ы немцы подавились, пытаясь ее продавить.
– Да понимаю я всё! Попытаемся обойти те узлы обороны немцев, которые обнаружит боевое охранение. Ясно же, что за столь короткое время они физически не смогут перекрыть все пути к нашей границе. Кстати, на площадке для стоянки техники вас ожидают поляки, прибывшие на гражданском автобусе. Начальник штаба корпуса полковник Пителин по рации нас предупредил, что прибудут польские проводники, однако я поставил рядом с этим автобусом броневик, мало ли что, тем более эти поляки вооружены.
– Что. радиосвязь у вас действует?
– Да нет, сейчас радиоэфир непробиваем! Полковник еще ночью, как раз после вашего отъезда, с нами связывался.
– А-а-а, понятно! Вот видишь, Семен Васильевич, само провидение в лице Пителина говорит – не лезьте в лоб на немцев, обойдите, для этого, вон, и проводники прибыли. Ладно, товарищ генерал-майор, думаю, ты все понял и сделаешь, как надо. Не зря же говорится – за одного битого двух небитых дают! Давай, командуй тут, а я пойду с проводниками переговорю.
Я вышел на улицу и направился к «хеншелю», стоящему недалеко от штаба. Экипаж моей боевой машины четко выполнял мимоходом кинутое их командиром распоряжение – мирно сидел на травке в тени грузовика и с завидной скоростью поглощал нечто весьма вкусно пахнущее, орудуя ложками в своих котелках. Очень хотелось к ним присоединиться, но дело – прежде всего. Я, оставаясь верным своей привычке, подошел к грузовику незаметно; даже пес, вертящийся рядом с обедающими ребятами, не прореагировал на мое приближение. Чтобы никого не испугать, не дай бог, подавятся, я не очень громко произнес:
– Все, ребята, садитесь в кузов доедать. А ты, Синицын, отдай котелок кому-нибудь – и в кабину. Отсюда нужно переехать вон на ту площадку, что под маскировочной сетью, рули прямо к тому броневику, – и я показал рукой в сторону находящейся метрах в ста пятидесяти небольшой рощицы. Потом, глянув на Шерхана, спросил у него: – Наиль, у тебя хоть запасец-то остался этой вкуснотищи?
– А то! Вон, в кузове стоят два термоса – один с кулешом, другой с крепким чаем. Теперь запас штабной столовой весь у нас – не все же штабным крысам пировать, пускай теперь, как простые бойцы, из полевой кухни гороховой каши покушают!
Старший сержант коротко хохотнул при этом, вопросительно на меня посмотрел. Я знал Шерхана как облупленного, а тем более выражение, с которым он на меня посмотрел. Его взгляд говорил – может, вообще передумаешь уезжать с такого уютного, насиженного места? Тут свежий воздух, птички поют, колодец рядом, а на той площадке полно людей, вонь от техники, одним словом, и не отдохнешь по-человечески, по-генеральски. Но я, хмыкнув в ответ на его вопрошающий взгляд, заявил:
– Давай, давай, Шерхан, забирайся в кузов. На площадке в лесу нас ждут хорошие люди, и их нужно будет накормить. Кстати, там ты встретишься с Ежи.
– Неужели шляхтич здесь нарисовался? Вот это да! Я думал, он сейчас в объятьях жены сливовицу попивает, а парень-то – настоящий солдат!
– Хватит балаболить! Наговоришься с ним, когда встретимся. Скорее залезай в кузов, пустомеля!
Подъехав ближе к роще я наконец увидел автобус, он стоял за бронеавтомобилем, и приказал Синицыну рулить прямо к нему. Как только мы подъехали, из открытой двери автобуса показалась голова Ежи, и не успел я выбраться из кабины грузовика, он уже стоял у двери автобуса. На глазах изумленного часового, который выглядывал из верхнего люка бронеавтомобиля, я бросился обнимать поляка. А часовой раскрыв рот за этим наблюдал. Еще бы не изумиться красноармейцу. Генерал, о котором в дивизии начали ходить легенды, как о строгом и требовательном комкоре, сейчас запросто обнимается с гражданским, а тем более поляком. А ведь перед этим генералом заискивает сам комдив, не говоря уже о других командирах.
Выплеснув эмоциональную радость от встречи с когда-то спасшим меня человеком, я приступил наконец к общению с ним – начался серьезный разговор. Во-первых, я выяснил, по какой причине поляки решили помогать Рабоче-крестьянской Красной армии – может быть, все дело в классовой солидарности, и все прибывшие в бригаду в душе убежденные коммунисты? Оказалось это далеко не так, больше половины прибывших поляков – это или бывшие офицеры, или дети крепких хозяев-кулаков. С точки зрения классовых чувств это были наши враги. Но все классовые чувства разом смели происходившие реалии – нашествие тевтонов и тот факт, что единственной силой, способной их остановить, была Красная армия. Все прибывшие в бригаду раньше служили в Польской армии и принимали участие в боях с немцами. Решение оказать помощь русским – их осознанный выбор перед угрозой порабощения Польши тевтонами и, как сказал Ежи, «коммунисты-безбожники приходят и уходят, а русский народ остается. Поляки жили с этим народом много веков вместе и, несмотря на обиды и противоречия, он всегда остается братским, славянским народом, с властными представителями которого всегда можно договориться. А из недавней истории, которая еще жива в памяти народа, известно, когда власть была у русских царей, полякам жилось не так уж и плохо.
Мотивация поляков стала мне понятна, и я был не против принять руку помощи от таких опытных бойцов, о чем я тут же и сообщил Ежи, а этот хитрец как будто только этого и ждал, вызвал из автобуса еще одного поляка и представил его мне – это был полковник польской армии Тадеуш Коссинский, командир поляков, которые пожелали примкнуть к Красной армии. Вот с ним-то у нас как раз и завязался предметный разговор о том, каким я себе представляю участие польских добровольцев в нашей общей борьбе против зарвавшихся немецких оккупантов.
Договорились, что поляки примут на себя обязанности проводников для наших подразделений, а также возьмутся за агентурную работу по выявлению шпионов и пособников фашистов среди местного населения. Из особо подготовленных бойцов Тадеуш пообещал сформировать роту, которая примет участие в нашем рейде на Варшаву. Когда мной было произнесено заветное слово «Варшава», полковник буквально засветился от радости, разом обрушив на меня целый водопад польских слов. Даже Ежи замялся и стал путаться в переводе. Но я понял главное – полковник высокопарно клялся в верности, благодарил за оказанное полякам доверие и уверял, что его польские львы костьми лягут, но исполнят любое приказание пана генерала.
Терпеливо выслушав эту довольно длинную и эмоциональную речь Коссинского, я ответил коротко и сухо (не обучен всяким там дипломатическим политесам):
– Все понятно, пан полковник, но время пошло – пора действовать! Скоро сюда подойдут грузовики для переброски сформированной вами роты к месту сосредоточения группы прорыва к Варшаве. Эта рота будет подчиняться непосредственно командиру четвертой танковой дивизии, и именно он поставит перед ней конкретную задачу. А пока, до прибытия грузовиков, прошу панов отобедать, чем бог послал.
Я повернулся к нашему грузовику, где стояла вся моя охрана, и приказал:
– Синицын, двигай обратно на опорный пункт, там передашь мой приказ старшему лейтенанту – немедленно отправлять все грузовики к штабу седьмой танковой дивизии. Дождешься, когда они соберутся, и поедешь впереди этой колонны, сюда ты дорогу знаешь. Понял, боец?
– Так точно, товарищ генерал! Разрешите выполнять?
– Давай, красноармеец, поспеши! Только термосы из кузова выгрузите, – и, обращаясь уже к Шерхану, я произнес: – Старший сержант, ты будешь главным распорядителем интернационального обеда; организовывай тут дипломатический прием по высшему классу.
Когда «хеншель» отъехал, Шерхан развернулся по полной программе: отослал куда-то троих бойцов охраны, потом вместе с Якутом подошел к броневику и стал беседовать с его командиром. Через две минуты этой беседы броневик уехал, захватив с собой Якута, а Шерхан на том месте, где только что стояла боевая машина, начал разводить костер. Все это время мы беседовали с польским полковником. Разговор шел на темы, святые для любого военного: мы обсуждали достоинства и недостатки некоторых видов вооружений. Чтобы было удобнее беседовать, прошли в автобус, где дискуссия разгорелась в полную силу.
В автобусе сидели три человека, одетые в робу, которую им выдали в лагере Гушосдора. Они ненадолго отвлекли меня от разговора с паном полковником. Ответив на интересующие меня вопросы, те в дальнейшем разговоре никакого участия не принимали. Поляки постарались стать как можно более незаметными, чтобы не мешать беседе командиров. Они сидели молча, хотя хорошо понимали, о чем идет речь, и сами могли разговаривать по-русски. Это были проводники, затребованные мной у Пителина. Михалыч расстарался и вместо двоих прислал трех человек. Эти поляки до войны жили здесь, им была отлично знакома вся местность вокруг Сокулок, как и скрытые подходы к железнодорожной трассе. По их словам, они могли спокойно провести колонну автомашин прямо к железной дороге, ни разу не выезжая на шоссе Сокулки-Августин. Этот путь мало кто знал, и все из-за того, что дорога была проходима только в такое жаркое, сухое лето, как сейчас. Единственное затруднение могло возникнуть на границе, на которой, как с нашей, так и с немецкой стороны, были возведены укрепления. Я, естественно, поинтересовался, что это за укрепления, и попросил нарисовать схему всего укрепрайона. Но никаких схем рисовать не понадобилось; все было гораздо проще – и с той, и с другой стороны были вырыты неглубокие окопы, с нашей стороны кроме этого был возведен небольшой дзот, а у немцев и того не было. Одним словом, любой танк и даже танкетка могли подавить этот, так называемый поляками, оборонительный рубеж в один чих; ведь там даже артиллерийских капониров не было, одни открытые пулеметные гнезда.
Так, внимательно выслушав проводников, я узнал про все проблемные места на пути к железной дороге, и нитью разговора опять завладел польский полковник, снова вступив со мной в дискуссию о преимуществах русского оружия перед западным. За разговором время летело незаметно, но вскоре эту увлекательную беседу прервал Шерхан. Он неожиданно возник в дверях автобуса и громко объявил: