– Правда? – Она всегда боялась мотыльков, они просто приводили ее в ужас. Не бабочек. Только мотыльков. Я считала это смешным и милым – они же даже не кусаются! – пока не стала свидетельницей настоящей панической атаки. – Помнишь, как мотылек запутался у тебя в волосах?
Мы тогда ехали по узкой петляющей дороге, как и большинство дорог в Корнуолле, и мотылек внезапно залетел в окно у водительского места и ударил Микки в лицо. Она закричала и потеряла управление автомобилем, который рванул вперед, затем – к счастью – резко остановился на краю дороги и немного накренился.
Я пыталась выгнать мотылька из машины, но Микки судорожно размахивала руками во все стороны, мотылек в это время бился в углу ветрового стекла, хлопая крыльями.
Микки улыбается.
– Да, помню, но давай не будем об этом говорить.
Теперь мы смеемся, вспоминая тот случай, но вполне возможно, что тогда я была как никогда близка к смерти. Я испытываю облегчение от того, что сейчас Микки больше похожа на себя обычную, и достаю телефон. Сигнала так и нет.
– Ты привыкла быть вне связи?
– Мне это очень нравится.
– Серьезно? Я с ужасом думаю обо всех пропущенных сообщениях. Обычно к этому времени я уже дюжину раз проверяю свои социальные сети. Я пытаюсь меньше брать в руки телефон, но не планировала с этим вообще завязывать.
И я также беспокоюсь о своих клиентах. У Дома Уильямса замороженное плечо[19], и я отчаянно хочу узнать, вернулась ли к нему способность им двигать. Иоланте Новак на этой неделе оперировали колено.
«Ты никогда не выключаешь телефон, да?» – пожаловался Тим на втором свидании.
Но если кто-то получит травму, я могу им потребоваться. Раньше мне нравилось чувствовать себя нужной, но в последний год количество обращений стало давить на меня.
– Побудь с нами несколько дней, затем можешь вернуться ко всему этому, – говорит Микки.
– Да, наверное, я так и сделаю.
Как мне убедить ее вернуться домой? Мои идеи на этот счет закончились.
По крайней мере, наш разговор, похоже, немного разрядил обстановку. Микки тянется к моей руке и сжимает так, словно никогда не отпустит.
У линии деревьев слышится смех. Он у Скай очень неприятный. Очевидно, другие слышали его миллион раз, потому что никак не реагируют. Она с Виктором, делает планку[20] на коврике для йоги. Она в бикини-стрингах, открыты все мышцы на ее плоском животе.
Микки толкает меня локтем в бок.
– Ты сможешь разок или парочку раз прокатиться на доске.
– Я тебе говорила. Я этим больше не занимаюсь.
– Что, больше не развлекаешься? – Она говорит мягким тоном. – Независимо от того, серфишь ты или не серфишь, его это не вернет. Нельзя винить себя вечно.
– Но это могли быть я или ты. – В подростковом возрасте я чувствовала себя неуязвимой. До меня дошло, насколько опасным может быть наш вид спорта, только после гибели моего парня.
– Когда-нибудь мы все умрем. – Микки цитирует одну из моих коронных фраз, и я не знаю, как с ней спорить. – Я только знаю, что сейчас, рядом с этими людьми, занимаясь тем, чем мы занимаемся, я чувствую себя более живой, чем когда-либо. В любом случае ничего плохого больше не случится. Катайся на маленьких волнах.
– Ты, как и я, прекрасно знаешь, что так это не работает, – замечаю я.
Занимаясь этим видом спорта, всегда хочешь большего. Бóльших волн, большей скорости, большего страха. Нужно повышать ставки, поднимать планку, чтобы ловить тот же кайф, ощущать тот же трепет. Или, может, это я такая.
– Тебе этого не хватает? – спрашивает Микки еще более мягким тоном.
– Очень сильно. – Еще один комар пищит у моего уха. Я отмахиваюсь от него. – Но у меня теперь другая жизнь. Я изменилась.
– Я знаю.
Я могу определить по лицу Микки, что она об этом думает.
– Когда ты в последний раз была по-настоящему счастлива? – спрашивает она.
Мне легко ответить на этот вопрос. В тот год, когда я жила в Корнуолле с ней и Касимом. Теперь у меня новая жизнь в Лондоне, я там хорошо устроилась, но не могу сказать, что я там счастлива. Похоже, я нравлюсь моим «друзьям» – если я вообще могу их так называть – в том здании, где я работаю (другие физиотерапевты, администратор и охранник у двери), но я понятия не имею почему. Вероятно, они просто вежливые люди. Они не знают меня настоящую, человека, которым я была до трагедии.
В выходные дни я по большей части лежу на кровати со своими воспоминаниями. «Это нормально, – говорила я себе в самом начале. – Тебе нужно время». Но это случилось два года назад. В последний год я стала все больше и больше понимать, что это ненормально. Закусываю губу; я больше не уверена в себе.
– Может, тебе судьбой было предначертано приехать сюда, – говорит Микки. – Просто открой свое сердце, пусти все это в себя, и, я думаю, тебе это понравится так же, как и мне.
Я оглядываюсь, смотрю на поношенную одежду для серфинга на бельевой веревке, с которой капает вода, и на выцветшие палатки. На молодой поросли и кустарниках со спутанными ветками тут и там видны цветы. Кустистые белые цветы внешне напоминают щетки для мытья унитаза, у розовых – острые листья, которые качаются на ветру, как щупальца актинии. А деревья… Их здесь сотни, даже тысячи.
«Должны быть места, куда можно отправиться, чтобы поговорить о тяжелой утрате», – какое-то время назад сказал мне отец. Вероятно, он имел в виду местную церковь или дом культуры в конце нашей улицы. Я уверена, что подобное место он даже представить не мог.
Клемент с Виктором, пошатываясь, идут по тропинке с вещами из машины Джека. Сам Джек перекладывает содержимое переносного холодильника в маленький стационарный.
– Как здесь работает холодильник? Здесь есть электричество? – спрашиваю я.
– Нет, – качает головой Микки. – На кемпингазе. Как и барбекю.
Клемент как раз ставит газовый баллон рядом с холодильником и меняет его.
Райан у барбекю режет овощи жуткого вида ножом. Рядом стоит никудзяга, которую готовила Микки. Ветер приносит ее запах, и внезапно мне страшно хочется есть. Райан очень часто поднимает голову и куда-то посматривает, словно ждет, что что-то должно произойти. Он такой дерганый. Он ловит мой взгляд и быстро отворачивается. Я вспоминаю, как впервые увидела его, когда он лежал на земле. Что, черт побери, он делал?
К нам направляются Виктор с Клементом. Виктор держит в руке чем-то наполненную кружку, из которой торчит металлическая соломинка. Похоже, там какая-то зеленая трава. Неужели?..
– Эй, Микки! – Виктор поднимает руку, чтобы приветствовать ее, хлопнув открытой ладонью по ее ладони. – Ты сегодня словила хорошую волну!
Клемент тыкает Микки кулаком в ребра.
– Это была моя волна! Она ее у меня украла. Снейкнула!
Я не видела Клемента в игривом настроении. Он сейчас совсем другой человек.
Микки хихикает и отталкивает его от себя. Я не могу не улыбаться вместе с ними. Мне нравится та легкость, с которой Микки общается с двумя мужчинами. Есть поговорка «Она нашла свое племя», и в случае Микки это на самом деле так. Ей пришлось переехать в другую часть света для этого, но каким-то образом она встретила группу людей с такой же страстью к серфингу, как и у нее. Но я не могу не обращать внимания на риски, которым она себя подвергает.
– Меня беспокоит, что отсюда до ближайшей больницы много миль, – говорю я. – Неужели никто здесь никогда не получает травм?
Улыбки исчезают. Неловкая тишина. Микки встречается со мной взглядом, смотрит укоризненно.
Я поворачиваюсь к Клементу.
– Как твоя рука?
Восклицание, которое он издает, выражает досаду.
– Выбил палец, но все нормально. Вставил его назад. Я проделывал это много раз.
– Я один раз вывихнула палец. И это было очень больно, – говорю я.
– Я его потом перебинтую, но вначале я прикладываю лед. – Он все еще сжимает пакет со льдом.
– Я могу посмотреть.
Клемент вопросительно приподнимает бровь.
– Он может быть сломан.
Клемент раздраженно вздыхает, снимает пакет со льдом, и я беру его руку в свою. Вывихнутые пальцы – это обычное дело у регбистов местной команды, так что я часто вижу их во время работы, но осмотр кого-либо никогда по ощущениям не был таким интимным делом. У меня сжимается горло при прикосновении к его холодной ладони, а потом еще и кончики его пальцев давят на мое запястье. Судя по тому, как он замирает, он тоже это чувствует.
Я осторожно осматриваю каждый палец. Поют птицы, но я слышу, как Клемент сглатывает. Даже в угасающем свете я вижу, с каким именно пальцем проблема. Безымянный покраснел и опух. Я очень осторожно осматриваю его и двигаю им, Клемент не дергается, продолжает стоять неподвижно.
– Не так и плохо, – делаю вывод я. – Я бы как можно дольше подержала лед, а затем перевязала.
– Как я и говорил, – огрызается он.
– У тебя есть тейп?
– Да. – Клемент вырывает у меня свою руку и уходит.
Еще одна неловкая тишина.
Ее нарушает Виктор:
– Ты катаешься на доске, Кенна?
– Раньше каталась. – Я киваю на его чай. – Что это?
– Chimarrão.
– Что?
Виктор смеется.
– Бразильский чай. Из трав. Попробуй. – Он протягивает мне кружку.
– Нет, спасибо.
– Хороший чай. Попробуй.
Я вежливо делаю маленький глоток.
– Боже! – Горячая терпкая жидкость обжигает мне горло. – Какой крепкий.
– Но классный, правда? Выпей еще.
Поскольку, похоже, выбора у меня нет, я пью еще. Может, он поможет мне справиться с разницей во времени.
– Ты откуда? Я не могу определить по акценту, – говорит Виктор.
– Из Шотландии, – отвечаю я. На меня производит впечатление, что Виктор смог уловить мой акцент. – Но я уехала оттуда, когда мне было десять лет, и не думаю, что он у меня еще остался. – Дети в Корнуолле так дразнили меня, что я приложила немало усилий, чтобы сознательно избавиться от него. – Ты из Бразилии?