«Ты все равно не поймешь». Она несколько месяцев помогала ей, выслушивала ее, вкладывалась душой в жизнь едва знакомой женщины, а та не нашла ничего другого, кроме как сказать: «Ты не знаешь, что такое желать кого-то». И теперь ей хотелось избавиться от обиды на этого человека, который оказался пустышкой, избавиться от всей этой мелочности в душе. Одновременно с этим ей ужасно хотелось рассказать Брайану, как Коллетт напилась накануне вечером. Она даже представляла, как подойдет к этому разговору, намекнув на то, как она устала. Почему? – спросит он, и тут она расскажет, как ей пришлось отвозить Коллетт домой и как на пороге ту уже поджидал Донал Маллен. Прелюбодеяние. О чем они только ни разговаривали, но никогда не произносили этого слова. Даже если прелюбодеяние происходило в книгах, которые они обсуждали, эту тему они все равно обходили стороной.
Припарковавшись на церковной стоянке, Иззи дала себе слово не затрагивать тему Коллетт именно потому, что ее желание принизить эту женщину было слишком велико. Можно просто молча посидеть вдвоем, ведь даже это доставит ей радость. Иззи будет купаться в его дружелюбии, улыбаться его подначкам. Не надо им никакой Коллетт. Она больше не обязана помогать ей, участвовать в ее жизни. Чем принижать ее, лучше совсем забыть о ее существовании.
Возле дома священника стоял большой белый фургон, а окна оказались открыты, словно кто-то решил их помыть, как обычно бывает только с приходом весны. Взяв книги, Иззи выбралась из машины и направилась к дому. Из дверей навстречу ей вышли двое мужчин с картонными коробками. Следом за ними появилась домохозяйка Стася Туми и придирчиво проследила, как мужчины загружают коробки в фургон. На ней был цветастый фартук, завязанный так туго, что ее грудь и живот собрались в один большой куль. Наконец Стася увидела ее, и даже с такого расстояния Иззи смогла разглядеть, что та раздражена ее приездом. Когда Иззи подошла ближе, Стася уже переключилась на рабочих.
– Давай, тащи, – сказала она молодому парню, выносившему из дома еще одну коробку. – А, Иззи, привет, – сказала она, словно только что ее заметила. – Это все? В доме больше ничего не осталось? – спросила она у мужчины постарше.
– Еще штук десять, – ответил мужчина, заходя в дом.
– За ними глаз да глаз, – сказала Стася, обращаясь к Иззи. – Вещей не так и много, но если ими не командовать, покидают все незнамо как и побьют все, что бьется. И кто потом будет отвечать? – Стася постучала себя в грудь.
– Да что тут у вас происходит, Стася?
– Что происходит? Так у нас будет новый священник, – не без удовлетворения заметила та.
– Что значит «новый священник»?
– Так прежний уехал, – громко и отчетливо произнесла Стася, словно подводя черту под своими словами. – Эй, аккуратней, – сказала она молодому парню, выкатившему из дверей офисное кресло. – Ты что, донести не можешь? Колесики сломаешь!
– Куда уехал?
– Ну, вещи отправляют в Клэрморрис[31], значит, там и ищите. Да вы небось знаете об этом больше моего. Мое-то дело – отправить все по назначению. Пришла в понедельник, а все уже упаковано и готово к переезду. Новый-то священник прибудет через пару дней, а я должна тут все перемыть и подготовить, как будто Стася не одна, а целых десять. – Стася со вздохом сплела руки на груди. – Но должна сказать, что он всегда был по отношению ко мне джентльменом и никаких проблем с ним я не знала, – сказала Стася, поправляя воротник своего рабочего халата.
Иззи тупо глядела, как рабочие заносят оставшиеся коробки в фургончик.
– Положить к остальным вещам? – спросила Стася. Иззи непонимающе уставилась на нее.
– Ну, это.
Иззи посмотрела на три книги, что она держала под мышкой.
– Ах да, конечно. – Обхватив ладонями книги, она аккуратно вручила их Стасе, и та приняла их словно большую тяжесть.
– Они обязательно до него доедут, – пообещала Стася и отвернулась к рабочим. А Иззи пошла прочь, бесполезно свесив пустые руки. Понимая, что Стася наверняка смотрит ей вслед, она выпрямила спину и твердой походкой направилась к машине.
Уже сидя на водительском сиденье и защелкнув ремень безопасности, она слышала, как захлопнулись двери фургона, но не посмела поднять голову. Нужно было прежде позвонить. Тогда ей проще было бы скрыть свое смятение, а не выставлять себя дурочкой перед Стасей Туми. Городок и так обсуждает отъезд священника, а теперь еще и Стася раструбит, как в последний момент возле дома нарисовалась Иззи Кивини и как она едва не грохнулась в обморок, услышав такие новости. Все знали, что он уехал, но только не она. Интересно, знал ли Джеймс.
Она слышала, как завелся мотор фургона, как перекрикивались рабочие.
«Конечно, он знал, – подумала Иззи. – Не мог не знать».
20
Обернув в полотенце распаренного после мытья Эрика, Долорес отнесла его в гостиную и уложила на пеленальный коврик на диване. Вода в ванночке успокоила экзему на руках, и она обработала их лосьоном, так что ей уже было легче заниматься ребенком. Нежно подергав сына за пяточки, она улыбнулась ему, стараясь не думать о красных рубцах, запекшихся между костяшками пальцев.
В комнату прискакала Мадлен. Долорес знала, что это она, – по энергичному шуршанию джинсов и по бешеной энергии, которая всегда переполняла девочку. Дочь донимала ее с самого утра.
– Ну можно я поеду в пятницу в Глентис? – спросила она уже в сотый, наверное, раз.
Про себя Долорес решила не гневаться на дочь. В последние несколько месяцев дом полнился тишиной и гневом, и уже хотя бы поэтому стоило проявить терпение по отношению к детям.
– Ну почему нельзя? – напирала Мадлен.
– Потому что ты слишком хорошенькая, – ответила Долорес, – и на дискотеке все будут к тебе приставать.
В каком-то смысле она говорила правду. Мадлен и впрямь становилась красавицей, улучшенной версией ее самой. Если ее кудри были жесткими и неуправляемыми, у Мадлен они были мягкими и шелковистыми. Если у Долорес фигура походила на конус, у Мадлен уже намечались плавные формы. И если она и впрямь пошла в нее, то из нее вырастет плодовитая женщина.
– Так ты завидуешь? – спросила Мадлен. – Сама больше не можешь веселиться, вот и мне не даешь?
Мадлен бухнулась на диван рядом со своей маленькой сестричкой, что сидела, обложившись подушками, и молча смотрела телевизор. Впечатленная монологом Мадлен, она медленно повернулась к ней, а потом, словно в трансе, сползла с дивана и подвинулась ближе к телевизору, таща за собой одеяло.
– Конечно же, я завидую. – Придерживая ножки Эрика, Долорес обработала его попку присыпкой. – Я на шестом месяце беременности, а ты ходишь веселишься, пока я занята двумя малышами. У тебя еще все впереди, не спеши. Обожди два года, пока тебе не исполнится шестнадцать.
– Но Сиаре с Тарой столько же, а они ездят на дискотеку каждую неделю. Таре не разрешают прокалывать уши, но в Глентис все равно отпускают! – Подскочив с дивана, Мадлен затопала прочь по коридору.
Джессика извернулась, стараясь столкнуться глазами с матерью, потому что, по ее мнению, та слишком много внимания уделяла Мадлен. Затем, тихонько напевая, она закружилась в танце.
– Долорес! – позвал из кухни муж.
Мадлен опять пошла жаловаться к отцу – она всегда так делала, когда не получала желаемого от матери.
– Долорес!
Долорес со вздохом опустилась на корточки перед сыном: прикусив нижнюю губку, тот тянул к ней ручонки, непроизвольно сжимая и разжимая кулачки. Долорес надела Эрику чепчик, а затем стала натягивать на него комбинезон. Когда она застегнула пуговицы, на груди у мальчика сложилась картинка с пушистым барашком. Наклонившись, она потерлась носом о носик Эрика:
– Ну вот, теперь наш маленький барашек будет спать.
– Мама, смотри – дядя!
Долорес оглянулась на Джессику, что стояла у подоконника, хватая его ртом.
– Джессика, если ты такая голодная, так пойдем я тебя покормлю.
Девочка убрала рот от подоконника, за ней тянулась нитка слюны.
– Мама, там дядя. – Девочка указала в пустое вечереющее небо.
– И что же там за дядя? – спросила Долорес, забрасывая игрушки в мешок.
– Там дядя стоит, – пропела девочка и начала прыгать, крутя попкой.
Взяв на руки Эрика, Долорес со стоном поднялась на ноги, подошла к окну и положила одну руку на макушку Джессики.
– Дядя! – возбужденно проговорила та, указывая в сторону коттеджа. Там, за мокрой садовой лужайкой, на холме стоял высокий человек породистого вида с густой седой шевелюрой, в очках и кашемировом пальто, с крючковатым как у ворона носом. Заложив руки за спину, он пытался заглянуть через стену. Шея незнакомца была обмотана серым шарфом. Человек этот определенно знал Коллетт, и может теперь, когда у нее появился другой мужчина, она оставит в покое ее Донала? Долорес переместила Эрика на бок, подставив ладонь под его попку, и ногтем большого пальца почесала потрескавшуюся кожу. Если бы снова вернуться в тот день, когда Коллетт появилась на пороге ее дома, она прогнала бы ее прочь как бродячую собаку. Ведь тогда ей и в голову не приходило, что эта женщина, которая была десятью годами старше нее, могла приглянуться хоть какому-то мужчине, не говоря уж о ее собственном муже. Долорес никогда не видела его любовниц, что звонили и бросали трубку, попадая на нее, но о его пристрастиях она знала по журналам, что он приносил домой. Он покупал дешевые журналы с любительскими фотографиями, в которых чувствовался отголосок восьмидесятых. На них были изображены женщины с крупной завивкой, лентами на волосах, в трико без ластовиц. Донал любил бледных и худых, с маленькими грудями, но от этого ей не было легче. «Гляди», – говорил он ей, имея ее сзади и положив перед ней на подушку журнал. А если она отворачивалась, он тыкал ее туда лицом. Говорил, что его это возбуждает.
Но Коллетт Кроули была совершенно не похожа на Долорес, она была слеплена из другого теста. И не стала бы смотреть в эти грязные журналы, когда ее трахают. А может, и стала бы. Долорес много об этом думала и поняла, что человека так просто не распознаешь. Когда Коллетт появилась на пороге их дома в своей дурацкой шерстяной юбке, водолазке, с копной черных волос с проседью и этим несерьезным рюкзачком, Долорес совершенно не восприняла ее. А когда рассказала матери с сестрами, что у них в коттедже поселилась Коллетт Кроули, те стали потешаться: «Нашла кого поселить поблизости. Теперь держи мужа под замком, она ж охочая до мужиков». А еще мать сказала, будто Коллетт потеряла ребенка. У того якобы случился синдром внезапной смерти. Долорес аж похолодела, как услышала, она никому такого бы не пожелала. Но у нее создалось впечатление, что эта женщина в коттедже проклята, а она, Долорес, сама же ее и впустила. С тех пор от нее одни проблемы.