Общество на следующий день после революции; название это не отвечало в точности проводимой мною мысли и поэтому, расширив об'ем моего труда, я изменил его название на более соответствующее излагаемым в нем воззрениям.
Действительно, когда идет речь о революции, такой, как мы ее понимаем, нельзя говорить о завтрашнем дне. „Завтра” существует для политических революций, заканчивающихся в 3 дня, неделю, месяц или год, но социальная революция окончится только в тот день, когда власть бесследно исчезнет с земли, и тогда не понадобится больше вмешательство революции для обеспечения эволюции, и последняя будет совершаться свободно и беспрепятственно.
Пока настанет этот день, революция происходит ежеминутно, ежечасно, повсеместно...
Это беспрерывная борьба будущего с прошлым, движения с застоем, справедливости с неправдой.
Началом ея был первый независимый акт личной инициативы, и неизвестно, когда наступит ея конец...
В настоящий момент для нея „завтра” не существует.
С другой стороны, заглавие: Общество на следующий день после революции как бы указывало на то, что в ближайшем будущем должен наступить совершенный переворот в современном строе, что на смену ныне существующего внезапно появится новое, вполне организованное общество.
Эволюционисты упрекают нас, будто мы не считаемся с естественными законами, согласно которым все на свете прогрессирует постепенно и медленно. Поэтому, мы должны избегать всего, что могло бы дать повод к недоразумениям, ибо отлично знаем, что общественный строй, к которому стремимся, не появится вдруг, как по мановению магической палочки, а сформируется постепенно, от соединенных усилии многих поколений, путем ли уступок, насильно исторгнутых, господствующих классов, или одержанных над ними побед, которые дадут возможность устраиваться помимо их согласия.
Политические революции довольствуются тем, что низвергают людей, стоящих у власти; ограничиваются переменой названия правительственного механизма, оставляя его функции, и поэтому такие революции совершаются более или менее быстро; исполнив свое назначение, достигнув цели, они останавливаются в своем движении.
Политическая революция оканчивается в момент, когда люди, которые ее совершили, или — что бывает чаще всего — побудили других совершить, устранят представителей прежней власти, и вместе со своими сторонниками займут их места: „Завтрашний день” такой революции тот, в котором эти люди празднуют победу, чувствуя, что власть в их руках.
Социальная революция не может совершиться так быстро: политические революции суть только отдельные эпизоды ея, и их удача, или неудача нисколько не влияют на конечный результат.
Иногда поражение влечет за собою столь грандиозный и плодотворный под'ем духа, какой вряд ли мог бы быть вызван победой; примером может служить вооруженное восстание коммунаров 71 года. Казалось, репрессии, после его подавления, окончательно восстановят старый порядок вещей. Реакция ликовала, полагая, что пролетариат обуздан раз на всегда и не сумеет сбросить ярмо своих политических и экономических хозяев.
Между тем именно с этого времени требования рабочих приняли определенную экономическую окраску; рабочие поняли, что политические перевороты нисколько не влияют на их экономическое положение, что власть — только орудие, а настоящий хозяин — капитал.
Социальная революция есть плод эволюции: последняя при столкновении с социальными учреждениями, задерживающими ее течение, превращается в революцию.
Она подобна реке, разлившейся во всю ширь по равнине; незаметно движется она в своем русле, как бы засыпая и нежась под горячими лучами солнца; они освещают ее и согревают и отражаются в ее гладкой поверхности, как в огромном зеркале.
Эволюция также медленно перерождает умы, и медленно, постепенно, от поколения к поколению, незаметно для отдельных индивидуумов, перерабатывает и изменяет нравы, стремления и идеалы; но если при этом старые учреждения остались неподвижны, то конфликт неизбежен.
Так и река: по выходе из равнины, ея берега становятся высокими, крутыми, сдавливают ее и принуждают ее воды течь по узкому каналу; река, походившая на гладкое, спокойное, почти неподвижное озеро, сразу перерождается: волны катятся быстро, с шумом ударяясь о скалы, преграждающие русло, и подмывая сжимающие их берега; и река, прежде спокойная и безобидная, превращается в бурный поток, уничтожающий все на своем пути.
Этого то не могли понять правительства, и вот почему — исполняя, впрочем, только свое назначение — всегда пытались поработить поток новых идей и заставить его течь узким каналом, промеж плотин, безрассудно воздвигаемых ими; и когда раз'яренный поток, став сильнее этих преград, размывает их, разрушает окопы, казавшиеся правительствам столь прочными, то до того велико ослепление этих безумцев, что они винят поток, не понимая, что катастрофа — неизбежный, роковой результат плотин, воздвигнутых ими; что несчастьем они обязаны собственной неумелости; что в нем не виноват поток, который, если бы не они, нес бы на своих волнах плодородие, вместо разрушения.
Говоря о революции, я подразумеваю не только борьбу с оружием в руках; всякая борьба против существующей власти, против современной общественной организации, будь это борьба активная, или пассивная, прибегает ли она к физической силе, или моральной; стремится ли к цели, вопреки существующим законам, но не навлекая на себя их кары, или же путем открытого нарушения их; раз только эта борьба ведется во имя устранения какой-либо несправедливости, какого-либо предрассудка, она уже этим самым содействует социальной революции, и каждый ее шаг вперед является успехом в общем ходе революции.
Когда добросовестно изучив наш социальный строй, ученый критик провозглашает, что неимущие классы смогут выйти из своего положения только посредством насилия, что только насилие освободит их от экономического гнета, тяготеющего над ними, то вывод такой нельзя назвать суб'ективным и заподозрить ученого, что он более сторонник насильственных мер, чем мирных. Ему хорошо известно, что революции нельзя декретировать, ни импровизировать. Из своих наблюдений он вывел истину, помимо своих личных симпатий, безразлично на чьей бы они ни были стороне: эксплуатирующих или эксплуатируемых; он констатирует то, что ему кажется правдой, и будущее покажет, ошибся ли он.
В наши дни немыслимо организовать революцию; прошли те времена, когда народ воспламенялся речами трибунов и по их воле шел приступом против правительства; если такая сила слова и существовала когда-либо, то в настоящее время она ничтожна.
Конечно, ораторы и писатели влияют на умы; влияние это бывает большее или меньшее, непосредственное, продолжительное или скоро преходящее, в зависимости от дара слова, силы убеждения, образности речи и интенсивности логики; но в наше время критицизма оно всегда очень ограничено и имеет только частичное значение; значение большое, сравнительно с другими факторами, но в общей совокупности действующих сил и условий времени и среды — довольно, в сущности, ничтожное.
В наше время народным вождем можно сделаться лишь под условием: не выдвигаться вперед толпы; толпа следует только за тем, кто умеет итти шаг-в-шаг с нею, и если в истории иногда встречаются народные вожди, увлекавшие за собою толпу в бой, можно с уверенностью сказать, что толпа раньше их проникнулась сознанием необходимости борьбы, и сама выдвинула их из своих рядов.
Кто ищет истину, не заботится о том, следует ли за ним толпа. Если он одновременно с этим пропагандирует, — а это делает всякий, кто искренно увлечен идеей, — то он стремится сделать эту истину доступной для толпы, и для того, чтобы толпа могла усвоить ее, облекает ее в возможно более понятную и доступную форму; если ему удастся убедить ничтожное меньшинство, оторванное от толпы, — он может поздравить себя с успехом, но на этом и кончается непосредственное влияние пропагандиста; остальное довершают время и события.
Мыслитель, убедившийся в необходимости революции, может, конечно, многое сделать в смысле распространения своих убеждений в народе; тем не менее, его труды не ускорят революцию ни на одну секунду, и если бы — что совершенно немыслимо допустить — он достиг того, что весь народ сознал бы необходимость ея, все-таки она произойдет не раньше, чем когда обстоятельства сделают ее неизбежной.
В деле революции недостаточно быть готовым к ней; необходим случай; и очень многие, не думающие когда-либо принимать участие в революции, в момент, когда она загорится, могут сделаться ея самыми горячими защитниками.
Поэтому, когда правительство издает репрессивные законы против социологов, проповедующих на основании научных данных неизбежность революции, оно походит на страуса, о котором рассказывают — наверно ошибочно, — что он в опасности прячет голову под крыло, думая этим спастись. Можно запретить открыто констатировать факт, но это не помешает всем, умеющим думать, признавать его наличность, и никакие запретительные законы не в состоянии остановить хода событий.
Итак, между теми, которые жаждут освобождения, и теми, кто стремится удержать власть навсегда в своих руках, война неизбежна. Она замедлится, или будет ускорена, в зависимости от того, какие меры примут правительства, а также от степени энергии и сознательности борцов за освобождение; но, так или иначе, борьба неизбежна.
Как я сказал уже выше, социальная революция не может совершиться в несколько дней; возможно, что она продлится всего несколько лет, но возможно также, что будет делом нескольких поколений; кто может знать это?
Революция есть ряд мелких стычек и больших сражении с правительством и капиталом; в этой войне победы беспрерывно чередуются с поражениями; за наступлением следует отступление, иногда столь поспешное, что может казаться, что мы возвратились к временам первобытного варварства.
Тем не менее, побежденный и задержанный в одном месте, прогресс в другом продолжает борьбу, и