– Хренасе! – сказала Орла.
– Орла, не выражайся, иначе по губам получишь.
– То есть она попросила вас написать стихотворение о вашей собственной смерти?
– Мы можем писать что хотим, но…
– Господи, я думала, вы будете рассуждать про цветочки, закаты или что-то вроде «Как мне грустно, потому что я должна варить обед». – Она поставила стаканчик от йогурта на разделочный столик. – Блин, домохозяйки пишут стихи про собственные похороны… И что, потом вы читаете это вслух?
Позднее, лежа в кровати, Иззи с легкой издевкой пересказала этот разговор Джеймсу, а тот только посмеялся. Потом он выключил свет, повернулся к ней и, положив руку ей на живот, сказал сладеньким голоском: «Займемся тем, чем занимаются поэты?» Иззи расхохоталась и навалилась на него.
И теперь, сидя в душном зале, чувствуя, как липнет к телу потная блузка, слушая стихотворение Тома Петерсона про то, как он набрел на могильную плиту с собственным именем, она понимала, почему ее дочь насмехалась над ней. Она, Иззи, всего лишь упражнялась тут в тщеславии. Умная, искушенная дама поощряла ее, а она продолжала выполнять домашние работы, чтобы представить себя в лучшем свете. Это продолжалось до того момента, пока Коллетт не появилась у нее в гостиной, а она начала хвалиться фарфоровыми фигурками, полученными за игру в гольф. Именно тогда Иззи почувствовала себя пустышкой, несоответствующей критериям Коллетт. Но она не могла отказаться от своего нового образа, который прежде раскрыла в ней Коллетт, поэтому сделала еще одну попытку, чтобы доказать, что едва знакомая ей женщина была права, когда хвалила ее, выделяя среди остальных.
– Позвольте перебить вас, Томас. – Коллетт предупредительно выставила ладонь и улыбнулась. – Будем придерживаться десяти минут на каждого человека, иначе у нас не хватит времени.
Пробормотав что-то, Томас сложил бумажки.
– Итак, – сказала Коллетт. – Кто-нибудь хочет высказаться по поводу услышанного?
Иззи было так скучно, что через пару минут она перестала слушать Томаса.
– По-моему, слишком описательно, – сказала она. – Та часть, где ворона привела его к могильному камню, была слишком…
– Получилось довольно страшновато, – сказала Хелен, неприязненно взглянув на Томаса.
– Видите ли, Хелен, – ответила Коллетт, – художественные средства являются вполне себе безопасным способом для исследования темных сторон человеческой души. Данное стихотворение немного напомнило мне Эдгара Аллана По с его специфическими образами и атмосферой мрачных предчувствий. Мы имеем дело с классической ситуацией, когда человек сталкивается с конечностью своего бытия.
– Эту классическую ситуацию я уже читала в сотне других произведений, – заметила Фионнуала.
– Фионнуала, – сказала Коллетт, – нельзя ли сформулировать эту мысль как-то по-другому?
Томас уставился на Фионнуалу.
– Ну, в ужастиках всегда одно и то же: человек встречает собственного призрака. Он-то думал, что он живой, но он умер и теперь видит свою собственную смерть со стороны, – сказала Фионнуала.
– Да, – согласилась Коллетт, – и мы уже обсуждали использование в литературе архетипов. Количество сюжетов ограниченно, но мы способны создать нечто оригинальное из составляющих компонентов.
– Если б вы дали мне закончить, то увидели бы, что моя история развивается совсем в другом направлении, – сказал Томас.
– Ага. В том направлении, что дата будущей смерти героя написана на могильной плите и он умирает в эту самую дату, – констатировала Фионнуала.
– Я бы до такого не додумалась, – заметила Хелен.
Томас кинул свои бумажки на стол.
– Ну, и где твое прорывное, оригинальное произведение, Фионнуала? – спросил он.
– У меня всю неделю не было ни минуты передышки. В доме два подростка: один ходит туда-сюда и хлопает дверьми, а другому приспичило отправиться на тренировку по футболу. У меня нет времени, чтобы рассиживаться и строчить рассказы.
– Я повторяю вам на каждом занятии, – вмешалась Коллетт, – что вы не обязаны выполнять домашние задания. Вам всегда тут рады. Но попрошу вас быть конструктивными и уважительными в своих комментариях. Итак, продолжим.
Потом Эйтне Линч прочитала свое стихотворение «Жизнь после смерти» про то, как в ней живет множество личностей и как она постоянно реинкарнируется. Про то, что она является «сосудом» для всех этих разнообразных личностей до тех пор, пока не находит пристанище в собственной утробе. Никто не знал, как это комментировать. Фионнуала постоянно ерзала, теребя край своего джемпера. Затем Хелен прочитала свое стихотворение «Скорбь Дейдре»[19] о великом потрясении, вызванном ее смертью. Лил дождь, завывал ветер, животные присмирели от страха, волновалась вся природа. Но, несмотря на этот огромный эффект, произведенный ее смертью, никто из людей не пришел на ее похороны. Все было написано в обычной манере Хелен. И когда Коллетт высказала свои комментарии и спросила, не желают ли присутствующие что-то добавить, Фионнуала не выдержала и посоветовала Хелен отправиться к мужу и всласть поскакать на нем. Смеялась даже Хелен.
– Иззи, не хотите ли поделиться с нами тем, что написали вы? – спросила Коллетт.
Иззи опустила глаза на раскрытую тетрадь.
– Я здорово намучилась с этим домашним заданием.
– Понимаю.
– То есть я совсем немного написала, больше ничего на ум не пришло.
– Вы можете не читать вслух, если не хотите. Но неважно, много или мало вы написали, не нам судить об этом.
«Но ты как раз для этого тут и находишься, чтобы давать нам оценку», – подумала про себя Иззи.
– Я все время возвращалась к одному и тому же отрывку, пыталась поработать с ним, превратить его в хайку, как вы нам показывали.
– Согласитесь, это гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд.
– Да, и под конец от всего у меня остались две строчки – первая и последняя.
– Хорошо, Иззи. Просто прочтите нам их.
Все внимательно уставились на Иззи. Та опустила глаза на тетрадь и произнесла:
– На могиле ее написали: «Жизнь воспела, презрев умиранье».
И тут ее объяла тишина, разрастаясь за пределы этого зала и смешиваясь с ночью, и ей показалось, словно она летит через безбрежный, безмолвный космос. Она чувствовала на себе взгляд Коллетт, а когда встретилась с ней глазами, та смотрела на нее столь сосредоточенно, словно сама Иззи была горизонтом, далекой точкой, на которой нужно было сфокусироваться, чтобы обрести почву под ногами.
– По-моему, прекрасно, Иззи, – сказала Коллетт. – Кто-нибудь хочет высказаться?
Все зашевелились на своих стульях.
– По-моему, ни убавить ни прибавить, – сказала Фионнуала, не поднимая головы. – Сказано исчерпывающе.
– Ну вот, Иззи, – заметила Коллетт. – Вы нас всех огорошили. Но я бы предложила вам пойти дальше. Может, стоит сократить ваше хайку? Что, если просто сказать: «Жизнь воспела, презрев умиранье». Это может стать названием, отправной точкой. Это дает бóльшую дистанцию, придает всему глубокий смысл, предоставляя еще бóльшую свободу самовыражения. Но все равно здорово.
После занятий Иззи задержалась. Коллетт переворачивала стулья, укладывая их друг на дружку, как вдруг выпрямилась, приложив кончики пальцев одной руки к нижней губе.
– Знаете, Иззи, я еще долго буду помнить эти ваши строчки, – сказала она.
Иззи опустила стул, который хотела подать.
– Коллетт, – сказала она. – В субботу я повезу мальчиков в Бандоран. Пару часов мы проведем в аквапарке, а потом придем в Северную гостиницу, чтобы перекусить. Я не знаю, куда еще можно отправиться в это время года. Возможно, еще будет работать луна-парк. В любом случае в четыре часа дня мы будем в Северной гостинице.
Коллетт опустила голову и закрыла глаза.
– Спасибо, Иззи, – сказала она.
Иззи подняла с пола свою холщовую сумку и попрощалась с Коллетт. Она вышла в холодный темный вечер, а когда дверь за ней захлопнулась, ее снова подхватил поток тишины. Немного шатаясь, в потемках она побрела к своей машине.
9
Когда Доналу бросили уже четвертое письмо для Коллетт, он разозлился и распахнул дверь, окликая почтальона.
– Эй, вы, – сказал он, потрясая конвертом. – Вы что, читать не умеете или вам лень подняться и доставить письмо куда надо?
Почтальон лишь уставился на него, но не сделал ни одного телодвижения, свидетельствующего о том, что он намерен забрать письмо.
– А, ладно, – сказал Донал, захлопывая дверь.
Он вытащил из тумбочки предыдущие три письма и направился к своему фургончику. Бросил конверты на пассажирское сиденье. Все они были из мраморной бумаги и подписаны одинаковым почерком. Они пролежали у него уже больше месяца.
Он избегал ходить туда. Он и так недавно поимел на свою голову неприятностей, сойдясь с одной из жительниц Донегола. Чинил как-то у нее проводку и сразу же почувствовал, что она несчастна. Когда утром ее муж уходил на работу, а дети в школу, она бродила по дому как призрак. Он понимал все риски, но решил, что ей, как и ему, есть что терять. Но после того, как они переспали несколько раз, она начала накручивать себе разное. Подводя все к концу, он сказал, что по-другому и быть не могло и что каждому из них нужно сохранить свой брак, пока не поздно. Он пытался представить все так, будто идет на огромные жертвы и что у нее нет другого выхода, кроме как последовать его примеру и проявить мужество. Но она вцепилась в него, стала умолять, и ему пришлось силой отрывать от себя ее руки, схватив за запястья. И тогда он увидел в ее глазах страх.
Слишком близко, близко и опасно, подумал он, глядя на коттедж сквозь капли на ветровом стекле. Интрижки заводили его, но потом заканчивались телефонными звонками, когда Долорес снимала трубку, а там молчали. Интрижки приходилось заминать, и это вгоняло его в стресс, схожий с тем, что испытывал по воскресеньям, когда думал обо всех делах, которые нужно успеть доделать. Он решил, что лучше блудить подальше от дома и что не должно быть больше никаких женщин из Донегола или Баллибофи, ни даже из Леттеркенни. Теперь он будет начинать отношения где-нибудь в другом графстве.