– Ради бога, Шон, сделай милость, объясни, что происходит, – прошептала она.
– Я и представить не мог… Это же просто… Как ты могла просить нашего сына, чтобы он обманывал меня?
Из телевизора в гостиной доносилась мультяшная стрельба.
– Шон, пожалуйста, позволь мне привезти утром подарки, и мы все обсудим.
– Если бы ты только видела, как он расстроен… Просить ребенка, чтобы он мне врал. О чем ты вообще думала? – выпалил Шон. – Совместный шопинг, прогулки вдоль моря – неплохо устроилась.
– Я не собираюсь оправдываться за то, что проводила время с собственным…
– Ты что, выпила?
– Шон…
– Будь любезна, не приезжай завтра. Не порть детям Рождество.
– Шон, но ты не можешь… – выкрикнула она, но Шон уже бросил трубку. В конце коридора появился Донал, он глядел прямо на нее. Лицо его наполовину было скрыто в тени, наполовину – освещено светом из кухни. Он медленно кивнул Коллетт. Та уставилась на поднесенную к лицу трубку, из которой раздавались частые гудки. Коллетт положила трубку на рычаг. Сейчас она была обращена лицом к Долорес, но та смотрела не на нее, а на пол: от двери до телефона тянулись грязные следы.
– Прошу прощения, Долорес, – сказала Коллетт, сама ненавидя себя за такой подобострастный тон. Она медленно направилась к двери, в ее парусиновых туфлях хлюпала вода. Она взглянула на коттедж: из-за стены выглядывала крыша ее машины, и она подумала, что вот сейчас схватит ключи и поедет к Шону. Она примет вызов. Они все скажут друг другу. Пояс от халата взметнулся на ветру, она посмотрела на свои мокрые ноги и вдруг вспомнила, что выпивала. Не помнит сколько, но достаточно, чтобы отказаться от мысли поехать к мужу и устроить с ним ссору, тем самым напугав их одиннадцатилетнего сына.
Она определенно ничего не понимала. Когда они виделись с Карлом в Эннискиллене, тот был счастливый и довольный и, по идее, должен бы ждать ее завтрашнего приезда.
– Вы не закроете дверь? А то холодно, – сказала Долорес.
– Долорес, мне нужно позвонить.
Та цокнула языком – какая же язва.
– Последнее время вы что-то часто звоните. Уж не начать ли взымать с вас плату? – сказала Долорес.
Не обращая на нее внимания, Коллетт сняла с рычага трубку, телефон она помнила наизусть.
– 31470, кто говорит? – игриво сказала Иззи с восходящими писклявыми нотками в конце вопроса.
– Это вы ему сказали? – с места в карьер потребовала Коллетт.
– Что?
– Это вы ему сказали? – повторила Коллетт.
– О чем вы, Коллетт?
– Шон знает, он все знает. Он сказал, будто услышал обо всем от Карла, но на самом деле кто-то другой доложил ему. Мы должны были увидеться с Карлом завтра – с какой стати ему выкладывать все отцу?
– Ах, Коллетт, – сказала Иззи.
– Это вы ему рассказали?
Иззи вздохнула.
– Бог тому свидетель, я ничего ему не говорила, да зачем мне создавать такие проблемы для вашей семьи накануне Рождества?
– Я только знаю, что завтра должна была пообщаться со своими сыновьями, и вдруг мне дают от ворот поворот.
– Но вы же знали, что ваш сын может проболтаться.
– Ничего подобного.
– Коллетт, я, право, не знаю, что и сказать. Идите домой и проспитесь.
Горло запылало от подступивших, но не высказанных слов.
– Коллетт, ну я же не дура. Любой бы догадался, что вы выпили. Идите поспите. У вас хватит еды на завтра?
Коллетт бросила трубку, а когда повернулась, то увидела стоящего неподалеку Донала. Сплетя руки на груди, он уставился на нее. Она редко видела его в чем-то другом, кроме рабочей одежды, а сейчас на нем были чистые джинсы и рубашка. Он был гладко выбрит, волосы прилизаны гелем.
– Какие-то проблемы? – спросил он.
Она видела, что дверь в гостиную закрыта, но сквозь матовое стекло просвечивал тонкий силуэт Долорес.
– Нет, Донал, все в порядке. И простите за беспокойство. С наступающим Рождеством. Надеюсь, что завтра у вашей семьи будет хороший день.
Она направилась к дверям, но он окликнул ее, и она обернулась.
Он шагнул к ней.
– Вы пьяны, – сказал он. – Больше не приходите сюда в таком виде.
Она уставилась на него, но он захлопнул дверь перед самым ее носом.
Взбираясь по скользкому от дождя холму, она с трудом удерживала равновесие. Ближе к вершине приходилось хвататься руками за мокрую землю. Упершись ногами в размытые ступеньки, она цеплялась за верхние, чтобы не соскользнуть вниз. Она попыталась выдернуть ногу, но сначала в грязь засосало одну парусиновую туфлю, а потом и вторую. Пришлось выбираться босиком, подобрав туфли. Зайдя в дом, она кинула туфли у порога, стащила с себя джемпер, халат и джинсы, зашла в душ и включила воду как можно горячее, хватая ртом распаренный воздух. Но это длилось минуту-две, не более. Выключив уже едва теплую воду, она вышла из душа, в сливное отверстие уходила грязная вода. Обмотавшись чистым белым полотенцем, она подошла к раковине и взяла оттуда бокал с вином, но потом вспомнила про лежащий на столе подарок для Шона. Разорвала бумагу, отвинтила крышку, заполнила до краев другой бокал и жадно осушила его. Выглянула в окно. Море уже поглотило остатки бледного голубого воздуха, пеленой нависавшего над ним. Уже крепче стоя на ногах, она глядела, как прибрежная вода всасывает в себя последней свет. По телу разлилось тепло.
Пройдя в спальню, она легла на кровать. Утром, если захочет, она может сесть в машину и потратить четыре часа на то, чтобы добраться до дома матери. Но она все еще надеялась, что ее навестит Ронан. А потом вдруг вспомнила, как радовалась ее мать, что ей, Коллетт, предстоит провести день с Шоном и мальчиками. Она даже перестроила свои планы, решив встретить Рождество со своей второй дочерью, зятем и внучками-подростками. Нет, Коллетт не станет сидеть с матерью и сестрой, выслушивая их наставления. Такого она не переживет. Уж лучше проспать до Дня святого Стефана[25].
Когда она проснулась, небо за окном превратилось в безжизненный черный холст. На улице захрустел под чьими-то ногами гравий. Кто-то остановился перед дверью, три раза постучал в дверь, затем в замок вставили ключ. Она оглядела себя, закутанную в полотенце. По комнате пробежал сквозняк, она ощутила всей кожей колючий холод. Дверь захлопнулась, и он возник в дверях спальни. На голову его был накинут капюшон, и он казался выше и еще шире в плечах, занимая собой весь дверной проем. Сопя, он наклонился, чтобы расшнуровать ботинки, со стуком уронив на каменный пол сначала один, потом второй. Она хотела пошевелиться, но свинцовая тяжесть придавила ее.
15
Утром в понедельник, второй понедельник января, Джеймс не без чувства облегчения вернулся в свой офис. Хотя на улице было холодно и влажно, воздух в комнате оказался затхлым, и Джеймс распахнул оба больших окна, выходящих на гавань. Офис его находился на первом этаже одного из старейших городских зданий, и запах старости въелся в стены, в гипсовые потолочные бордюры и камин, нагнетавший в комнату воздух при малейшем дуновении ветра. При этом комната была красивой и просторной, а недавно отциклеванные деревянные полы придавали этому месту немного уюта. Джеймс положил на стол свежие газеты и повесил новую синюю куртку – рождественский подарок Иззи – на спинку стула. Он подошел к дверям, чтобы забрать валяющуюся на полу почту. Спина подводила, поэтому пришлось опуститься на одно колено. Он сгреб конверты, и тут дверь открылась, едва не ударив по нему.
– Господи боже мой, Джеймс, простите ради бога, – сказала Кэсси, просунув голову в дверь. – Вы живы?
– Привет, Кэсси, – сказал он, с трудом поднявшись на ноги и бросив почту на стол. Вот уж по кому можно было проверять часы, так это по его секретарше, которая каждый день опаздывала ровно на пять минут. Он указывал ей на это несколько раз, но не хотелось возвращаться к больной теме в первый послепраздничный день. – Как поживаете?
– Просто отлично, Джеймс – сказала она. – Вот, меня побаловали на Рождество. – Она продемонстрировала новую сумочку.
– Вот уж побаловали так побаловали, – сказал он, памятуя о том, что недавно родители Кэсси подарили ей машину, чтобы она могла добираться до работы за десять минут, так что теперь оправдывать ее опоздания было совсем нечем. Но опять же, напомнил он себе, эту тему сегодня можно опустить. В прошлом секретарши у него не задерживались, а Кэсси проработала уже три года. Ее отец был шкипером на одном из кораблей, и именно он уговорил Джеймса взять дочь на работу после окончания ею секретарского колледжа. Джеймсу нравилась идея взять человека неискушенного, чтобы подстроить его под себя, тогда как другие приходили с представлениями, почерпнутыми на предыдущих местах. Работа была несложной. Кэсси должна была разбирать корреспонденцию и заниматься простейшей бухгалтерией. Если Джеймс уезжал в Дублин, от нее требовалось просто отвечать на звонки. В начале своей карьеры Джеймс придерживался политики открытых дверей, и к нему постоянно приходили с жалобами вроде того, что сосед паркуется на чужой стоянке или что городские службы забыли забрать мусор из бака. Теперь посетители могли обратиться к нему только по четвергам или записаться заранее через Кэсси. Иногда его так и подмывало напомнить ей, что у нее спокойная чистая работа, а ведь она могла бы прозябать сейчас на рыбной фабрике.
– Как прошло Рождество? – спросила Кэсси.
– Вполне удачно, Кэсси, – ответил он, именно это и имея в виду. То есть Рождество прошло без ссор. Одна едва не разгорелась на День святого Стефана, когда Иззи устроилась за кухонным столом со стопкой брошюр зимних курортов и начала читать вслух выдержки. Иззи сказала, что он заслужил отпуск после всех стрессов, а он сказал, что сможет уйти в отпуск не раньше июля. И если она хочет съездить куда-нибудь со своей сестрой, то он не против. И прежде чем она успела что-либо возразить, Джеймс удалился в гостиную. На протяжении всех праздников ему удалось не накричать на Найла, хотя тот обижался по малейшему поводу и был на грани слез, а Джеймс бесился из-за этого. И хотя Орла с Иззи не вступали в перепалку, опасность сохранялась. Мир в доме наступил лишь когда накануне вечером дочь уехала на учебу.