Кухонный стол был завален исписанными страницами. Коллетт собрала их в стопку: наверху оказалась страница с подсчетами, куда она выписала доходы и расходы. Второго оказалось больше. От денег, занятых у матери, оставалось всего 474 фунта. В графе «варианты» она написала: «продать машину, давать больше уроков» и в конце – «начать процедуру развода». То, что адвокаты Шона не выходили на нее, давало хоть какую-то надежду, но Шон не помогал ей уже второй месяц, и она понимала, что, оставляя ее в таком бедственном и зависимом положении, он таким образом наказывает ее. Также он отказался пересылать сюда ее почту, в которой, она была уверена, были приглашения где-нибудь выступить – а это могло принести ей хоть какие-то деньги. Она по-прежнему каждую неделю получала по сорок фунтов за уроки по писательскому мастерству, но этих денег едва хватало на еду и бензин.
Но она удивилась, узнав, сколько можно сэкономить, если бросить пить. Сделать это оказалось довольно просто после того, как она узнала, что организм ее перенастроился совсем на другое. Узнав, что в свои сорок четыре года она в пятый раз забеременела, она ужаснулась. Сначала она подумала, что у нее обычная задержка. По утрам ее стало тошнить, но она так часто страдала от похмелья, что всегда просыпалась в паршивом состоянии. Порой, когда приходил Донал, она уже была под градусом. Она изображала томление, была тиха и немногословна, хотя на самом деле еле стояла на ногах. Тогда ей было плевать на себя, а уж Доналу и подавно.
Когда задержка достигла двух недель, она поехала в донегольскую аптеку. На то, чтобы купить тест на беременность в Ардглассе, у нее не хватило духу. Но даже в Донеголе, где было меньше шансов столкнуться со знакомыми, она вся сжалась, общаясь с очкастой аптекаршей в белом халате, которая даже не посмотрела на нее – пересчитала деньги и вручила ей тест в коричневом пакетике, который Коллетт торопливо положила в сумку.
Она пересекла площадь, зашла в отель «Сентрал» и сразу же поднялась в женский туалет, где помочилась на пластмассовую палочку. Через несколько минут на ней медленно проступила картинка с младенческим лицом. Коллетт снова вернулась в аптеку и попросила у мышастой аптекарши второй тест – на этот раз держась уверенно и сердито сплетя руки, словно именно аптекарша была повинна в положительном результате. Она вернулась в коттедж и снова повторила процедуру. И снова, словно дразня ее, проступило детское личико.
Несколько дней она просто ходила с этим знанием, звеневшим в ней бесконечной неотвратимой нотой. Оставаясь глухой ко всему остальному, она чувствовала приближение беды, не представляя, откуда та может прийти. И в течение всех этих дней, не в силах сформулировать ни единой связной мысли относительно создавшегося положения, она наконец решила написать об этом.
«Я забеременела, – писала она. – В сорок четыре года». Как бы прямо она ни описала сложившуюся ситуацию и свое финансовое положение, она прекрасно понимала, что при желании оставить ребенка обязательно найдет выход. Самое худшее уже с ней случилось, и она выжила. В прошлый раз она спаслась, когда забеременела Барри. А что, если на этот раз будет девочка? Что, если после четырех сыновей у нее может появиться дочь, о которой она так мечтала? Она была готова полюбить этого ребенка, взять за него ответственность и снова обрести контроль над своей жизнью.
Затем она подумала об отце ребенка, трусе, получившем желаемое и отошедшем в тень. Появление Иззи Кивини той ночью напугало его, он был у нее после этого два раза и все время спрашивал, знает ли та об их отношениях. А еще он жестокий – делает дуру из собственной жены. Эта враждебно настроенная по отношению к ней и вечно недовольная женщина все же не заслужила той раны, которую они ей нанесли. И какой же она, Коллетт, была жалкой, когда, ополоумевшая от похоти, тащилась к ним домой и жаловалась на проблемы с отоплением! Она знала, что надо уезжать. Можно пожить у матери: хоть та и придет в ужас от сложившейся ситуации, все же никогда не выбросит ее на улицу.
Наконец Коллетт написала, как-то не очень уверенно: «Поехать в Англию и сделать аборт. И никому ни слова. Твои знакомые уже проходили через подобное. Но любые варианты потребуют денег».
Услышав странный звук, она подняла голову. Окно на кухне было открыто, и казалось, словно откуда-то издалека доносится сирена. Но затем вдруг невнятные звуки оформились в мелодию детской песенки. Черная овечка, бебе-бе. Ты скажи, что надобно тебе? Коллетт подскочила со стула. Это пел ребенок. Пошатнувшись, она оперлась руками о стол. Голос затих, а затем снова запел – на этот раз громче, словно подзывая ее. Ах, за то, что ты меня пасла, шерсть свою в мешках я принесла. Коллетт подошла к окну и выглянула на улицу. Возле стены стояла Джессика Маллен в пятнистом комбинезончике, делавшем ее похожей на маленького шута. В руках у нее была мягкая игрушка, для которой она и пела песенку. Ветер развевал волосы девочки, постриженной под пажа. Коллетт приложила руку к груди, стараясь унять бешеное биение сердца.
Подойдя к вешалке, она схватила шарф, намотала его на голову и вышла на улицу. Девочка стояла и смотрела на нее.
– Джессика Маллен, ради всего святого, как ты сюда забралась?
Джессика продолжила убаюкивать свою черную лошадку с красной уздечкой. Коллетт подошла поближе.
– Это не овечка, глупышка, а лошадка.
– Нет, овечка, – сказала Джессика и подергала игрушку за заднюю ногу.
Коллетт наклонилась ниже.
– Давай я отведу тебя к твоим маме с папой?
Джессика кивнула и протянула Коллетт руку. Дорога была посыпана щебнем, а девочка оказалась без обуви, в одном лишь сплошном комбинезоне. Коллетт хотела взять ее на руки, но та проявила самостоятельность, и вдвоем они медленно стали спускаться по подъездной дороге.
– Твоя мама, должно быть, тебя обыскалась. Нельзя так убегать.
В конце дороги был небольшой пригорок, и Джессика, притомившись, остановилась. Подхватив ее на руки, Коллетт быстро зашагала к дому Малленов, чувствуя на шее теплое дыхание ребенка.
И тут из передних дверей со скоростью пушечного ядра вылетела Долорес, и было в этом что-то комичное, как будто ею выстрелили из пушки. Приземлившись словно кошка на задние лапы, она вдруг увидела Джессику на руках Коллетт и вся напряглась. Коллетт инстинктивно прижала к себе ребенка. В одном прыжке Долорес оказалась рядом.
– Долорес, представляете, я нашла ее у…
– Откуда у тебя мой ребенок? – Долорес остановилась в метре от Коллетт, руки ее дрожали. – Отдай ее мне. – И тут Коллетт осознала, что в страхе буквально вцепилась в Джессику. Наконец она осторожно вручила ее матери.
– Долорес, я нашла ее возле коттеджа. Не знаю, как она там оказалась, но, должно быть, вы не заперли входную дверь.
Коллетт увидела недоумение на лице Долорес – казалась, та даже не понимает, о чем идет речь.
– Замолчи! – выкрикнула Долорес. Глаза ее были красными от слез, на лице – мука.
Коллетт открыла было рот, чтобы ответить, но не произнесла ни слова.
– Просто заткнись, – повторила Долорес. – Даже не приближайся к моему дому и не смей прикасаться к моим детям.
Из дверей вышел Донал. Засунув руки в карманы, он безучастно глядел на женщин.
– Она в порядке, – сказала Коллетт и сама удивилась презрению в своем голосе. Сделав шаг назад, она развернулась и пошла прочь, стараясь держать голову прямо и не оглядываться на эту семейку. Она слышала, как хрустит под ногами песок: ноги сами привели ее к океану.
Ведьма, ведьма, ведьма, – стучало в голове, волосы бились не ветру. Ведьма, ведьма, ведьма. Эта чокнутая из коттеджа, ведьма на холме – крадет чужих мужей и детей. Она была готова обнять любого, но, завидев ее, люди на улицах переходили на другую сторону, опустив взгляд и улыбаясь про себя.
В конце дороги, словно кусок отколовшегося материка, лежал большой черный камень. Порою она любила забраться на него и сидеть там, глядя на море. Летом она опускала ноги в собравшуюся вокруг камня лужу воды, но сегодня просто потянулась рукой к холодной сырой земле. Внизу камень был усеян белым и желтым лишайником, своим концентрическим рисунком напоминавшим цветы из гофрированной бумаги. Она опустилась на камень и оглянулась туда, откуда пришла. Маленькая грузная женщина в красном шарфе выгуливала черного лабрадора, и сама она казалась едва ли крупнее своей собаки. И вдруг с Коуст-роуд в сторону моря свернула еще одна человеческая фигура. Даже издалека Коллетт поняла, что это Донал, она бы ни с кем его не спутала.
Он шел к ней, и полы его расстегнутой ветровки хлопали на ветру словно крылья. Приблизившись на расстояние в несколько метров, Донал замедлил шаг и засунул руки в карманы. Выражение его лица изменилось, стало каким-то пришибленным. Мелкими шагами он совершил вокруг нее полукруг, опустил взгляд, а затем с любопытством посмотрел на нее, словно она представляла собой какую-то опасность.
– Что это ты устроила? – наконец спросил он.
Она подалась вперед, опершись локтями о колени, и заглянула в лужицу воды у ее ног. Она слышала, как он делает еще несколько шагов в ее сторону.
– Ты меня слышишь? – сказал он.
– Я слышу тебя, Донал. – Она не хотела поднимать голову, не хотела встречаться с ним взглядом. – Я выглянула из окна кухни и увидела твою трехлетнюю дочь. Решила, что стоит отвести ее домой, а твоя жена решила, будто я…
– Она решила, что ты сбрендила, и я тоже начинаю так думать. Ты что, не можешь оставить нас в покое? Приходишь каждый день и задаешь идиотские вопросы. Думаешь, моя жена такая тупая и ни о чем не догадывается, когда ты постоянно рыщешь вокруг?
– Поверь, я больше не стану искать твоего внимания. И прекрасно понимаю, что, если что-то и было между нами, оно прошло.
На какую-то секунду ей показалось, что эти слова задели его. Так шевелится на ветру страница, но так и не может перелистнуться.
– Вот и хорошо, – сказал он. – Значит, договорились. И думаю, что тебе пора уезжать.