аявил, что паникеры в военное время приравниваются к диверсантам, и выстрелил у девицы над ухом. «Винторез» – оружие бесшумное, но не настолько, чтобы не понять, что это был реальный выстрел. Для закрепления урока Ефимыч сунул ствол ей в лицо – понюхать пороха. Опаленные волосы, глухота на одно ухо, легкий ожог на мочке и мокрые джинсы мгновенно превратили нашу «вопящую совесть» в пришибленную рабыню. Выглядело это некрасиво, но больше мы не услышали от Татьяны ни единого громкого слова. Только услужливые «да» и «конечно», если нам требовалась ее помощь.
К полудню темп нашего движения снизился, потому что сквозь мутную пелену облаков проступило размытое очертание солнца и стало невыносимо жарко. Наш фильтр окончательно перестал очищать воду, и его пришлось выбросить, чтобы не поддаться соблазну и не принять иллюзию, что он еще что-то может, за реальность. С Таней снова случилась истерика, но на этот раз тихая. Она расплакалась, а потом ушла в себя. Просто сидела в углу плота и смотрела в его колеблющееся оранжевое днище. Мне было ее сильно жаль, но чем я мог помочь?
Володя и Ефимыч переиграли вахтенные пары, отправив Анну на легкую работу – ухаживать за «грузом триста», а меня временно бросили на подкачку. Сами они сели на весла, но не столько гребли, сколько разговаривали. Понять их было вроде бы несложно, однако я все равно не понимал почти ничего. Вроде бы по-русски говорили, а вроде и нет. Чудно…
А к вечеру поднялся ветерок, но не такой, чтобы заштормило, а только против жары. И это было плохо. Мы-то ждали, что начнется дождь и в плот нальется хоть немного пресной воды… Смешно и обидно – умирать от жажды посреди моря. Наш раненный в голову Алик очнулся после укола и попытался напиться из-за борта, но баллон был слишком высок, рукой до воды не дотянуться, и тогда он прыгнул. Вернее, съехал на пузе вниз головой. Я успел схватить его за ногу, но он вывернулся, оставив у меня в руках кроссовку. Честно говоря, прыгать за ним не было ни сил, ни желания, но Волков приказал его достать. Осколок у человека в мозгах, что с него взять? Пришлось купаться.
Вода, как ни странно, последние силы не отняла и даже взбодрила. Умалишенного я догнал сразу, да он никуда и не уплывал – так, барахтался у борта. Пока его вытаскивали, я сделал круг почета и влез на плот другим человеком. Оценив результат, искупаться решили все. Раздевались без стеснения, догола и плескались будто дети. И откуда силы взялись? Не повезло опять только Тане. Мочить в соленой воде рану было по силам только чокнутому Алику – он, по-моему, так ничего и не понял. Потому что в принципе ничего не соображал. Пока мы купались, он сидел привязанный к страховочному тросу и безучастно смотрел в море. В общем, когда мы освежились…
А Волков определенно неравнодушен к Анне… Как он на нее смотрел! Особенно когда она только-только сняла одежду. Огонь, а не взгляд…
Так вот, когда мы освежились, я попросил Ефимыча поддержать мою инициативу и устроить из свободного конца троса нечто вроде петли-люльки. Борода и Володя держали трос на борту, а мы с Аней спустились в воду и страховали снизу. В петлю посадили Таню. Я придерживал ее сзади, а Нюра спереди страховала ее ногу. Короче, Таню нам тоже удалось искупать и не замочить рану. Все эти водные процедуры длились всего лишь час, но как-то сразу сняли суточную напряженность и неприязнь. Может, оттого, что голышом все купались и потом сохли, а может, просто страх прошел. И даже набросившаяся с удвоенной силой жажда нас уже не пугала. Просто лишала последних сил, но мы ее больше не боялись…
Помню, что задремал и очнулся уже затемно. Народ спал, даже Алик. Было очень тихо. Даже волны почти не плескались. Я прислушался к дыханию. Дышали вроде бы пока все. Только хрипло и как-то жестко, будто через трубки для подводного плавания. Я и сам так дышал. Сухой рот, язык – большой, неудобный, царапающий небо, как еще тут подышишь? Я намочил ладонь в лужице на дне плота и провел по губам. Стало больно. Губы потрескались. И вот тут я почему-то понял, что на самом деле нам всем очень скоро крышка. Завтра к вечеру или к ночи, если не произойдет чуда, мы умрем.
А чудес в новых условиях ждать не приходилось. Дождь идти не желал. Искать нас было некому. А радиомаячок Володя и Ефимыч решили не включать до самого последнего момента, потому что рядом был флот американцев, которые нас явно не любят.
Сначала я с ними не стал спорить и принял их решение как единственно верное, но осознание близкого конца меня растормошило, и я задумался. Если маячок будет работать, а флот от нас далеко… Разве это нам чем-то грозит? Вряд ли вражьи адмиралы настолько обозлены, чтобы посылать корабли черт знает куда ради расправы с десятком умирающих пассажиров. Даже самолет вряд ли пошлют. Ведь любому салаге понятно, что больше суток нам не протянуть. Зато те, кто готов нас подобрать, возможно, проходят сейчас мимо в какой-нибудь миле…
Я еще сомневался, стоит ли будить Волкова, чтобы выложить свои аргументы, но тут издалека донесся гудок. Я не специалист и не в курсе, как гудят военные корабли, а как гражданские, но в ту минуту я решил, что это не враги. Врагам зачем гудеть? Они же военные, им к лицу скрытность.
Володя слушал меня очень внимательно, а может, просто не мог никак проснуться, в темноте я не разглядел, но когда я заканчивал, послышался новый гудок, и лейтенант тут же приказал врубать маячок. Я выполнил приказ, а заодно достал из аварийного ящика пару ракетниц. Проснувшийся Ефимыч был против фейерверка, но Володя его не послушался. Он выстрелил из обеих ракетниц, и мы принялись ждать.
Спустя примерно час наш плот попал в круг света от яркого прожектора, и мы услышали искаженный мегафоном голос:
– Эй, на плоту, держите конец…
– По-русски говорят, – удивился Ефимыч, пытаясь ухватить неверной рукой брошенный с борта корабля канат. – Чудеса в Карибском море…
– Странно другое. – Володя поймал конец первым. – То, что они к нам по-русски обращаются. Будто знают, кто мы.
– Ждите, сейчас шлюпку спустим, в нее переберетесь – поднимем. Прокатим, как на лифте… Слышите?
– Да, слышим, – ответила Анна. – А вы кто?
– Мы-то? – Человек за световой завесой усмехнулся. – Спасатели мы. Из всемирного МЧС. Слыхали о таком?
– Это где Новак министром? – вдруг спросил Волков.
– А вот чересчур любопытных нам велено не спасать. Учти на будущее. – Спасатель почему-то снова усмехнулся. – Перебирайтесь.
Рядом с плотиком плюхнулась подвешенная на тросах шлюпка. Мы перенесли в нее Алика, Таню и перебрались сами…
А дальше были два дня в корабельном лазарете и 7 одно большое счастье. Мы выжили…»
…Игорь закрыл тетрадь и аккуратно упаковал ее в толстый полиэтиленовый пакет. О сутках после лазарета написать было нечего. Так же, как и о «двух днях счастья». Спасенных поили, кормили, лечили и не беспокоили. Куда идет корабль, сообщили только Ефимычу, поскольку он провалялся на больничной койке меньше других. Или потому, что капитан решил, что он главный в компании. Волков не возражал. Анне было и вовсе плевать. Они дрыхли двое суток самым бессовестным образом, а на третьи, узнав о новом статусе бородача, лишь пожали плечами. Игорь прислушался. Иллюминатор был открыт, и адъютант слышал все, о чем говорили на палубе. А кое-что даже видел.
– Не расстаешься? – Володя встал рядом с Ефимычем у ограждения и кивнул на его винтовку.
– Капитан разрешил…
– Куда все-таки идем? В Сидней?
– Ну. Только другим маршрутом. Атлантическим. Вчера пересекли экватор.
– Это хорошо, в южном как-то привычнее.
– И чище, – кивнул бородач. – Только все равно неспокойно. Капитан хотел проложить курс на Кейптаун, но пришла радиограмма, что туда нельзя. И в Рио нельзя. Придется пробираться в Буэнос-Айрес. Мимо бразильского заслона…
– Море большое, проберемся.
– Море-то большое, да только лоции у всех одинаковые. Все маршруты, как автодороги, на них отмечены. Перехватить нас – раз плюнуть.
– Если знать, что мы идем.
– А ты думаешь, это секрет? С навигацией до сих пор почти полный порядок. Разбомбить друг друга разбомбили, а половина спутников до сих пор в строю. Так что связь работает, системы обнаружения-оповещения тоже.
– Даже если так, кому мы нужны? Кораблик средний, не военный, даже не грузовой…
– Сейчас все всем нужны. Каждый корабль – драгоценность, а люди – либо враги, либо друзья. Первых, сам понимаешь, требуется срочно истребить или перевербовать, а вторых надо спасать от первых. Вот и получается, что мы в роли тортика с бантиком выступаем. Кто успел, тот и съел. А что корабль не военный, это вопрос сто десятый. Он раньше научным был. Потому и уцелел, что в экспедиции болтался, морские течения исследовал. А как началась заварушка, капитан в сейф залез и припасенный на этот случай конверт достал. Вскрыл, а там приказ – поступать в распоряжение Центра Спасения. Ничего тебе это название не напоминает?
– Бункер в Гольцово?
– Выходит, не бункером единым жив этот Центр. И в Гренландии его база была, и подлодки у него свои, и самолеты, и корабли научные теперь имеются. Чуешь, какой размах?
– Я это давно понял. Не пойму только, кто и с каких барышей так развернулся. Ведь, заметь, нас не только американцы атаковали, но и свои тоже. Там, в Гренландии. Выходит, неправительственная это организация, частная. Да еще международная. Не странно?
– А что тут странного? Мало ли их было, международных синдикатов да картелей или корпораций транснациональных?
– Странно, что невзлюбили ее государевы людишки. Причем по обе стороны от линии фронта:
– Тоже неудивительно. Центр Спасения, получается, на себя одеяло тянет. Перевезет выживших куда подальше, создаст колонии, армию, флот, объявит себя государством и начнет права качать. На руинах старого мира это вполне возможно. А кому это интересно? Все же хотят сами у руля остаться. Да бог с ними. Нам-то что? Главное, спасли. А куда привезут, неважно. Пристроимся, переждем, пока профессор не объявится, а там и поминай как звали.