– Ты знаешь, что это за напиток? Это же любимейшее вино самого товарища Сталина – хванчкара. Если ты уважаешь нашего вождя, то просто обязана распить со мной эту бутылку.
На это у моей принцессы не нашлось слов, и она обречённо протянула мне свой стакан. К сожалению, бокалов на всём нашем этаже ни у кого не оказалось.
После второго тоста, мельком глянув на раскрасневшуюся Нину, я строгим и значительным голосом спросил:
– Нина, ты была пионеркой?
Этим неожиданным вопросом я ввёл её в ступор. Она, испуганно глянув на меня, машинально ответила:
– Конечно!
Тогда я, кашлянув для солидности, продолжил:
– Тогда ты должна хорошо знать и выполнять все обязанности этого резерва нашей коммунистической партии. Помнишь главный лозунг пионерии – «Всегда готов»? А как рапортовать на линейке старшему пионервожатому, надеюсь, ты ещё не забыла? А теперь представь, что это я твой пионервожатый. Всё-таки я старше тебя и к тому же член партии. Поэтому ты должна выполнять все мои пожелания и быть всегда готова.
Как только я закончил свой шутовской монолог, сразу же получил шутливый удар в плечо её изящным кулачком. Затем последовал возглас:
– Какой же ты, Юра, дурашек!
После этого она сама меня обняла и начала целовать. При этом тихо шептала:
– Глупенький! Неужели непонятно, я в тебя влюбилась сразу же, как увидела. После нашей встречи в госпитале я думаю только о тебе и только тебе могу принадлежать. Правда же, я распущенная дура, не хочу знать, что ты женат и у тебя есть сын.
– Девочка моя! У меня есть только ты! Та семья – это жизнь другого человека. Умоляю, верь мне! Дороже тебя у меня нет никого и ничего на свете!
Это были последние мои сознательные слова. После того, как почувствовал, что пальчики моей феи начали расстёгивать пуговицы на гимнастёрке, сознание помутилось, и я провалился в блаженную нирвану. Сквозь эту пелену едва расслышал слова моей принцессы:
– Юрочка! Только… у меня ты первый… ничего ещё не было…
Всю эту чудесную ночь я раз за разом штурмовал мою прекрасную крепость и всё время успешно. Только под утро мы, вконец обессиленные, забылись в крепчайшем сне. И, естественно, проспали все занятия. А моя хвалёная самодисциплина, как и зарядка, методично проводимая каждое утро, – накрылись медным тазом.
Глава 2
После встречи с Ниной наступил самый счастливый период в моей жизни. Я любил и был любим. Академия и все стратегии вместе с тактиками отступили на второй план. Ах, если бы такая жизнь могла продолжаться вечно! Я готов был бы провести её в шалаше, землянке, в сарае, питаться одними сухарями и простой водой – только чтобы со мной была Нина, и никакой войны, ожидающей нас в будущем. Но как остановить этих коричневых пауков, неотвратимо ползущих к нашим границам? Только хорошим ударом железным ломом, или осиновым колом можно было привести в чувство немецкий народ, сняв заклятие, наложенное на него фашистской нечистью.
Самым кошмарным было знать, что война с Германией неизбежна, а ты полностью бессилен как-нибудь донести это до руководства страны. А я пытался это сделать различными способами, даже дошёл до того, что отослал письмо товарищу Сталину, причём под своей фамилией, с указанием точного адреса и перечислением заслуг, которые совершил во славу государства. Хоть я и не любил хвалиться и выпячивать себя, но в данном случае посчитал, что это хоть как-то увеличит степень доверия к письму. Однако никаких положительных реакций на все мои, совершенно напрасные потуги я так и не дождался. Единственное, чего мне удалось добиться – получить репутацию склочного маньяка и кровожадного любителя повоевать.
Если бы не захват в плен английского шпиона, то наверняка меня бы уже давно арестовали и объявили агентом Антанты. Англия и Франция уже с сентября воевали с Германией. И было бы естественным предположить, что майор Черкасов, ратующий за втягивание СССР в эту империалистическую разборку, является агентом их влияния. Причиной мягкого и снисходительного ко мне отношения являлось и то, что в Финскую войну я получил тяжёлую контузию. Всё командование, которое имело хоть какое-то отношение к моей судьбе, просто считало, что майор Черкасов немного не в себе, но при этом довольно энергичен и управляем. Одним словом, весьма полезный участник в любой, неожиданно возникнувшей, заварушке. К тому же этот майор почему-то имеет поддержку из ГПУ РККА.
Вот в такой обстановке недоверия я и жил до появления Нины, являясь для начальства неудобным и нудным субъектом, который постоянно пытался всем рассказать о злых помыслах нацистов. Ну а сокурсники считали меня не очень компанейским, но в то же время простым, как дубовая доска, парнем, который с лихвой компенсировал свою интеллектуальную ущербность тупой зубрёжкой и ослиным упрямством.
После того как Нина стала жить со мной, я для внешнего окружения здорово поменялся. Перестал постоянно капать всем на мозги о неотвратимости войны с Германией, о необходимости забыть обо всём насущном и заниматься только подготовкой к этой войне. Теперь я в первых рядах спешил после занятий вырваться из академии. Уже не стремился вы ехать в войска или на полигоны.
Нина начала заниматься повышением, так сказать, уровня моего развития. Каждый день, под вечер мы стали посещать разнообразные очаги культуры – музеи, театры, выставки или кино. Теперь мне постоянно не хватало денег. Приходилось занимать у своих товарищей. Но они всё понимали – как же, к Черкасову приехала жена. О том, что это никакая не супруга, не догадывалось даже начальство. Все были уверены, что, наконец, семья Черкасовых воссоединилась, а ребёнок остался у родителей на Урале. Я, естественно, никого не разубеждал, наоборот, когда наш парторг спросил меня:
– Слушай, Юра, как вам там, в общежитии, не тесновато?
Я стал наглым образом плакаться о том, что общежитие совершенно не приспособлено для семейного проживания, что там нет даже женского туалета и кухни, где можно приготовить обед. Потом, ничуть не смущаясь, глядя на парторга честными глазами, заявил:
– Петрович, ты бы посодействовал, чтобы нам выделили какое-нибудь цивильное жильё. Можно было бы тогда и ребёнка привезти, и вообще зажить нормальной жизнью.
– Ладно, Черкасов, пиши заявление и обязательно укажи, что перевозишь в Москву семью. Выделят тебе хорошую комнату, а может даже и квартиру. Всё-таки ты у нас орденоносец, к тому же состоишь в когорте старших командиров, да и академию скоро закончишь. Наверняка после окончания присвоят очередное воинское звание. А при таком статусе негоже с семьёй болтаться по общежитиям и казармам. Кстати, уже был разговор о выделении тебе постоянного жилья в Москве. Там и жену твою пропишут, тогда вам материально станет полегче – она сможет устроиться на работу. А то уже слухи пошли, что средств не хватает, и ты начал побираться по всему общежитию. Вот же гордый какой – сам не обратился с просьбой о выделении жилплощади. Приходится партии беспокоиться о твоём благополучии.
На мгновение мне стало стыдно, захотелось отказаться от возможности получить нормальную жилплощадь. Но потом этот порыв затопила волна беспокойства о Нине. О том, что я теперь являюсь её единственной опорой в жизни, и на тот случай, если со мной что-нибудь случится, нужно хоть каким-то образом обеспечить её благополучие.
Я знал – скоро война и, несмотря на то что в моей прошлой реальности немцы оккупировали Москву, постоянная прописка и жильё могут дать ей шанс продержаться, если даже это страшное событие сбудется и в этой реальности. Поголовно всех эти звери уничтожать не будут. Они расчётливые, им нужно много рабов. Если человек по национальности не еврей, не больной или инвалид, не является функционером компартии, то он, с большей долей вероятности, выживет при захвате немцами города. А дальше – дело случая и везения.
А глобально будущее наших женщин, детей и стариков зависит только от нас, от нашей стойкости и готовности жертвовать собой ради общего счастливого завтра. Любое государство обречено, если у него нет хотя бы тысячи граждан, готовых отдать свои жизни за него. Мне так хотелось думать, что страна стала сейчас хоть немного, но сильней. Ведь в Финскую войну, по сравнению с той реальностью, откуда я появился, погибло на сто восемьдесят тысяч человек меньше, а это большая сила. Если перевести в привычные для меня образы, то это целых шестнадцать полнокровных, обстрелянных дивизий. И пускай многие из этих людей сейчас в запасе, но после мобилизации это будут стойкие, уже нюхавшие порох бойцы. Они покажут этим фашистским ублюдкам, что значит русский солдат. Умрут, но защитят свою родину, как это уже было в недавнюю Финскую войну. Что касается меня, то я буду биться с этой мразью до конца, если придётся, даже за Уралом, в Сибири.
Несмотря на моё знание о неизбежности войны, в душе теплилась надежда, что она в этой реальности случится хоть годиком позже, ведь Гитлер и его генералы должны были проанализировать итоги Финской войны и сделать для себя кое-какие выводы. Красная армия даже при организационном бардаке показала себя весьма боеспособной.
Несмотря на погодные условия и много лет подготавливаемые финнами укрепления, мы практически за четыре месяца разбили финскую военную машину. Вряд ли ещё какая-нибудь армия мира смогла бы это совершить. Сомневаюсь, что немецкие аналитики всерьёз воспринимали империалистическую пропаганду о том, что бедная, маленькая, почти беззащитная Финляндия чуть ли не полгода успешно отбивалась от азиатских орд. Наверняка немецкие генералы были хорошо осведомлены о реальном положении дел – что финская армия была весьма крепким орешком, к тому же поддерживалась всем народом. Некоторые части, например егерские, по своим боевым качествам превосходили даже аналогичные немецкие подразделения. А уж про линию Маннергейма я и не говорю. В Первую мировую войну под Верденом немцы потеряли больше людей, чем мы за всю финскую кампанию. Наши потери были даже меньше, чем принято определять по канонам военной науки при штурме укреплённых позиций, и это зимой, почти при полном отсутствии коммуникаций, с враждебным отношением местного населения.