миром с самого своего рождения. Ронан уже на первом курсе в Тринити, и у него никогда не было периодов гнева. Карл слишком юн для такого. Но Барри – тот винил ее во всем на свете.
В последний раз, когда она звонила домой, трубку снял он, и Коллетт спросила у него, как дела. Она и сама знала, как глупо звучит эта наигранная веселость, вызванная тем, что на самом деле она страшилась его реакции. Он тогда сказал ей: «Отъебись». Да, именно так, сказал: «Отъебись» – и бросил трубку. Только позднее она сообразила, что нужно было дозваниваться до тех пор, пока трубку не снял бы Шон, и они вместе обсудили бы поведение сына. Но когда Барри так сказал, у нее перехватило дыхание. Она так и продолжала сидеть в холле гостиницы с трубкой в руке, слушая частые гудки и уставившись на черную коробочку с прорезью, куда она только что опустила монету в двадцать пенсов. То, что ее сын так жестоко отвергал ее, не было чем-то необычным – глупо было удивляться.
Она тогда попыталась собраться с мыслями, донести их до комнаты, двигаясь медленно и аккуратно, чтобы ничего не расплескать. Усевшись за маленький складной столик, она постаралась изложить свои чувства как можно более простым языком, до того ее ранили слова сына. Это было сродни тому, когда ты упираешься в стеклянную стену, испытывая шок и растерянность оттого, что не можешь прикоснуться к жизни, проистекающей по ту сторону. И когда она излила свою боль в стихотворных строках, только тогда она отступила. Все витиеватости, если надо, можно добавить позднее, на первой же стадии от нее требовалась честность перед самой собой.
Честность перед самой собой. Как только она об этом подумала, с моря набежал ветер и, казалось, приподнял крышу за краешки карнизов, а весь дом словно вдохнул воздуха, став больше, и снова выдохнул. Правда состояла в том, что ее сыновья никогда не навестят ее в этом доме. Ронан мог бы тут появиться, но он только ужаснется, а для Коллетт это невыносимо. Барри не останется тут ни на секунду, да и не следует звать сюда ни его, ни Карла. У них есть их собственный дом, их крепость, построенная их родителями, где все они были по большей части счастливы. Так что стоит ли приглашать их в домик о двух комнатах, чья крыша приподнимается от ветра, а окна гремят от малейшего дуновения?
Она вернула журнал на прежнее место и захлопнула крышку сундука. Ну уж нет, пусть этот дом станет ее личным святилищем. Она может сделать из этого места дом. Она не станет прятаться, а просто уединится. Ей есть чем тут заняться.
3
Найл все никак не мог отыскать свою школьную форму. Накануне мама отправила ее в стирку, поэтому он проверил в прачечной, но не нашел. Отца он не мог спросить, потому что тот давал по телефону интервью в прямом радиоэфире, к тому же он все время сердился, если Найл терял свои вещи, а это происходило постоянно. Он знал, что сегодня отец отправляется в Дублин и должен закинуть его в школу по дороге. Как же он разорется, когда узнает о пропавшей форме!
– Не зря Донегол называют позабытым графством, – ревел в телефон отец.
Найл потихоньку пробрался в сторону гостевой комнаты. Толкнул дверь и втянул носом теплый сонный воздух. Она лежала под одеялом маленькой шуршащей горкой. Мать всегда спала там после ссор с отцом и залеживалась до полуденных часов. Когда он возвращался из школы, она перебиралась на диван в гостиной, закутывалась в плед, и над ней разносились аплодисменты послеобеденного ток-шоу. Он старался обнять ее, спрашивал, как она, а она словно котенок мягко утыкалась лбом в его руку. Она никогда не говорила, что случилось, и в голосе ее появлялась флегматичная хрипотца, словно это была не она, а кто-то совсем другой. Когда все было хорошо, он спешил домой, чтобы пошутить и посмеяться с ней над событиями дня, потому что она была самым смешливым человеком на свете. Но часто кто-нибудь приходил к ней в гости, а он злился, потому что хотел, чтобы мама принадлежала только ему одному. Иногда у них сидела ее подруга Маргарет Бреннан. По словам мамы, Маргарет может протрещать хоть весь день, потому что развелась с мужем. А в последнее время возле их дома стала появляться машина отца Брайана, и они сидели вдвоем на кухне – курили, смеялись и пили чай.
Он наклонился над кроватью и прошептал ей на ухо:
– Мамуль, не знаешь, где моя форма?
Она шевельнулась, но глаза не открыла.
– В гладильной комнате, – сказала она мягким и липким ото сна голосом. Она с трудом размыкала сухие губы, словно отдирая их друг от друга.
– За последние двадцать лет в инфраструктуру города ничего не вкладывали. Нужно исправлять эту ситуацию, – орал в трубку отец.
На кухне Найл потянул на себя тяжелую дубовую дверь гладильной комнаты. Ее всегда следовало придерживать, иначе она громко бухала. Открыв дверь, он успел увидеть мохнатую крысу, подпрыгнувшую вверх и нырнувшую в дыру, куда выходили трубы.
На кухню заглянул отец.
– Какого черта ты кричишь? – На лице его появилось выражение озабоченности. – Найл? Что случилось?
– В гладильной комнате крыса.
Отец посмотрела на дверь.
– Вот черт, – сказал он. – Ну, знаешь, не стоит так переживать.
– Мне нужно забрать оттуда школьную форму.
– Эта крыса боится тебя больше, чем ты ее.
Впрочем, слова его прозвучали не очень-то уверенно. Аккуратно открыв дверь, он потянул за галстук, так что и школьный джемпер, и рубашка, и брюки Найла стопкой упали на пол.
Он торопливо обнял сына.
– Ну все, успокойся. Беги переодевайся, через десять минут выезжаем.
Завязывал галстук Найл уже в машине, руки его все еще дрожали. Он не мог не думать о том, как посмотрел на него отец, когда он закричал от страха. Словно думал, что Найл что-то натворил.
На уроке миссис Маллон прикрепила к стене карту Ирландии, тыкала длинной деревянной указкой в какое-нибудь графство, а дети должны были назвать его сначала на английском, а потом на ирландском. Потом она указывала на реки, озера, горные хребты, и класс хором выкрикивал их названия. Миссис Маллон водила указкой по часовой стрелке, потом против, а потом наугад хлопала ею по какой-нибудь точке, а дети должны были быстро выдать название. Указка убыстряла свой темп, пока у всех не начала кружиться голова, дети раскачивались взад и вперед и хохотали.
Найл повернул голову вправо, увидел, что Карл не смеется, и сразу же умолк. Ему хотелось рассказать Карлу о крысе, но в последнее время тот перестал с ним общаться. Найлу казалось, что, если сказать что-то путное, Карл снова станет благоволить к нему, но он, Найл, стал получать нагоняи от учительницы за то, что болтает на уроке. Миссис Маллон посадила их рядом, потому что они были друзьями, но предупредила, что рассадит, если они начнут безобразничать. Найл уже даже хотел этого, потому что летом что-то такое произошло и Карл отстранился от него.
Он знал, что миссис Кроули бросила мистера Кроули и переехала в Дублин с каким-то мужчиной. Знал, потому что подслушал разговор родителей. И когда летом он приходил к Карлу, все поменялось. Карл предпочитал сидеть дома и играть на компьютере. Пока там была миссис Кроули, она выпроваживала их на улицу, а если шел дождь, придумывала для них какое-нибудь занятие. Однажды она поставила на заднем крыльце два мольберта, застелила бетонный пол газетами и выдала им по рабочему халату, чтобы они могли перемазать друг друга краской, если вдруг захочется. Одна из причин, по которой Найл любил приходить в этот дом, была Коллетт. Обычно она работала у себя в кабинете наверху, то есть писала стихи, и в таких случаях ее не следовало беспокоить. Но иногда она выходила за чем-нибудь и неизменно улыбалась Найлу и спрашивала, как дела в школе. А однажды он прочел ей свое стихотворение, за которое получил приз на школьном конкурсе. Она опустилась на стул и слушала, и по ее лицу Найл понимал, что ей не все равно. Когда он закончил читать, она с улыбкой поднялась и положила руку ему на макушку. Потом подошла к полке, взяла оттуда сборник стихотворений и сказала: «Это тебе, дорогой. Возьми домой почитать». И после этого Карл как-то странно на него посмотрел.
Ему казалось важным сообщить Карлу о том, что его папа с мамой тоже ссорятся. Он все никак не мог выкинуть из головы сам момент ссоры: как папа пытался догнать маму в холле и как он вскрикнул, когда она ткнула его локтем под ребра. На следующее утро папа брился в ванной с открытой дверью, и Найл видел на его правом боку синяк, похожий на кляксу.
И вот на одной из перемен, когда погода испортилась и их не выпустили на улицу, Найл рассказал о родительской ссоре Карлу. Тот сначала молчал, доедая свой сэндвич с ветчиной, а когда закончил жевать, то изрек: «А мы в пятницу вечером ездили в Леттеркенни на “Маску”».
Миссис Маллон снова ткнула в карту деревянной указкой.
– Лох-Несс, – прокричал класс, и Найл обратил внимание, что Карл старается пуще остальных.
Он снова пихнул Карла и прошептал:
– Эй. Знаешь, что случилось сегодня утром?
Но Карл сидел, сложив руки на парте и уставившись вперед.
– Эй. – Найл пихнул друга еще раз. Тот отодвинул локоть.
– Найл Кивини, – громко сказала миссис Маллон. – Ну что, опять взялся за старое?
На большой перемене он играл с одноклассниками в футбол. Играл так себе – без толку носился по полю, стараясь не оказываться на траектории полета мяча. Когда прозвенел звонок, все выстроились в два ряда и стали ждать, когда миссис Маллон уведет их в класс.
Карл стоял впереди Найла и разговаривал с Лукой Ханли. Он недавно задружился с ним и стал водить его к себе домой после уроков. Найл слышал, как они обсуждали компьютерные игры, а потом стали строить планы на выходные. Решив рассказать Карлу о крысе, Найл постучал ему по плечу, но тот не обернулся, продолжая разговаривать с Лукой.
– Эй, Карл. – Найл старался говорить спокойно, но Карл не отвечал. Найл пнул его сзади по ботинку, но тот не отреагировал. Тогда Найл толкнул его в плечо.