– Знаешь, Юр, на что все это больше всего похоже? На хорошо спланированное предательство высшего командования. Представляешь, когда я оборудовал два запасных полевых аэродрома, меня чуть под трибунал не отдали. Если бы не война, точно бы с командования дивизией сняли. А сколько раз я докладывал, что на немецких аэродромах, расположенных рядом с границей, количество самолетов увеличилось на порядок – на них только взлетные полосы и рулежные дорожки свободны, а остальная территория забита самолетами. И опять только один лай из Минска и приказ – ни в коем случае не перелетать границу и не делать аэросъемок. Как я узнал после начала войны, штаб фронта днем двадцать второго июня получил Директиву № 3 из Москвы, которая предписывала нанести механизированными силами концентрированные удары по противнику на сопредельной территории и овладеть городами Сокулки и Люблин. И как же Павлов и его штаб начали выполнять эту Директиву? Да они ее только полностью исказили и сделали совершенно невыполнимой. Во-первых, наспех сформированную КМГ бросали в бой разрозненно и без единого командования – Болдин, номинальный командир КМГ, все это время просидел в штабе 10-й армии и в части подведомственной ему группы ни разу не выезжал. Во-вторых, самый мощный 6-й мехкорпус, включенный в эту группу, сначала погоняли по Белостокскому выступу в поисках мифической немецкой танковой дивизии, а когда его танки израсходовали моторесурс, а многие вообще застряли в болотах, пришло время отправлять его под Гродно. Тоже, знаешь, не близко, да еще по этим хреновым дорогам, забитым разбомбленной техникой. А я несколько раз докладывал в штаб 10-й армии, что с воздуха не видно никаких прорвавшихся немецких танковых дивизий, и за это получил очередной втык от Голубева. И в-третьих, в Директиве ясно указано, что удар нужно наносить по территории Польши, в основание немецкого клина. То есть прорываться к Сокулкам, а не лезть под удар самых боеспособных немецких дивизий Третьей танковой группы Гота, которые нацелены на Гродно. И дураку ведь ясно, что если мы перережем единственную железную дорогу, по которой снабжается 3-я танковая группа, то Готу крышка. Он в том болотисто-медвежьем углу без этой самой железной дороги даже банку тушенки для себя не протащит, не говоря уже о том, чтобы обеспечить группу топливом и боеприпасами.
Петрович смолк и внимательно на меня посмотрел – хотел для себя уяснить, как я воспринимаю его информацию. А я был весь во внимании и со многими его словами был полностью согласен, и даже прихлопнул дверь грузовика, которую предупредительно приоткрыл Синицын, чтобы командиры, не утруждая себя, могли забраться в кабину. Не нужно, чтобы слова генерала достигли ушей красноармейца. То ли дело Шерхан, он почувствовал, что командиры ведут важный разговор, и молча, не подходя к нам, забросил в кузов парашют и забрался туда сам. Черных тем временем, прозондировав выражение моего лица, удовлетворенно хмыкнул и продолжил:
– Знаешь, Юр, крепость Осовец еще держится, и можно было бы под ее прикрытием, спокойно, без боев, добраться до Августина, а оттуда до Сокулок, двадцать шесть километров по дороге. Но даже если ее плотно перекроют немцы, можно двигаться другим путем – от границы до железной дороги на Сокулки по межозерному дефиле – всего-то двадцать километров. А если перерезать железную дорогу, то удерживать ее за собой в той местности можно и малыми силами. Один из твоих полков мог бы поставить на колени всю Третью танковую группу немцев. Но все эти планы какой-то группе наших генералов очень не нравятся. Полное впечатление, что вымотанные бессмысленными маршами соединения специально подставляют под удары самых боеспособных частей вермахта. Твоей бригаде повезло, что она является резервом Главного командования и подчиняется практически только приказам из Москвы. Если бы не это, то хрен бы вам дали возможность устроить баню 2-й танковой группе немцев: сидели бы сейчас в своем Михалово и утирали кровавые слезы. А сейчас, конечно, все хотят примазаться к твоей победе – что именно их распоряжения ты выполнял. Вон, в штабе Голубева сразу связь наладилась, как только твой Пителин разослал радиограммы в Москву и Минск «о грандиозных успехах, достигнутых бригадой». Сразу связались со мной с приказом провести аэрофотосъемку последствий ваших засад у Ружан и Ивацевичей. Почему-то у этих штабных крыс раньше не возникала мысль использовать авиацию в поисках следов якобы прорвавшейся в тылы армии целой немецкой танковой дивизии. Даже в этой ситуации они бы замылили все полученные данные, но поступил грозный приказ – немедленно самолетом отправить полученные фотографии и саму фотопленку в Москву. Я, естественно, сразу же отправил в Москву СБ с дополнительными навесными топливными баками, который без дозаправки способен достичь столицы.
«Хм, в Москву – это хорошо!» – В отличие от Петровича, который только теперь начал прозревать, я знал по своей прошлой жизни, что в руководстве армии, да и страны, есть люди, которые всеми фибрами души ненавидят Советский Союз и всячески способствуют его проигрышу в этой войне. Вот, только, к сожалению, я не знал, кто именно – эти сволочи так замаскировали свои действия, что даже через много лет наш эскадронный специалист по истории не мог нам конкретно назвать их имена. Он рассказывал, что только небольшая часть врагов попала под сталинские чистки и, наоборот, все эти чистки прошлись в первую очередь по честным людям, настоящим патриотам своей страны. Умные и хитрые враги использовали эти репрессии, чтобы убрать с важных постов энергичных, опытных профессионалов и заменить их на зеленых, безбашенных мальчишек, которые не задают лишних вопросов, а не задумываясь выполняют любые, даже самые странные, с любой точки зрения, распоряжения.
Эти мысли пронеслись в голове буквально за те секунды, пока Петрович молчал, глядя на меня печальными и усталыми глазами. Я, чтобы как-то прервать это гнетущее молчание, даже перед ним играя привычную роль тупого служаки, которому только что открыли глаза на существующее положение дел, воскликнул:
– Так это что получается, никому из командования нельзя верить? Эти гады, генералы, нас на убой тащат?
Черных усмехнулся, хлопнул меня рукой по плечу и уже более веселым тоном произнес:
– Почему же это всем не верить? Вот я – тоже генерал, но мне-то ты веришь?
– Тебе верю, а вот другим теперь – не знаю!
– Да ладно, Юр, нельзя так! Подавляющее число генералов и штабных командиров – нормальные честные люди. Только единицы из них враги. А может быть, враг и вовсе всего лишь один, но сидит он в высоком кабинете, и мозги у этого злого гения работают, как арифмометр, а эти единичные генералы у него, как марионетки в ловких руках.
Да… Не зря я все-таки в Эскадроне был одним из лучших по методам конспирации – даже у хорошо меня знающего человека не вызвала и тени сомнения искренность моих слов. Именно такой реакции Черных от меня и ожидал. Но уже через секунду от самовлюбленных ощущений, что я хитрый и прожженный конспиратор, не осталось и следа, потому что неожиданно для самого себя в одно мгновение я превратился из крутого конспиратора в изумленного мальчишку, которому вдруг дали вкусную конфету. А причиной этому стал всего один возглас Петровича, который меня просто ошарашил своей абсурдностью. Генерал неожиданно строгим, командирским голосом спросил:
– Черкасов, ты почему не по форме одет?
Я, изумленно на него глядя, промямлил:
– Как это не по форме? Все строго по уставу, ну, может быть, только гимнастерка и галифе слегка помяты.
Но Черных настаивал:
– Да нет, товарищ командир, петлицы у тебя не те! В них должны быть не скрещенные стволы пушек, а танки.
Глядя на меня такого, стоявшего открыв рот и изумленно хлопающего глазами, Петрович не выдержал, расхохотался и сквозь смех произнес:
– Да и шпалы в петлицах у тебя не по форме – звезды там должны быть. Понимаешь? По две звезды в каждой петлице. Генерал ты теперь, Юрка, – ге-не-рал!
Мое неподдельное изумление веселило Петровича еще некоторое время, но потом он перестал смеяться и уже совершенно серьезным тоном сообщил:
– О присвоении тебе внеочередного звания я узнал перед самым вылетом на задание. Пришла радиограмма из Москвы за подписью самого Сталина, в ней еще много фамилий людей из твоей бригады, кому присвоено внеочередное звание, из них я запомнил только Пителина – теперь он полковник. В той же радиограмме ты назначен командиром 6-го мехкорпуса.
У меня непроизвольно вырвался возглас:
– А как же Хацкилевич?
Черных изменившимся, слегка дрожащим голосом ответил на этот, как оказалось, нелепый вопрос:
– Погиб Михаил Георгиевич! Пал геройской смертью непосредственно в боевых порядках мехкорпуса. Не прятался он за спинами подчиненных, как некоторые наши генералы. До конца выполнил свой долг!
В интонации Черных теперь уже отчетливо зазвучали металлические нотки, и он, как истинный комдив, гаркнул:
– Все, Черкасов, время не ждет, нужно двигать отсюда!
Потом, осознав, что говорит не с подчиненным, а с другом, к тому же теперь ставшим генералом, смягчился:
– Уезжать нужно, Юра, отсюда, не дай бог, немцы повторят авианалет, и теперь уже будет некому прийти на помощь. К тому же в штаб моей дивизии должен прибыть один из заместителей Хацкилевича, чтобы хотя бы вкратце ввести тебя в курс дела и сопроводить в штаб 6-го мехкорпуса. Я сам слышал, находясь в нашем радиоузле, как Болдин по рации давал такое распоряжение начальнику отдела связи мехкорпуса майору Скворцову.
Хотя я и был несколько невменяем по понятной причине, но доводы Петровича не прошли мимо моего несколько затуманенного состоянием эйфории сознания. Я послушно влез следом за Черных в кабину «хеншеля» и скомандовал Синицыну двигаться обратно на шоссе, к нашей колонне.
Глава 8
Мы уже подъехали к стоявшей на шоссе колонне, и я выпрыгнул из кабины, чтобы проверить, готова ли она двигаться дальше. Эйфория продолжала мной владеть. С непривычной отстраненностью раздавал поручения и выслушивал доклады, а когда снова забрался в кабину, то и вовсе провалился в нирвану, нырнув в облака счастья, и купался в них. А чудилось мне, что я, в генеральской форме, при параде, подъезжаю на шикарном авто к нашему дому. Дверь лимузина предупредительно открывает до боли знакомый дворник и тут же замирает по стойке смирно, с метлой на плече. Только выбираюсь из роскошной кабины, как мне в объятия прыгает Ниночка. Повиснув на генеральской шее, она жарко целует меня в губы; потом почему-то оказываемся с ней в общежитии, и церберы вахтерши и технички со швабрами стоят по стойке смирно, а подруги ее стоят раскрыв рты, с зави