Достигнув точки назначения, он протрезвел даже больше, чем хотелось. Его немного подташнивало, как бывало, если он перебрал. Просто в другие времена он ворочался бы сейчас в кровати, утрамбовывая выпивку в желудке, а не стоял бы средь ночи возле жилища женщины. Да он, собственно, уже и не знал, что тут делает. Он попытался понять, зачем прошел три мили и оказался на окраине города, но никакого объяснения на ум не приходило. И тогда он три раза постучал в дверь костяшками пальцев.
Тишина. Кашлянув, он снова постучал три раза. Внутри послышался шорох.
– Кто там? – прозвучал голос, испуганный и раздраженный.
Он попытался заговорить, но из горла вырвалось лишь жалкое бульканье. Он сделал вторую попытку.
– Это я, Коллетт, – сказал он.
– Кто «я»?
– Я, Майкл Бреслин, – сказал он, и эти слова показались смешными даже ему самому. – Можно с тобой поговорить?
– Майкл, какого черта ты тут делаешь в такую рань?
Щелкнул замок, и она немного приоткрыла дверь, не снимая цепочки. Даже в темноте глаза ее сияли голубой прохладой.
– Можно войти? – спросил он.
– Зачем, Майкл? Что тебе надо?
А когда он не нашелся с ответом или хоть с каким-то объяснением, она сказала:
– Топай домой к своей матушке, Майкл, пока я не вызвала людей из Гарды.
И дверь захлопнулась перед самым его носом. Майкл развернулся. Теперь город казался гораздо дальше, чем был. Сделав несколько неуверенных шагов, он отправился домой.
После игры Иззи согласилась пообедать в гольф-клубе с Терезой Хеффернан, но уже пожалела об этом. Обе они играли из рук вон плохо, в основном потому, как полагала Иззи, что Тереза без конца сплетничала. Погода стояла ветреная, и, чтобы быть услышанной, Терезе приходилось кричать. Про то, что Берт Харви сделал пристройку к дому без разрешительных документов, и теперь совет графства собирается ее снести. Что сын Фионнуалы Данливи разбил машину, въехав в стену.
– От наркотиков у него совсем башка съехала, – прибавила Тереза. – Еще повезло, что на нем самом даже царапины не осталось.
Иззи уже начала подумывать, что это у Терезы тактика такая – всех забалтывать. Иначе почему она выиграла на последних девяти лунках? Иззи злилась на себя, а теперь, видя перед собой скомканные салфетки, два чайника и металлические корзинки с недоеденными сэндвичами, она злилась еще больше оттого, что вообще слушает Терезу, фонтанирующую сплетнями про Коллетт Кроули.
– И ты этому поверила? – сказала Иззи.
– Эндрю дружит с помощником мясника, и тот рассказал, будто в прошлую субботу ночью Майкл ходил к ней, и она его впустила. И несколько человек тоже видели, как он шел в ту сторону после закрытия «Рил Инн», – сказала Тереза. – Ну, вообще-то она в отличной форме.
– То есть ты хочешь сказать, – перебила ее Иззи, – что веришь, будто Майкл Бреслин ходил ночью в коттедж и Коллетт позволила этому жирному олуху вскарабкаться на нее?
– Не нападай на меня. – Улыбка исчезла с лица Терезы. – Я просто передаю, что слышала.
– Нечего ходить и распространять такую пургу.
– Да ладно тебе, – сказала Тереза. – Это же просто прикол.
– Прикол? Да он наверняка до смерти напугал бедолагу. Только представь, если тебе начнут долбить в дверь средь ночи.
– Ну, попытка не пытка, – ответила Тереза, уставившись в чашку.
– Господи, да займется тут кто-нибудь делом в конце концов? И не дозовешься ведь. – Иззи схватила пустые корзинки и протянула их в сторону официантки с кудрявым конским хвостиком. – Ходит мимо и не обращает внимания.
– Но ты, конечно, знаешь Коллетт лучше моего, – сказала Тереза.
– Да, и я знаю, что она никогда не станет якшаться с отбросами вроде Майкла Бреслина. Он как напьется, совсем дурной становится.
– Ты права, – ответила Тереза. – Забудь о том, что я говорила.
И она стала обсуждать Рождество: каких гостей позовет и что первый раз за пятнадцать лет к ней приедет из Австралии ее брат. Озвучила, что надо купить, что приготовить и где прибраться. Но Иззи не могла думать ни о чем, кроме Коллетт.
Сухой воздух обдирал горло. В джемпере стало жарко, поэтому Иззи сняла его и кинула на соседний стул, оставшись в кремовой сатиновой блузке. Теперь ей казалось, что она слишком разоделась, а ткань под мышками намокла от пота. Она глядела на длинную юбку Коллетт, застегнутую на огромную булавку, словно она схватила плед и обмоталась им. Коллетт сидела нога на ногу, раскачивая мыском черного кожаного сапога на высоком каблуке. Словно раззявив рот, у сапога болталась отклеившаяся набойка.
Это было уже пятое занятие. Количество присутствующих доходило до восьми, а потом снова вернулось к пяти. Пришли Эйтне, Фионнуала, Томас. На третьем занятии к ним присоединилась учительница на пенсии Хелен Флинн, но она редко поднимала голову или что-то говорила. А если отрывала глаза от своей тетради и смотрела на всех через круглые очки без оправы, то всегда жаловалась, какое трудное было домашнее задание.
Как всегда, занятия начались с обсуждения бытовых проблем.
– Коллетт, нужно с этим что-то делать, – сказала Эйтне. Она сидела в позе полулотоса, подтянув под себя ногу без обуви, тихонько раскачиваясь и обмахиваясь тетрадью. – На улице холодно, а тут жарко. Такие перепады температуры очень вредны для организма.
– У твоего организма перепады из-за менопаузы, – встряла Фионнуала.
– Вы не обращались к терапевту? – спросил Томас.
– Ох, со мной тоже такое было, – сказала Хелен. – Просто ужас.
Эйтне проигнорировала их всех, продолжая обмахиваться.
Коллетт закрыла блокнот, на губах ее играла слабая улыбка. Казалось, что глаза ее саднит после сна, когда утренний свет бьет в лицо и к нему нужно еще привыкнуть.
– Прошу прощения, что так вышло. Я пробовала подвернуть вентили, но они не поддались. Скажу директору, чтобы на следующей неделе убавил тепло.
– Может, я схожу и попробую сам подвинтить? – предложил Томас.
– Думаю, не стоит отвлекаться, Томас. Давайте заниматься. Как вы справились с упражнением?
Иззи здорово намучилась с этим домашним заданием. С начала занятий она уже написала несколько стихотворений и эссе, и, судя по реакции Коллетт, ее работы были самыми хорошими. Но это задание потребовало от нее особых усилий: несколько раз она садилась за кухонный стол, пробовала и сдавалась.
К тому же все осложнялось поведением дочери. Та приезжала из Слайго[18] каждую пятницу вечером, если только не отправлялась к кому-то из друзей, и редкие выходные проходили без споров, как правило, из-за того, что Иззи высказывала свое мнение по поводу внешнего вида дочери. Она не хотела ее обижать, но если молчать, то до Орлы не дойдет, как быстро она толстеет. Свою озабоченность она выражала мимолетными фразами, о которых сожалела сразу же, как они были произнесены. «Мы даем тебе деньги на тетради и ручки, а не на мусорную еду», – так она сказала, когда Орла пожаловалась, что джинсы на нее больше не налезают. И в воскресенье ее дочь уехала, заявив, что больше не хочет с ней разговаривать.
Заставить ее серьезно задуматься о будущем было еще одной проблемой, и Иззи любила стращать дочь при Джеймсе. «Ты же не хочешь застрять в этом городе до конца своих дней, выйдя замуж за какого-нибудь недотепу?» Орла была смышленой девочкой, и они предоставляли ей свободу действий, в рамках разумного. Возможно, ей не хватит баллов, чтобы выбрать медицину, ветеринарию или что-то еще серьезное, но можно стать помощником адвоката, бухгалтером или другим белым воротничком.
Но если Орла не имела никакого представления о выборе собственной профессии, то про все остальное она рассуждала без умолку. Иззи спрятала свою рабочую тетрадь в кухонном шкафу, а Орла искала что-то и натолкнулась на нее.
– Это что еще такое? – спросила она.
– Тетрадь для домашних работ, – с легким вызовом ответила Иззи.
– Тетрадь для домашних работ? Ты что, опять ходишь на какие-то курсы? Сколько их уже было? Живопись маслом, акварелью, йога, тай чи, вязание…
– Что ты пристала? Если хочешь знать, это занятия по писательскому мастерству.
– По писательскому мастерству?
– Да, слышала о таком? Век живи, век учись, Орла.
Дочь расхохоталась. Она открыла крошечный стаканчик с йогуртом, облизала крышку из фольги и принялась есть обратной стороной десертной ложки. На носу у нее налипла капля йогурта.
– И как к этому отнесся папа?
– Он не возражает. Главное, чтобы я ничего не писала про него.
– Тогда о чем же ты пишешь?
Иззи обхватила себя руками и закрыла глаза.
– А пишем мы про ночь дикой необузданной страсти, когда, охваченные жаром, мы срываем друг с друга одежды и…
– Мам, прекрати.
Иззи открыла глаза и улыбнулась.
– Нет, правда, о чем вы там пишете?
– Пишем обо всем на свете, о чем угодно. О самых обычных вещах. Томас Петерсон строчит стихи о любви, посвящая их своей жене. Кстати, получается довольно эротично. Фионнуала Данливи пишет о том, как моет посуду, если, конечно, нисходит до того, чтобы выполнить домашнее задание. Эйтне Линч пишет про ауры, что вполне ожидаемо. То есть Коллетт дает нам задание, а мы должны его выполнить.
– Коллетт Кроули?
– Да.
– Эта чокнутая Коллетт, лауреат Ардгласского розлива?
– Зачем ты так говоришь?
– Ну, она же такая – расхаживает в длинных шерстяных юбках и свитерах, и на голове черт-те что, словно она сама себя стрижет.
– Прекрати. Коллетт очень привлекательная женщина. Просто представители богемы все такие.
– И что за домашние задания она вам дает?
Иззи замешкалась.
– Ну, например, на этой неделе мы должны были написать элегию, посвященную себе или какому-нибудь вымышленному герою.
Орла вытащила ложку изо рта, глаза ее расширились.
– Ну, проще говоря, мы должны были представить, какая надпись появится на нашем надгробном памятнике.