Но в итоге он все равно не получил от праздников никакого удовольствия. Да он никогда и не любил Рождество. Это время для сентиментальных людей, а он таковым не был. Тем не менее он осознавал, что должен бы порадоваться, что рядом семья, что можно отдохнуть и расслабиться. Ведь он уставал от дел, порой настолько, что был не в состоянии уснуть. Прежде он отлично засыпал, и это было одним из его талантов. В трудные времена Иззи бесило, что он так легко засыпает, но теперь ночами на него наваливались все дневные тревоги, и он лежал с открытыми глазами, перебирая их в голове. Беспокоился, что не поставил машину на ручной тормоз, что забыл заплатить за электричество, что Найл мог заснуть с включенным электроодеялом и что за его несварением может скрываться какая-нибудь злостная болезнь. Джеймс решил, что в новом году сходит к доктору Д’Арси и попросит выписать ему снотворное. Но потом склонился к мысли, что просто нужно вернуться на работу. Кроме того, в последний раз доктор Д’Арси предположил, что у него переутомление и что все проблемы у него «в голове», как он выразился. А когда врачи так говорят, недолго и до совсем других таблеток. Пожалуешься на плохой сон – и пошло-поехало. В результате в доме окажутся двое взрослых, сидящих на снотворном, а Иззи не поймет этого – скажет, что он просто требует к себе внимания.
Из камина подуло холодом, и газеты на столе зашевелились.
– Кэсси, закройте, пожалуйста, окна, – сказал Джеймс, надевая очки и беря из стопки верхнюю газету. – И уж коль на то пошло, избавьтесь от следов Рождества.
– Что значит избавиться от следов Рождества? – поинтересовалась она.
Они всегда спорили по этому поводу. Кэсси желала развесить украшения, а он возражал.
– Ну, например, выбросьте поздравительные открытки.
– На это уйдет не более двух минут.
Джеймс проглядел первую страницу «Айриш Таймз». В это время реальных новостей было негусто, и политические материалы рассказывали о махинациях внутри вновь сформированного правительства. Джеймс уже прочитал об этом все, что только можно, но решил глянуть – не пропустил ли что. Ведь все может быстро поменяться. Сегодня ты член Дойл Эрен[26], а завтра уже министр, так что надо держать голову холодной. Иззи любит говорить, что он не видит дальше собственного носа. Она часто высказывается о нем довольно жестко. Джеймсу казалось странным, что она может говорить что хочет, а он при этом должен сохранять спокойствие. А если ему изредка случается разозлиться, Иззи сразу же начинает обижаться. Он пытался объяснить ей, что это нечестно, но она всякий раз отвечала: «Какой же ты!» Джеймс недоумевал: разве он недальновидный и разве он недоучка, если, бросив школу в четырнадцать лет, умудрился быть избранным в правительство, хоть и не стал министром.
Какое-то время он еще будет переживать, конечно. Трудно не воспринимать случившееся как собственный промах. Никто не предупреждал его, что решение будет принято не в его пользу. И вот он и глазом не успел моргнуть, как уже пожимал руку новому министру, поздравляя его с назначением. Этот человек не был опытней его, Джеймс обходил его по всем параметрам, за исключением происхождения. И даже не играло никакой роли, что несколькими годами ранее в прессе вышел разоблачительный материал о том, что этот человек включил в свою налоговую декларацию часть расходов на ремонт дома. Джеймс не распространялся об оплошностях других, в этом смысле он соблюдал правила игры, но сам не покрывал деньгами из казны не то что ремонт дома, но даже парковочные билеты. Когда ты поднялся с самых низов, то должен соответствовать самым высшим стандартам. Правда, сейчас Джеймс начал подумывать о том, что собственное безупречное поведение завело его куда-то не туда.
Кэсси поставила перед ним чашку чая.
– Спасибо, Кэсси, – сказал он.
– Что-то сегодня у них затишье.
Он оторвался от газеты и взглянул на Кэсси – та стояла у окна и глядела на гавань.
– Какое-то время никто из них не выйдет в море, – сказал он.
Большинство кораблей действительно стояли на приколе. И море, и небо были темными и серыми, низкое зимнее солнце пыталось пробиться сквозь облако, зависшее над маяком. Дул ветер, вода бурлила, и, несмотря на свою огромность, суда качались на приливной волне. Джеймс видел, как натягиваются и ослабляются тросы, натягиваются и ослабляются, и от этого зрелища скручивало живот.
Корабли эти были подобны круизному судну, на котором плавал и он сам. Два года он бороздил океан на семиярусном траулере «Ассаро», где, мучимый морской болезнью, он спускался под палубу, чтобы лечь на койку, и это было не лучшее место, где стоило спасаться от тошноты. Ему твердили, что сделают из него мужчину, а он, возмущаясь на высказывания про свой слабый характер, продолжал слать жалобы на низкую оплату труда моряков и опасные рабочие условия. Однажды они получили сигнал бедствия от лодки с четырьмя людьми на борту, которая заглатывала воду близ острова Ратлин. Волны были такие высокие, что «Ассаро» не смог подобраться к ним, и им оставалось лишь молча наблюдать, как лодка постепенно уходит под воду, пока морские глубины не засосали ее окончательно. На месте, где она только что была, осталась лишь морская пена.
Вскоре женившись, Джеймс устроился бригадиром в одно из рыбных хозяйств. И продолжал составлять жалобы на то, что рыбаков обделяют. Он устроил забастовку, которая продолжалась до тех пор, пока не был установлен вменяемый порог по ценам за выловленную рыбу. Когда начались выборы в местный совет, ему предложили выдвинуть свою кандидатуру. Он изображал безразличие, но выдвинулся и выиграл. А когда попытался пройти в Дойл Эйрен, то в первый раз проиграл, но через несколько лет все-таки стал членом палаты представителей. Находясь внутри, он смог заниматься лоббизмом в Европарламенте и добился серьезных перемен для рыбаков. Теперь они могли добывать бóльшие уловы, получать больше денег и работать в менее опасных условиях. Люди вокруг него все богатели и богатели. Произошло то, о чем предупреждала Иззи: его узкий взгляд на вещи ограничивал его собственные заработки. С другой стороны, у него был дом, две машины, дочь учится в частной школе, каждый год они отдыхают в теплых краях. Он получил даже больше того, о чем мечтал. И только Иззи оставалась вечно недовольна, и это было единственным ее качеством, которое ему в ней не нравилось. Он мог пережить даже ее жестокие подколы, потому что по сути она была веселым человеком, а когда подшучивала над кем-то другим, кроме него самого, это казалось смешно. Иззи была хваткой и умела считать чужие деньги. И действительно, если оглядеться, все вокруг него стали миллионерами, и, более того, это он поспособствовал этому.
– И что с этим делать? – спросила Кэсси.
Она стояла перед ним с коробкой, полной рождественских открыток.
– Сколько ж мы их отпечатали? – спросил он.
– Двести.
– А сколько отослали?
– Около ста.
– Ох, какая расточительность. А их можно использовать как-то еще?
– Нет, это же рождественские открытки, на них проставлен девяносто пятый год.
– Хорошо, выкиньте их, но оставьте несколько для архива.
– Какого архива? – спросила она.
– Кэсси, но вы ведь как-то подшиваете старые документы?
В дверь постучали, и Кэсси поставила коробку на его стол и отправилась открывать. К коробке прилепилась фотография, сделанная прошлым летом на банкете Ардгласской ассоциации рыбаков, который посетила ее президент Мэри Робинсон – она стояла в первом ряду. Остальными участниками были владельцы судов с женами, а также Иззи с Джеймсом. На его жене – черное платье, жемчужные ожерелье и серьги, светлые волосы подхвачены черной бархатной лентой. Она сидела нога на ногу, обхватив руками колено. Он гордился тем, что у него такая привлекательная жена и что она нравится мужчинам, и он часто выражал ей свое восхищение. Джеймс пытался вспомнить, ссорились они в тот вечер или нет.
– С Новым годом! – сказала Кэсси, обращаясь к мужчине, что стоял в дверях, пригнув в голову. Он долго вытирал ноги, напустив в комнату холод. Джеймс встал из-за стола, увидел, что это Шон Кроули, и его раздражение сменилось любопытством.
– Привет, Шон, как поживаете? – сказал он.
– Может, чаю? – спросила Кэсси.
Движения Шона были медленными: он охлопывал карманы пальто, глядя себе под ноги, словно уронил что-то.
– Шон, так мне заварить чаю?
– Я ненадолго, спасибо.
– Присаживайтесь. – Джеймс указал на стул возле своего стола. – Чем могу быть полезен? Как провели Рождество?
Шон тяжело опустился на стул и, вяло откинувшись к спинке, вытащил из кармана вощеной куртки чехол для очков, достал оттуда маленькую белую бархотку и начал сосредоточенно протирать очки. Джеймс обратил внимание, что брюки его были на дюйм короче положенного, отчего над линией красных носков можно было разглядеть белую полоску кожи с волосками. Ботинки на нем были дорогие, кожаные, но их не мешало бы почистить. Верхние пуговицы его фланелевой рубашки были расстегнуты, являя миру фрагмент белой майки, из-под которой тоже торчали волоски.
Кэсси поставила на стол вторую чашку чая, и Шон подозрительно глянул на секретаршу, на секунду оторвавшись от протирания своих очков.
– Кэсси, вы не сходите к миссис Дохерти и не принесете сегодняшние газеты? – попросил Джеймс.
Она кивнула, взяла пальто с напольной вешалки, подхватила ключи и удалилась.
– Итак, Шон, чем обязан? – Джеймс оперся локтями о кожаную накладку на столе, сложив руки под подбородком.
Шон водрузил на нос очки, словно снова наконец увидел мир во всей красе, и поморгал, вглядываясь. Затем встал и зачем-то подошел к окну. Сцепив руки за спиной, он уставился на гавань и несколько раз покачал головой.
– Двадцать лет назад здесь стояло пятнадцать кораблей, а теперь их почти пятьдесят, – сказал он. – А через двадцать лет в море совсем не останется рыбы.
– Как же вы правы, Шон! Совершенно не думают о будущих поколениях. Потому-то я и не устаю повторять, что будущее города – за туризмом.