Воды Черного моря передавались в бассейн по трубам в две тысячи верст длиной. Морская вода сверкала и кипела внизу под геликоптером.
— Как называлось это место раньше? — спросил пассажир у своего спутника.
— Болото! — ответил спутник. — Болотная площадь! Мы над Москвой.
И. ЯсинскийНе сказка…
Советская звезда, взметнувшись над Землею, разгорается все ярче в своем неуклонном полете и привлекает к себе взоры и угнетаемых и угнетателей, чующих, что близок день, когда он всем воссияет и разгонит тьму неволи, и когда падут, взвыв от ужаса, ослепленные светом, международные бандиты. Когда же наступит этот день?
И неужели в этом вопросе есть что-нибудь фантастическое?
Хотелось бы рассказать не сказку о том, что будет через сто лет, а благовествовать действительность…
Но чье перо, однако, в силах в нескольких строках художественно изобразить не достижения, через сто лет, грядущего материального прогресса, нет; а главное, те высшие общественные чувства, крайнего развития которых должно достигнуть человечество, свободное от борьбы с себе подобными за жизнь, свободное от власти природы и предоставленное естественному своему стремлению к совершенствованию, какое только мыслимо для гения в области идей и чувств.
Л. ЗавадовскийПровинция через 100 лет
Городок Усмань, в котором я живу, будет вымощен булыжником, не придется счастливцам в 2027 году натягивать болотные сапоги и прощаться с семьей прежде чем отправиться в поход к почте, чтобы сдать пакет, адресованный издательству «Земля и Фабрика», можно будет не держать кровожадных собак во дворах и не вешать на дверях пятифунтовых железных замков и не заставлять окон с пяти часов вечера ставнями из вершковых досок.
В этом я уверен!
Думаю также, что хомутовские мужики перестанут, наконец, со злобной завистью глядеть на рыжие залатанные сапоги горожан, и внуки мои не испытают никогда желания провалиться сквозь землю от неловкости и какого-то стыда. Бабы перестанут носить молоко за 10–15 верст в наш городок, а будут сдавать в какой-нибудь «молочный союз», будут получать нечто вроде месячного жалованья, будут членами союза со всеми преимуществами, вытекающими из этого. И главное — будут оставлять молоко и для своих ребятишек, — не все отдадут в «союз».
Думаю — соха и деревенская борона наконец успокоятся в «музее местного края». Ребятишки не будут мчаться, сломя голову на другой конец села, чтобы увидеть трактор, а будут, прислушавшись к гулу мотора, безошибочно определять: «Это № 3 в Долинский клин пошел пар метать». По шоссейной дороге, между золотых хлебов, будут мелькать автомобили с парнями и девушками, едущими на работы. Сорванные крылом машины колосья ударят в лицо зерном тяжелым, как свинец. Спины парней и девушек будут прямы и стройны, не изуродованы непосильным трудом, руки красивы. Песни будут какие-то новые.
Но одного не будет — и поэтому так ленива моя мечта, — не будет в живых ни одного из тех, кто мечтал, так много страдал и работал для всего, что будет через сто лет.
Ив. Касаткин«Отвечаю из глуши…»
Отвечаю из глуши, хотя и недалекой от Москвы, но мало в чем уступающей каким-нибудь Тетюшам. Здесь улицы заростают бурьяном и крапивой, всюду лишь повалившиеся заборы, и неторопливый житель у калитки будет тебе часами рассказывать о том, как в прошлом году соседская собака придушила его гусенка. Словом, здесь знаменитая «вековая тишина». Эту заколдованную тишину ревниво охраняет прежде всего состояние грунтовых дорог. Но уже потревожена матерая одичалость и косность. Обыватель из-за поваленного плетня, задравши голову, ежедневно утром и вечером наблюдает гулкую стальную птицу — на запад и обратно. И невольно по ней угадываешь, что высокая индустрия, наука и всеобщий культурный подъем через сто лет совершенно свернут шею «вековой тишине» с бурьяном и крапивой, с бесконечной беседой у калитки о том как и чем можно сводить мозоли.
Очень жаль, что не придется увидеть нам, ныне живущим, СССР через 100 лет. Но мне, сидящему сейчас в этой глуши, уже не зазорно мечтать о том, что авось еще на своем веку я буду летать отсюда в Москву на собственной авиэтке…
Н. АсеевЧто будет?
В самом деле:
что будет.
Межзвездные рейсы?
Крылатые люди?
Искусственный климат?
Живительный газ?
Машины веселья?
И сны на заказ?
Вот повод
для лирика сирого.
Привстать на носки
и пофантазировать!
За точность ответа
я не боюсь!
И верю,
что этой достаточно
даты,
Чтоб шар земной
превратился в союз
Советских Социалистических
Штатов.
И вот,
оглянувшись
оттуда назад,
и в нынешнем прошлом,
заметное виделя,[2]
мечтаю о том,
что увидят глаза
тогдашнего
беспристрастного
жителя?!
Вопервых, конечно,
радиовышки
они —
как для нас —
шалаши допотопные.
На радиовышках —
радиовспышки:
Бриан,
Чемберлен
и тому подобное.
Затем,
взглядясь попристальней,
увидит
трубы, кровли
морских портов
и пристаней
изломанные профили.
И, наконец,
под крышами,
людскою
черной лавищей,
найдет
скользящих
лыжами,
шагающих
и плавающих.
А вдруг найдет
меня еще
и врущего,
и путающего,
и грубо изменяющего
чудесный облик
будущего.
Вот почему
безмерно строг,
за век вперед
не лазая,
я прекращаю
этих строк
возможную
фантазию.
И говорю себе:
держись,
крепись,
несчастный лирик,
ведь все равно
настанет жизнь,
фантазий всяких
шире.
Пусть будут
в воздухе дома
летать,
спускаясь плавно,—
жизнь
выдумает их сама,
а жить
и нынче славно.
А жить
не плохо и теперь.
Лишь длились
жизни б звенья,
лишь ощущались бы в тебе
столетий
измененья.
Александр ЯковлевГлавное, чтобы люди были счастливы!
Конечно, техника СССР через сто лет сделает сказочные успехи. Те несметные богатства, которыми мы располагаем, будут, наконец, вынуты из-под спуда и пущены в оборот. Жизнь внешне станет удобной и легкой.
Но этот успех будет так же безрадостен, как безрадостны успехи техники сейчас. Люди и тогда будут мало замечать их, как мало замечают в наши дни.
Другое дело — науки и искусства, этот корень истинно человеческой жизни. Я хочу верить, что они небывало расцветут. Освобожденные от всяких гнетов религиозных, национальных, политических и других — они засияют, как солнце, и, может быть, принесут человечеству счастье. Главное, чтобы люди были счастливы. А какой ценой — все равно.
Павел НизовойСон будет правдой!
Огромная комната с полуоткрытой балконной дверью. На улице — вечер. На темном глубоком небе то и дело вспыхивают светлые точки и быстро бегут по небу; изредка протягиваются шарящие лучи прожекторов.
В комнате — ни одной лампы, — свет мягкий, голубоватый, похожий на дневной, невидимо льется с потолка и с верхней части стен. В кресле, откинувшись на спинку, сидит человек. Он всего несколько минут назад прилетел со станции Москва-центральная Всемирной компании воздушных сообщений.
Дорога все-таки утомляет. Он сидит сейчас немного усталый, прикрыв глаза. Протягивает руку к радиотелефону. Звонок, сигнальная вспышка красной лампочки — и на маленьком экране появляется сухое деловое лицо мужчины. Мужчина говорит коротко, ясно, сухо и быстро исчезает. Снова звонок и вспышка. На экране новое лицо и новая речь. Эти люди звонили в отсутствии хозяина, и телефон записал их речи.
Хозяин комнаты повернул выключатель другого аппарата. Раздался ровный, четкий голос вечерней радиогазеты:
«Последние новости.
Европейские Соединенные Штаты. Лондон.
На сталелитейном заводе 273 — СЛВ сегодня переплавлена последняя гигантская пушка, из которой Англия стреляла по Парижу. Позорная страница человеческой истории прочтена и перевернута…»
«Германия.
В штате Либкнехта, на 5-е августа назначена всемирная воздушная олимпиада. Слет чемпионов старого и нового света…»
«Москва.
Проф. Ивановым, разрешившим проблему долговечности, произведены удачные опыты оживления уже разложившейся клетки…»
Хозяин комнаты опять протягивает руку к выключателю. Можно бы послушать Миланскую оперу. и посмотреть заседание нового парламента в Токио, — здесь же, не поднимаясь с кресла, но у него нет сейчас настроения. Ему нужно также продиктовать маленький рассказ для «Вечернего журнала». «Пишут» теперь не как в старое время: пером на бумаге или машинкой. Гораздо проще и менее утомительно — диктует в аппарат, и это произведение передается голосом автора во все концы мира.
Писателю вспомнилась сейчас одна женщина, которую он не видал уже неделю.
«…Да, да, — мысленно он говорит ей. — Мне очень хочется тебя видеть… Я только что вернулся. У меня сегодня есть несколько часов свободных.»
И чувствует ее ответ:
«Уже возвратился? Я рада, очень рада. С первой же аэромашиной. Жди…»
Я открыл глаза. Сижу за письменным столом у себя в комнате. Так это — минутный сон после утомительной работы. Никуда я не летал, не слушал очеловеченные машины, не внушал мысль свою через стоверстное расстояние… Пожалуй, и лучше…