– Глупости, Иззи. Как они могут начать расследование безо всяких оснований?
– Но у меня нет точных доказательств.
– Может, и так, но если вы им все расскажете, они могут найти эти доказательства. Снова допросят Донала, обыщут его дом. Что вас останавливает?
Казалось, на спину ей легла тяжелая рука и придавила к земле. Она обхватила себя руками и согнулась пополам.
– Мне страшно, – сказала она. – Страшно до безумия. Я сегодня почти не спала. Вы не представляете, как он на меня глядел во время похорон.
– Вы о Донале?
Она кивнула.
– Он знает, что я знаю. Его и Долорес уже допрашивали и, собственно, не предъявили никаких обвинений.
– Может, и нет. Но ведь у них уже есть подозрения. Вскрытие показало, что она беременна. Так что вы не сделаете никакого открытия.
– Но что, если… Что, если я заявлю на него, а это ни к чему не приведет? Мне придется жить в одном городе с ним, его женой и детьми, и его родителями-святошами. Или что, если будет суд и мне придется выступать на нем, а он выкрутится? Что тогда? Я буду знать, что он убил Коллетт, он будет знать, что я знаю, и я в любой день могу столкнуться с ним на улице.
– Но у вас нет выбора, Иззи. Вы же затем и приехали ко мне, чтобы я вам что-то посоветовал. Неужели вы думали, будто я скажу, чтобы вы ехали домой и держали рот на замке?
– Я пришла, чтобы быть до конца уверенной.
– И я уверенно говорю вам, что вы должны отправиться в Гарду, и это будет единственно правильным поступком. Этого хочет Господь, этого хотите вы, так поступил бы любой нормальный человек.
– Нет, я не об этой уверенности. Я имею в виду доказательства. Вам самому что-то известно?
– Что мне может быть известно? Я уже два месяца как уехал из города.
– Но до этого… Вы могли что-то услышать.
– Если я правильно вас понимаю, вы интересуетесь, слышал ли я что-то в исповедальне. Но ведь вы знаете, что существует тайна исповеди.
– Ладно, ладно, можете не говорить мне деталей. Но мне нужна конкретика, чтобы убедиться, что я не схожу с ума, что я ничего не выдумываю. – Она посмотрела на него. – Может, не только я знаю, что они находились в отношениях? Может, об этом знала и Долорес?
Встретившись с ней взглядом, он медленно кивнул.
Она потянулась вперед и взяла в руки сумочку. Нужно было срочно действовать, но она просто обводила глазами комнату, теребя в руке кожаную ручку. Она взглянула на часы и закрыла лицо рукой.
– Я пойду, – сказала она. – Мне нужно забрать Найла из школы.
– Все будет хорошо, Иззи, – сказал он.
Она поднялась и медленно выдохнула.
– И это все, что вы имеете мне сказать? Может, прочитаете мне катехизис, или пропоете псалом, или процитируете что-нибудь, дабы вдохновить меня на тернистый путь? – Она выставила вперед руку, растопырив пальцы, словно читала монолог со сцены. Краем глаза она взглянула на него, и хотя вид у него был несколько растерянный, его полуулыбка свидетельствовала о том, что он хотя бы частично относится к ней с прежним приятием.
– Я буду молиться за вас, – сказал он, и оба они улыбнулись.
– Опять вы за старое, – сказала она.
Он проводил ее до машины и, пока она отпирала дверь, сказал:
– Мне вас не хватало. Именно об этом я и думал, когда накинулся на вас как бес.
Она замерла и кинула взгляд на лужайку и на две прополотые клумбы, возле которых лежали вырванные сорняки и отрезанные ветки кустов.
– Вы не рано начали этим заниматься? – сказала она. – Ведь еще будут морозы.
Он склонил голову.
– Во всяком случае, что-то сажать можно будет только в мае, – прибавила она.
Сквозь деревья пронесся шквал ветра, ветки заколыхались, скрипя, и она почувствовала, что находится под его защитой. Сев в машину, она обождала, пока он вернется в дом, и включила двигатель.
26
Вынырнув из сна, Долорес сощурилась, глядя на пробивающееся из-за занавесок солнце. Мадлен, Джессика, Эрик. Мадлен в школе, Джессика в детском саду, Эрик спит в своей кроватке. Теперь она взяла за правило – на протяжении дня и ночью, просыпаясь, – перебирать в уме имена своих детей. И лишь только определив, кто где находится, она могла спокойно выдохнуть.
Сев в кровати, она свесила ноги и нашарила тапочки. Меж занавесок виднелся фрагмент обугленной каменной стены коттеджа, и Долорес отвела взгляд. Поднявшись, она застелила кровать. В изножье валялись джинсы Донала: утром он надел деловой костюм и отправился на ее машине к адвокату в Слайго[37], потому что там было меньше шансов натолкнуться на знакомых. Он считал, что будет правильней ехать именно в семейной машине, а не в фургончике. Он вообще в последнее время стал само благочестие. В воскресенье потащил ее на мессу, хотя она еле стояла на ногах. Он был со всеми приветлив, пожимал всем руки и нервно посмеивался. Он был как никогда вежлив с ее родителями.
И только дома он был подавленным и испуганным, злым и молчаливым. Рявкал на нее и детей, а потом вдруг становился мягким, жалким и нуждался в ее поддержке. Прошло две недели со дня пожара, и больше их никто ни о чем не спрашивал. В Слайго Донал отправился на всякий случай, чтобы уточнить у адвоката ряд моментов. И хотя жизнь уже никогда не будет прежней, оставалась надежда, что они все-таки смогут вернуться к привычному порядку вещей.
Она сложила джинсы Донала, предварительно вывернув карманы – она всегда проверяла его одежду на наличие женских волос или запаха духов. Иногда она наталкивалась на мелкие доказательства, но никогда не обнаруживала ничего основательного вроде женских трусиков или ресторанного чека. Впрочем, как она полагала, Донал был не из тех, кто пригласил бы любовницу на романтический ужин. После пожара она стала заниматься более тщательными обысками. Зашла в гараж и перебрала все его инструменты, и потом долго оттирала руки от машинного масла. В отсутствие Донала она шарила по дому, заглядывая в каждый уголок, но обнаружила лишь упаковку купленных в Англии презервативов, которыми с нею он никогда не пользовался. Она и сама не знала, какие ей нужны доказательства. Что-то такое, во что можно ткнуть его носом или придержать до нужного момента.
Она остановилась у комнаты Эрика, прислушалась к его влажному дыханию и проследовала в гостиную, довольная наведенным порядком. В промежутках между приступообразным сном она делала то, что делала сейчас постоянно, – готовила гнездо к рождению следующего ребенка. Она понимала, что перебарщивает, вытирая пыль за мебелью по несколько раз. Донал просил ее не суетиться, потому что это действует ему на нервы. Ногти его были обгрызены до мяса. При этом он строил из себя крутого, все время ходил руки в боки, глядя на окружающий мир как хозяин. Но на самом деле он просто себя так подстегивал. Потому что она знала его как никто другой, и, еще когда они были подростками и только познакомились, первое, на что она обратила внимание, – его красивые, сильные руки с обгрызенными ногтями. Он мог вести мяч и изящно забить его в ворота, но руки его дрожали, поэтому их и нужно было постоянно чем-то занимать.
Она любила смотреть, как он играет в херлинг, как на него поглядывают девчонки, но он уже принадлежал ей. Первый раз они занялись сексом после того, как его команда выиграла финальные игры в графстве. До этого она никогда не испытывала желания, не знала, что можно потом весь день ходить разгоряченной, с приятной тяжестью в животе, испытывая при этом легкость и уверенность в себе. Именно тогда у нее сформировалось представление о том, что же это такое – испытывать полноту жизни. Долорес выросла с пониманием, что невозможно получить все, чего хочешь, но прекрасно помнила, как молилась о том, чтобы Донал Маллен принадлежал только ей. И это в итоге случилось. Позднее она спрашивала себя: не было ли все это наказанием за то, что она в своем слепом желании ни разу не задумалась об истинной его природе? Она даже не придала значения тому, что свадьбе поспособствовали ее родители. Она просто попросила Донала у Бога, и он дал ей его. Она была уверена, что со временем он ее полюбит, в наивности своей полагая, будто дети способны скрепить семью. Жаль, что больше она не была такой наивной.
Она выглянула в окно и вспомнила, что ее машины нет на месте, остался лишь фургончик Донала. Каждый день после того, как случился пожар, она все время хотела посадить детей в машину и уехать к родителям. Мать, отец и сестры тряслись над нею и не доверяли Доналу, и она знала, что родители примут ее и защитят, стоит лишь только попросить об этом. Но разве это жизнь – оказаться под крылом родителей с тремя детьми, а потом уже и с четырьмя? Но как можно оставаться с человеком, который жесток с тобой и скрытен, жизнь с которым превратилась в сплошную ложь? Иногда она подумывала о том, чтобы сходить на исповедь и рассказать о том, что натворила. Найдет ли она в себе мужества сделать хотя бы такую малость?
И тут она вспомнила, что не обыскала машину Донала. Долорес взяла с тумбочки ключи, открыла фургончик и втиснулась на водительское место, немного отодвинув его назад, чтобы не мешал живот. Она посмотрела за козырьками от солнца: оттуда на колени ей упало водительское удостоверение. Долорес проверила все отделения и кармашки, проглядела коробки с кассетами, сама не зная, чего ищет. Снова открыла бардачок, вытащила технические брошюры и пролистала их. Из одной выпал серый конверт. Кряхтя, она потянулась за ним, и в живот ей уперся ручник. «Прости, детка», – сказала она и все-таки подняла конверт. На конверте красивым курсивом было написано «Для Коллетт». Она вытащила письмо.
Отель «Харбор Вью», Ардгласс,
1 мая 1995 года
Дорогая Коллетт,
по указанному адресу ты поймешь, что мы находимся не так далеко друг друга – по крайней мере я так полагаю. Я совершил это путешествие, дабы убедиться, что ты существуешь и не являешься плодом моего воображения. Порой мне кажется, что письма мои относит в сторону Донегола капризный ветер, но потом они улетают дальше и тонут в Атлантическом океане.