Ночью я проснулся оттого, что пружины звенели особенно громко. Постель двигалась. Она наклонялась то назад, то вперед, и я то сползал с подушки, то снова влезал на нее. Радио повторяло:
— Пассажирам, идущим в Жупаново, высадки по условиям шторма не будет!
Вышел на палубу. Там было черным-черно и сильно качало. Внизу у борта, куда падал свет от иллюминатора, то и дело появлялась горбатая белая пена.
Пробегали взволнованные чем-то туристы.
— Говорят, все-таки высадят! — утешали они друг друга.
Когда рассвело, оказалось, что наш теплоход стоит неподвижно посреди залива.
С океана шли крутые зеленые волны.
От берега уже спешил буксир с низкой плоской баржей. Они остановились у нас под самым бортом. Волны с грохотом и скрипом набрасывали их на теплоход.
— Сходящим на берег собраться на корме! — объявило радио.
В такую погоду самое опасное — перейти на баржу: прыгнешь — да попадешь между бортами…
Прыгать никому не пришлось. На корме около мачты лежала сетка с дощатым поддоном, туристов завели в нее, заработала лебедка, канат поднял борта сетки.
— Прощайте, братцы! — туристы дурачились.
Сетка взмыла вверх, матросы вывели ее за борт, туристы повисли между небом и водой.
Матрос, который управлял лебедкой, поймал момент и ловко посадил сетку на палубу.
Люди, как раки, полезли из нее.
Мы пришли на Командоры на второй день. Лежал густой туман. Сперва между туманом и водой пробилась синяя полоска, потом стали видны белые зубчики — прибой на берегу, потом выскочил черный квадратик — причал, и наконец замелькали разноцветные пятнышки — дома. С берега пришел катер, забрал нас, пассажиров, описал вокруг теплохода прощальный круг и побежал к берегу.
Неторопливо стучит мотор, катер дрожит, покачивается, причал поднимается из воды. На причале — толпа. Приход теплохода тут — праздник.
— Где Чугунков? — крикнул я.
— Нету его!
На берегу объяснили:
— На лежбище твой Чугунков, вездеход завтра туда пойдет.
Поселок Никольское, две улицы: одна — старые, почерневшие от дождя и ветра дома, вторая — новые — розовые, зеленые, желтые. Так веселее.
Вспомнил про лимон, сунул руку в карман — исчез. Нашел я его в рюкзаке.
«Ишь куда спрятался!»
Шкурка лимона была пупырчатая, маслянистая. Палец сразу же запах солнцем, теплом, югом.
В вездеход мы взяли груз — ящики с консервами, муку в мешках. Машина сбежала с пригорка, перешла вброд речку, погромыхивая гусеницами, покатила по песчаному пляжу. На нем лежали разбитые суда, остовы, добела отмытые соленой водой, остатки японских шхун, сахалинских сейнеров, тайванских джонок — обломки катастроф, принесенные сюда великим течением Куросио от берегов Хонсю и Шикотана.
Когда пляж кончился, вездеход вскарабкался на сопку. Из-под гусениц полетел торф, железо врезалось в землю, из земли выступила вода — за нами побежали два ручейка.
На каждом ухабе ящики подпрыгивали.
Наконец тряхнуло так, что мы все чуть не вылетели из кузова.
— Ух ты!
Вездеход остановился, в кузов заглянул водитель.
— Приехали!
Машина стояла у подножия низкой зеленой сопки. Справа и слева высокая, в рост человека, трава. В ней два домика, похожие на железнодорожные вагончики. Над одним дымок.
Дверь в домике была без замка. Я толкнул ее — две кровати, железная печь, на плите подпрыгивает и плюется чайник. На кровати мальчишка.
— Чугунков?
— Юра.
— Значит, я к твоему отцу. Скоро придет?
— Он на лежбище, скоро, к ужину.
За дверью загромыхал, разворачиваясь, вездеход.
Мы вышли на крыльцо. Ящики и мешки уже были сгружены в траву, водитель высунулся из окошка, крикнул что-то, вездеход, разбрызгивая грязь, покатил по тундре.
— А вы свои вещи вносите, — сказал мальчишка. — Пока отца нет, можете на его кровати отдохнуть.
Из соседнего домика вышел высоченный парень в огромных с отворотами резиновых сапогах.
— Юра, — крикнул он, — это кто?
— К отцу.
— Разрешение есть?
— Есть. — Я понял, что это инспектор, и помахал в воздухе бумажкой. — Давайте я вам ящики помогу таскать.
Мы перетащили ящики под навес.
— Хлеба не привезли? — спросил Юра. — А то у нас черствый. Сейчас я уху варить буду.
Я прилег на кровать Чугункова и почему-то уснул. Проснулся оттого, что кто-то тихонько вытаскивал что-то из-под кровати.
Около меня сидел на корточках Юра и тащил резиновый сапог. Второй уже стоял посреди комнаты.
— Ты чего это?
— Рыбу ловить.
— Подожди.
Умыл лицо холодной водой из ведра, достал из рюкзака свои сапоги, спустились к морю.
Был отлив. Вода ушла, обнажилось дно — коричневые и зеленые водоросли. Среди них светились коричневые и зеленые лужи.
Юра пошарил в траве, достал припрятанный деревянный ящик и зашагал с ним. Я брел следом.
В лужах сидели колючие ежи и красные морские звезды. Ежи шевелили иглами, а звезды, когда их переворачивали, начинали медленно, как береста на огне, изгибаться.
Юра вышел на середину большой лужи, посмотрел в воду, поднял ногу и быстро наступил сапогом. Сунул под сапог руку и вытащил большую шишковатую камбалу. Сделал шаг и достал вторую.
«Ну и рыбалка!»
Набрав ящик рыбы, мы пошли домой.
У домика у двери стояло ружье.
В комнате гудела печь, а на кровати сидел Чугунков, без сапог, в толстых шерстяных носках.
— Привет!
— Привет.
— Как дела?
— Да вот котиков метили. Ну, как мой Юра?
— Молодец! Я его таким и представлял. Мы тут с ним камбал ногами ловили.
— Юра, на ручей за водой… Надолго?
— Как получится. Я ведь, между прочим, как писал, магнитофон привез. Запишем котиков?
— Попробуем.
Чугунков улыбнулся и вдруг заревел зверем. Потом залаял, заблеял тонко-тонко.
Это было очень смешно: сидит на кровати взрослый большой человек в носках и кричит по-звериному на разные голоса. Но я не смеялся, а, наклонив голову набок, серьезно слушал. Потом достал из чемодана магнитофон, и мы стали его проверять. Работал он хорошо.
— Ну так что, пока ухи нет, может, сходим на лежбище? — спросил я.
— Ты же там целый день был. Посиди.
— И то верно. Сходи-ка с Володей-инспектором. Ему все равно туда надо — обход.
Дул встречный сырой ветер. Он приносил слабый шум — блеяние, будто впереди кричат овцы, и запах хлева.
Тропинка карабкалась вверх, через густую траву, на сопку.
Володя шел молча и нельзя было понять: то ли он недоволен моим приездом — еще один человек в заповедном месте, — то ли вообще не любит разговоров.
— Ветер-то с моря! — сказал он, и я опять не понял: хорошо это или плохо?
Последние шаги, мы на перевале, и сразу же в глаза яркий блеск — вспыхнул на солнце океан — и рёв, рёв!
Вот оно какое, лежбище. Внизу под нами два моря: одно настоящее, серое, стальное — вода, волны; другое — живое, звери, тысячи звериных тел на сером песчаном пляже. Котики: громадины самцы-секачи, хрупкие, тонкие самочки, совсем маленькие, россыпью, как семечки, — котята.
Среди коричневых, черных зверей вспыхивают тут и там белые искры — перелетают с места на место чайки.
Огромный, чужой, непонятный мир!
Целый час я пролежал в траве, присматриваясь, прислушиваясь. Наконец Володя показал рукой — надо уходить, пора!
— Ветер меняется! — шепотом сказал он. — Учуют, шарахнутся, подавят черненьких. Пошли!
— Каких черненьких?
— Малышей.
— А-а…
Осторожно, стараясь не шуметь, мы поползли назад.
Уха была готова. Когда закипел чайник, я полез в рюкзак и достал лимон.
— О-о! — обрадовался Чугунков.
Он пил вприкуску. Долго дул в чашку, отгонял зеленую дольку, клал на язык белый сахарный кубик и, причмокивая, тянул коричневую кисловатую жидкость.
— Завтра чистим пляж, — сказал он. — Так что с магнитофоном придется потерпеть.
— Мне не к спеху. Ты на острове уже какой год?
— Десятый. С мая по октябрь, как штык. Хорошо Юрка подрос — вдвоем веселее. Лимон что, один?
— Один.
— Жаль… Юрка, понюхай, чем пахнет?
— Лимоном.
— Балда. Теплым морем пахнет. Солнышком.
Когда мы с Юркой утром пришли на лайду, прилив уже начался, вода закрыла верхушки камней. Все котики — они любили сидеть и на камнях — перебрались на берег.
Из-за сопки послышалось урчание мотора.
Над высокой голубой травой показалась кабина автомобиля. Пляж встревожился. Беспокойно завозились, заворчали самцы. Чайки поднялись в воздух. Самки начали беспокойно принюхиваться. Одни только черненькие продолжали дремать. Автомобиль выкатился на лайду. В кузове сидели трое рабочих. Пробуксовывая колесами, автомобиль подъехал к воде. Рабочие соскочили и побрели, на ходу подбирая вилами мусор и падаль, швыряя их в кузов.
Я был поражен. Я думал — начнется паника. Произойдет то, о чем говорил Володя: животные, сметая все на пути, лавиной кинутся к воде, будут раздавлены черненькие… Но котики скоро перестали волноваться. Только самочки, гоня перед собой малышей, отползли в сторону.
К автомобилю, видно, здесь привыкли. Рабочие, подобрав мусор, перешли на новое место.
Мы сидели с Юрой на сопке. Внизу под нами следом за машиной шел Чугунков. У него в руке была записная книжка. Он подходил к котикам и что-то записывал. Он смотрел на них, как врач смотрит на больных.
Вот он стоит, широко расставив ноги и сбив на затылок кепку. В резиновых сапогах отражается затянутое серыми тучами небо.
Кирюха появился в нашем домике неожиданно. Скрипнула дверь, на пороге выросла высокая мужская фигура. Человек был в кожаном потертом пальто, на голове полосатая спортивная шапочка. Черная густая борода.
— А, пришел? — недовольно сказал Чугунков. — По делу или так? Ночевать негде, видишь, гость.
— По делу, Дмитрий Иванович, — сказал Кирюха и продолжал стоять в дверях.
— Ну, раз по делу…
Мы сидели у плиты, весело потрескивал мелко наколотый Юрой, выброшенный морем, высушен