ь. До сих пор мне даже нравилось, что с ним не нужно расписываться, во-первых, так современнее, а во-вторых, не нужно его прописывать, квартира целее, она у нас и так всего-навсего двухкомнатная по моей вине. Да, мама, да, я никогда не забывала об этом. Но тут… надо куда-то ехать с ним, жить с ним на людях… Однако его категорическая императивность уже оказывала на меня неотразимое влияние. Нужно выбирать свободу, даже если свобода — абсурд. А что, в сущности, особенного? Или я себе комнату отдельно от него в Юрмале не сниму? Родителям я сказала, что поеду отдохнуть недельки на три, они не возражали, и мы поехали. Должна тебе сказать, Секундочка, он не проигрывал при более близком знакомстве. Его нормативность срабатывала безукоризненно. Он вел себя так, что всегда знаешь, как самой себя вести, находка для кисейной кисы. Оказалось, мы приехали в Юрмалу гостить у друзей, и никакой отдельной комнаты я, разумеется, не сняла. Оказалось, что он величина, его все знают, он работает над монументальным исследованием «Экзистенция в социуме». Знаешь, Секундочка, что такое «экзистенция»? Это человеческое существование, вернее, сам человек в своем существовании. А социум — это, грубо говоря, общество, но попробуй скажи «Личность в обществе», и вся проблематика сразу исчезнет. То ли дело «Экзистенция в социуме»! Современное мышление — это термины, термины и термины! Поняла? А я поняла, что денег у него нет. Пока мы гостили у друзей, расходов практически не было, а потом мне пришлось телеграфировать родителям, чтобы выслали денег на обратный билет, на два билета, как ты понимаешь. С вокзала я поехала прямо к нему и впервые увидела рукопись «Экзистенции в социуме», несколько монументальных папок. Оказалось, что он давно уже нигде не работает, уволен за самобытную философскую мысль, живет случайными заработками, то заметка в журнале, то перевод. А как же иначе жить мыслителю в наших условиях. Надо делать свой выбор! Нормативная свобода! Я поехала домой и сказала родителям, что ухожу из аспирантуры, поступаю на работу, так как выхожу замуж. Прости меня, мама, но я не могла иначе: надо было дописывать «Экзистенцию в социуме», а на мою аспирантскую стипендию мы бы не прожили вдвоем; на вашу помощь я не позволяла себе рассчитывать; я нашла для себя подвиг, служение, послушание, по-православному говоря, Секундочка, а ты православная? (Крестится.) Что такое секунда, если Бога нет? Он, правда, говорил, что религиозная экзистенция еще трагичнее в своей заброшенности ввиду своей несоизмеримости с проблематикой Божественного бытия. Так вот я и поступила на завод, и мы стали жить-поживать… у него в коммунальной квартире. Соседки уже раньше привыкли ко мне. Они не ожидали, что он на мне женится, и даже растрогались, когда это произошло. Моих родителей мы навещали. На этот раз он нашел общий язык с папой, а не с мамой. Папа достиг того возраста, когда пора подумать о душе или об экзистенции на худой конец. Не спорь, мама, я знаю, ты предпочитала моего первого, с этим ты только вежливо мирилась, и все спрашивала меня по телефону, когда он устроится на работу. Но он же работал над «Экзистенцией в социуме». Я служила его призванию и преклонялась перед ним даже в постели. Я и не подозревала, что в своем самоотверженном служении теряю очередного мужа. Знаешь, доченька, как это вышло? Он, оказывается, давно уже подал на выезд, и тогда ему отказали. А тут вдруг появилась его статья в зарубежном философском журнале, и его отпустили. Нужно отдать ему справедливость, он звал меня с собой, но где же он был, когда я на завод оформлялась, у меня же допуск к секретной документации, кто меня отпустит? И мы решили, что я приеду к нему потом, когда срок допуска истечет. Но, по правде говоря, моя Секундочка, я бы все равно с ним не поехала. Скажешь, патриотка? Пожалуй, что и так… Но нечего мне становиться в позу. И здесь-то я сократичка, а там бы я не имела права даже на пособие по безработице, К тому же папа был смертельно болен, а как бы я его оставила. И тебя, моя Секундочка, я не оставила. А ты уже была, но я опять ничего не сказала ему. Зачем обременять экзистенцию социумом? Так что вас уже было три у меня. Три девицы под окном пряли поздно вечерком. Три сестрицы, три неточки, три оборванные ниточки.
Между прочим, дорогая моя, наши отношения на этом прервались не совсем. Он, знаешь ли, писал мне оттуда… Время от времени… Знаешь ли, знаешь ли… А сама-то ты знаешь, который час? Пора уже свет зажигать (включает электричество, берет в рот таблетку, надкусывает, выплевывает). Тьфу, какая гадость! Врешь, не хуже, чем все остальное! Ты проглотишь их, ты же все проглатываешь. Надо только запить их… А не лучше ли растворить в стакане воды? Нет, запретный плод вкушают, с проглотцем, так сказать, как и кое-что другое. Да, первое время он писал мне и писал довольно искренне, хотя и сохранил свою нормативность, но контекст ее изменился. Вакуум вместо социума, если выражаться в его стиле. Он вроде бы продолжает работать над «Экзистенцией в социуме», обогащает свой труд новыми материалами, а я так понимаю, там тоже не нашлось издателя для его опуса. Экзистенциализм устарел, я слышала. Вышел из моды. И структурализм-то уже под вопросом. И там трудно держаться на плаву. Изредка я ловлю его выступления по радио. Он явно повторяется, что есть, то есть. На разные лады превозносит свободу выбора. Этим он и меня достал в свое время. Пока есть альтернативы, варианты, вариации, он экзистенция, спору нет. А когда нет выбора, когда выбор сделан, что он такое? Структуральная единица в социуме, штатная единица, как я (пока еще). А может быть нуль? И есть ли у него там такая Ненуль, как я? Боюсь, что нету… А он все так же много курит. По радио табачным перегаром пахнет, когда он говорит. Знаешь, чем это кончается, милый мой? Лучше сидел бы по-прежнему дома, то есть у меня на шее, место надежное. Я ведь ни о чем другом и не мечтала. А ты бы, наша Секундочка, уже училась бы в школе. Постой, может быть, он сейчас по радио говорит? Хоть его голос услышать, и то хорошо. Нет, моя милая, ты сегодня исполняешь партию человеческого голоса… Кокто-Пуленк… И если есть еще на земле человечество, тебя слушают, ничего другого им не остается. Но радио тоже можно послушать (включает транзистор, женский голос поет):
Там, где бурей всенародной
Много гнезд разорено,
Скорбный лик жены бесплодной
Распознать немудрено.
Вьется волос прядью ржавой,
Не седея никогда,
Оставаясь моложавой,
Не бываешь молода.
Поневоле режешь косу,
Не решаясь проклинать;
Лучше нянчить папиросу,
Чем ребенка пеленать.
Не надеясь, не гадая,
Счастья другу не суля,
Сохни, знай, немолодая,
Словно мать сыра земля.
(Выключает транзистор.) Что, нарвалась, душенька? Ли-Ли-Ли-ля-ля-ля! Не в бровь, а в глаз, чертовка ты подколодная! Свобода выбора… А по-моему это никакая не свобода, когда нельзя не выбирать одно из двух. Выберешь что-нибудь одно, ан нет, ты выбрала новый выбор, иначе свободе конец. Так, что ли? Дурная бесконечность выборов… Осел между двух одинаковых стогов сена оставался свободен, пока не издох. Мой-то прежний анализировал ситуацию этого осла, называл ее парадигмой экзистенции. А если захочется выбрать и то и другое? Или не выбрать ничего? Выбрать ничего? Это и есть все с минусом? А если я вообще не хочу выбирать? Но ты же выбрала жизнь… А вот возьму и выберу смерть. Нет, кроме шуток, Секундочка, как выбирать, если то, что тебе предлагают, одинаково плохо? И потом, откуда мне знать, что хорошо, что плохо, что лучше, что хуже? Если бы мне было хорошо, я знала бы, что мне хорошо, не ошиблась бы. Если бы ошиблась, значит мне не хорошо. Свобода, когда хорошо, и хорошо, когда свобода, это же так просто. Причем тут выбор? Лучше всего блаженство, оно и свободу включает в себя. Но вот в раю было блаженство, но там был и выбор, и ты, голубушка, сделала дурной выбор, выбрала запретный плод. Ничего другого ты с тех пор и не делала. Да, но меня подвел змий. Так-таки уж и змий? Не сама ли ты флиртовала со змием и продолжаешь флиртовать? Разве поэт не объяснил тебе, чем вы со змием занимались? Разве не назвал он райскую змею приват-доценткой, ползучим синим чулком. Тебе предложили познание добра и зла, то есть выбор между блаженством и выбором, а выбор — это выбор между добром и злом. И ты выбрала выбор, то есть зло. Выбор — это зло. До твоего выбора не было добра и зла, было блаженство. Значит, добро и зло в тебе самой, и ты выбрала всего-навсего самопознание. Ты сама для себя запретный плод. То-то и оно, Секундочка. Я была создана для материнства и предпочла ему… что? Самопознание, то есть научную карьеру. Змий шептал мне на ухо: «Будете как боги!» Престижный статус, ничего не скажешь. А разве богини не беременеют? Хотят — беременеют, хотят — не беременеют, на то они и богини. Диана и Афина не рожают в принципе. Стало быть, мудрость бесплодна? Скорбный лик жены бесплодной… Велика мудрость. Но вот выкидышей у богинь вроде бы не бывает, и абортов богини не делают, и к противозачаточным средствам не прибегают. Любопытно, как Диана устраивается в этом смысле с красавчиком Эндимионом, Может быть, запретный плод — противозачаточная пилюля для Евы и наркотик для Адама? Эндимион, говорят, все время спит. И вечный кайф, покой нам только снится! Змий будет уязвлять меня в пяту, а мое семя сотрет голову змию. Одно с другим как-то уж слишком связано, вы не находите? Несколько дней ежемесячно меня уязвляет змий, и я проливаю свою кровь. В Библии это называется: обыкновенное женское… Женщина проливает свою кровь, когда становится женщиной и когда своим семенем стирает голову змию, то есть когда рожает в муках (следствие грехопадения). Делаешь аборт, и тоже проливаешь свою кровь. Наконец, ничего не делаешь, а твоя кровь все равно проливается каждый месяц: проливать свою кровь — обыкновенное женское. Древние считали, что я в эти дни нечиста, даже если невинна. А что если я всегда невинна и всегда нечиста? Почему так, я спрашиваю? Каждый месяц меня уязвляет змий, и тогда я богиня, я не беременею в эти дни никогда или почти никогда (говорят, бывают исключения). Итак, я богиня в мои змеиные дни. Хочешь, Секундочка, я расскажу, какую шутку мои змеиные дни со мной сыграли?