоре с немцами. Иного объяснения нет, но и оно абсурдно: зачем тогда стрелять из немецкого оружия и бросать в могилы немецкие пуговицы? Немцам и их агентам влияния в НКВД, чтобы дискредитировать Сталина, нужны были бы только советские пули и советские пуговицы.
— А вы не допускаете, что всё проще, и что коммунисты и фашисты, сдружившиеся в тридцать девятом году, вместе казнили поляков, каждые из своего оружия?
— А, стало быть, у чекистов не хватило сил и опыта для массовой казни и они с западной границы, через всю Белоруссию, привезли немецкую карательную команду?
— При чем здесь силы и опыт? Предположим, немцев беспокоило, что интернированные польские офицеры в будущем могут быть использованы в войне против них, а Советы не хотели их держать у себя в тылу. Ликвидировать польских офицеров было выгодно и тем, и другим.
— А как вы себе представляете это сотрудничество? Немцы предложили Сталину уничтожить интернированных поляков как опасную для обеих сторон силу, а Сталин сказал: хорошо, но мы не обязаны делать всю грязную работу сами, приезжайте и тоже стреляйте?
— Может быть, и так.
— Тогда получается, что круг замкнулся. Мы вернулись к тому, с чего я начал. Факты и непредвзятые выводы из них говорят, что польских офицеров в Катыни убивали и чекисты, и немцы. Только вы считаете, что они это делали вместе, а я считаю, что часть поляков, в основном старшие офицеры, была расстреляна чекистами в сороковом году, а другая часть — в сорок первом году немцами при захвате Катыньского лагеря. Но в любом случае немцы тоже убивали, причем, по вашей версии, именно они это и предложили! Но вы молчите о немцах и, как всегда, всю вину возлагаете на русских.
— Не только мы. Вы тоже признали свою вину.
— Не обольщайтесь! С точки зрения правды это признание мало чего стоит, будучи лишь частью навязанной вами неправды. Наши политики, ища популярности на Западе, много чего признали с конца восьмидесятых годов. А следствие, между тем, не подтверждает даже факта гибели в Катыни, Старобельске и Осташкове тысяч людей.
— Вот как? А опубликованные вами документы из «особой папки» тоже этого не подтверждают?
— Прошло уже семнадцать лет, как они были впервые у нас опубликованы, а к ним с тех пор так и не прибавилось главного: актов о приведении смертных приговоров в исполнение, которые не уничтожались, судя по письму Шелепина Хрущеву 1959 года. Но даже из этого довольно странного письма ясно, что чекисты расстреляли в сороковом году почти на четыре тысячи поляков меньше, чем изначально предлагал Берия. Кто же расстрелял остальных? Марсиане? Если вас интересует истина, то вы не должны радоваться тому, что наши политики согласились с версией нацистов. Хотя бы потому, что в сорок третьем году немцы вовсе не были вашими друзьями. Вы настаиваете на явной неправде, и возвели ее в ранг государственной политики. А неправда разрастается в общественном организме, как раковая опухоль. Перед самым крушением я размышлял в аэропорту о том, что люди, даже имея реальную возможность изменить предсказанную судьбу, духовно не способны на это, поскольку находятся в плену привычных, далеких от метафизики представлений. Но после катастрофы мне такого объяснения показалось недостаточно. Дело не только в привычных представлениях, но и в характере представлений. Когда они основаны на неправде, то сбудутся самые дурные пророчества. Людей в президентском самолете убил не туман, а Катынь. Если бы Качиньский и его команда не опаздывали на антирусскую церемонию в Катыни, пилоты обязательно повернули бы на запасной аэродром, не дожидаясь ничьих предсказаний. Напомню вам, что Лех Качиньский мог разбиться еще в 2008 году в Тбилиси, когда летел поддержать насмерть перепуганного наступлением наших войск Саакашвили. Но менее уступчивый командир самолета сел в Баку, плюнув на политические соображения. А ведь его уволили и хотели судить за измену! Ясно, что новый пилот не осмелился бы последовать примеру своего предшественника. Повторение тбилисской ситуации прямо означало гибель президентского самолета, что и случилось. Качиньский и его окружение шли навстречу своему року с того самого дня, как русофобия в Польше стала государственной идеологией. Никакое предсказание, даже сделанное за год, не спасло бы самолет, и ничто не заставило бы пилотов повернуть. Спасти могло только одно: внезапное просветление Качиньского, осознание пагубы русофобии в ее катыньском варианте. Но шансов на это, как вы сами понимаете, почти не было.
Цеханович внимательно слушал, изредка мигая. Потом, вытянув губы, маленькими глоточками осушил рюмку, съел ложечку жульена. Лицо его было непроницаемо. Он поправил галстук-бабочку, смахнул невидимую пылинку с лацкана дорогого пиджака и сказал:
— Спрашивая вас о причинах, я имел в виду несколько другое. Я полагал, что, применив ваши способности, вы мне поможете узнать о роли диспетчеров в катастрофе, о готовности других служб аэропорта, о технической исправности самолета, отремонтированного в России. Хотелось бы также знать… если это возможно… — Цеханович несколько замялся, — о роли ФСБ в этой истории.
Енисеев засмеялся.
— Что здесь смешного? — удивился поляк.
— Вы ничего не поняли из того, что я говорил. В этой трагедии всё было судьбой — и туман, и мое предсказание, и работа диспетчеров, и других служб аэропорта, и техническая исправность самолета, и неизвестная мне роль ФСБ, и поведение пилотов. Я уже не говорю о поведении Качиньского. Здесь всё подчинялось системе мира, в центре которой — Катынь как символ страданий польского народа от русских злодеев. У Качиньского даже фамилия была созвучна Катыни! Он почти Катыньский! И вот — вашему народу был дан знак свыше.
— Какой же?
— Полагаю: прекратить катыньскую истерику.
— Никто не давал вам права оскорблять наш народ, — тихо сказал Цеханович.
— Мне и предсказывать гибель самолета никто не давал права. И я его не просил. Так получилось. Что же касается причин: вы спросили — я ответил. Я и не ставил себе целью понравиться вам или вашему народу.
Цеханович отвел глаза. Некоторое время они молчали.
— Я вижу, что вы разочарованы, — усмехнулся Енисеев. — А чего вы ждали? Что я скажу, будто диспетчеры неправильно посадили самолет? Или что он был взорван ФСБ?
Цеханович снова наполнил рюмки.
— Можно еще один вопрос? — осведомился он.
— Валяйте, только я, как видите, не способен дать нужные вам ответы. Вам, очевидно, нужна Катынь номер два или, точнее, вечная Катынь. А я вам могу дать только Бермудский треугольник для поляков под Смоленском.
— Кто будет следующим президентом Польши?
— А-а! — погрозил ему пальцем Енисеев. — Вижу, вижу, что вы из команды Ярослава Качиньского!
— Как же вы это видите? — несколько оторопело, но с любопытством спросил поляк.
— Мои скромные пророческие способности здесь ни при чем. Если бы вы были центристом или даже левым, то спорили бы со мной о Катыни до хрипоты. А вы лишь сдержанно возражали мне. Стало быть, вы из правых, которым отлично известно, что всё именно так, как я говорю, потому что вы и есть творцы катыньского мифа об исключительной вине русских. Но вы искренне считаете, что Катынь — одна из польских основ, от которой ни в коем случае не следует отказываться.
— Вы не знаете всех наших основ, пан Енисеев, хоть и прорицатель. Между прочим, покойный Лех Качиньский всегда открыто предъявлял претензии Германии за шесть миллионов уничтоженных нацистами поляков. А вы говорили, что мы замалчиваем вину немцев.
— Вы замалчиваете ее в катыньском деле, чтобы ваши претензии к России были столь же основательны, как претензии к Германии. Но они не могут быть равными, даже если Сталин на самом деле расстрелял тысячи поляков. Потому что шесть миллионов — неизмеримо больше. На деле вы предъявляете нам, освободившим вас от немцев, бо́льшие претензии, потому что немцев побаиваетесь.
— Мы и вас побаиваемся, — скривив тонкие губы, усмехнулся Цеханович. — Так кто же станет будущим президентом Польши, пан Енисеев?
— Ярослав Качиньский не станет.
— Почему?
— Из-за апрельской катастрофы в том числе. Время Качиньских прошло. Но вы свою работу не потеряете. И Сикорский останется министром иностранных дел. Он ведь американская креатура.
Цеханович убрал с колен салфетку, встал, оправил пиджак.
— Что ж, благодарю вас, пан Енисеев. Сколько я вам должен?
— Нисколько. Не подумайте, что я бессребреник, просто мистическое чутье подсказывает мне, что деньги, полученные за так называемые предсказания в этой кровавой истории, мне на пользу не пойдут. Да и вы явно не услышали от меня того, что хотели.
— Отчего же? То, что вы сказали обо мне и пане Сикорском, стоит гонорара. Не стесняйтесь, пожалуйста.
— Мне не нравится ваш пан Сикорский, да и от вас я не в восторге. Вот вы, бьюсь об заклад, заготовили для меня толстый конверт, а сейчас хотите заплатить из него только за благоприятные предсказания о вас и Сикорском. Вы, очевидно, из тех, кто признает только хорошие пророчества. Считайте, что вы расплатились со мной водкой и закуской.