узнало от землян, чьи спутники своевременно заметили подозрительноедвижение у границы территориальных вод страны. Силы эмигрантов и тэйкианскихнаемников определенно были малы для полноценного вторжения, такчто милиция была мобилизована по первому варианту, без прекращенияпроизводства и эвакуации населения. Несколько батальонов в предполагаемыхместах десантирования — вот и все, чем ограничилось командование.
Однако отразить вторжение было готово практически все взрослое трудоспособное население — по две-три единицы стрелкового оружия на каждуюсемью давно уже стали нормой даже в глухой провинции, не то что напривыкшем к угрозе войны побережье.
Штаб береговой обороны сектора «Южный берег» так же был поднят потревоге, и переводчица Анфи явилась в его расположение с оружием и амуницией,хотя и не надеялась им воспользоваться. В ту ночь контрреволюционеровждал большой сюрприз в виде шквального огня сразу же после высадки.Бой длился недолго, и к полудню окруженные боевики капитулировали.Пленных сортировали и допрашивали там же, на месте, в надежде найтисреди малоинтересных и недалеких (кто еще решился бы на заведомо самоубийственнуюоперацию с весьма призрачными гарантиями поддержки вторжения?)бандитов тех, кто знал немного больше об истинных целях операции.И именно Анфи обнаружила среди тэйкианцев и эмигрантов эггройскогоинструктора.
Вместе с бригадным комиссаром Ноем они полчаса пытались добитьсяот эггройца хоть какой-то информации. Попытка инструктора сойти за тэйкианцапровалилась практически сразу — акцент выдавал его с головой. Анфимонотонно и не надеясь дождаться ответа переводила навязшие в зубах«Ваше имя? Звание? Подразделение? Задание?», но смотрела лишь на запястье эггройца. Следы сведенной татуировки она опознала практическисразу же, и теперь мысленно прикладывала известные эмблемы эггройских«звериных» дивизий к мускулистой руке. Пятая дивизия — трехрогий шлемоносецв защитной стойке? Или Девятая Стальная — серый дракон в полете?И вот после получаса безнадежных попыток, в тот самый момент, когдакомиссар Ной собрался устало откинуться на спинку стула, эггроец неуловимымдвижением схватил лежащую на столе ручку, полоснул по глазам Ною,всем корпусом толкнул на него стол, обернулся, чтобы вырваться из палаткии, подобно герою дешевых боевиков, пробиться через полный вооруженныхмилиционеров лагерь, но на его руках уже повисла, вцепившись мертвойхваткой в запястья, Анфи.
Знание чужой культуры — дело очень полезное. По эггройским понятиямпереводчице в лучшем случае полагалось забиться в угол и пронзительноверещать, поэтому полный ненависти взгляд и, самое главное, полноемолчание Анфи выбили инструктора из равновесия окончательно. Он знал,ради чего затевается эта операция, знал, что большей части тэйкианцев иостровитян-эмигрантов отведена роль пушечного мяса, знал, что и для негосамого риск погибнуть слишком велик — но никогда не думал, что все закончитсятак быстро и так нелепо. Все его негодование на проклятую судьбу, намерзавцев из разведки, которые, похоже, слили его чертовым коммунистам,вся бессильная злоба сфокусировалась на мерзкой девке, которую он могбы зашибить одним ударом кулака, но начал отчего-то яростно колоть так иоставшейся зажатой в руке перьевой ручкой, словно ножом надеясь перерезатьшлюхе горло, не обращая внимания на яростный крик лишившегосяглаза бригадного комиссара Ноя.
Сам момент схватки Анфи запомнила плохо. Она помнила лишь жуткиеудары прикладов бойцов, обрушившиеся на эггройца, крик Ноя, сидящего сзалитым кровью лицом: «Только не по голове! Он должен говорить!», тресксвоей формы, разорванной кем-то, пальцевое прижатие артерии, в точностикак учили на уроках рабочей обороны в школе средней ступени — и все.
Дальнейшее из сегодняшнего дня виделось словно полусном с короткими пробуждениями — не только время, проведенное в госпитале, но инесколько последующих месяцев. Та мерзость, с которой ей пришлось столкнутьсяна несколько мгновений один на один, оставила шрамы не только наее теле. И никак не помогали рациональные приемы самовнушения — мол,эггроец лишь жалкий раб капитала, пусть особенно изуродованный им — новсего лишь раб. Было тут нечто и от общей судьбы их страны — она помниларассказы старших о надвигающейся войне и нежданном избавлении,но больше всего ей запомнилось то ощущение всеобщего бессилия передмногократно превосходящим во всех отношениях противником. Ни решимостьсражаться до конца в тот момент, ни четкое понимание того, противкого придется сражаться и ради чего, этого ощущения заглушить не могли.Неначавшаяся война — словно фантомная боль, и Анфи знала, что заглушитьее можно, лишь уничтожив полностью мир богатеев-кровопийц и фашистовсо звериными татуировками на запястьях. И народу, который практическиупразднил свои вооруженные силы, чтобы стать самому огромной революционнойармией, это вполне по силам.
Анфи зашла в квартиру, повернула ручку запорного механизма. Замки вих доме играли роль больше символическую, вроде сигнализирующей таблички«не беспокоить», и днем практически никто не запирался. Но она чувствовалапотребность отоспаться — в конце концов, Нино права: у нормальныхлюдей ночи служат по большей части для сна, душевые — для помывки,а кухонные столы — для приготовления пищи. Не раздеваясь, Анфи упалана кровать и улыбнулась.
Пятьдесят дней нормальной жизни — не так уж и страшно, на самомделе.
— Нет, позвольте, это же бред! — секретарь цехового профкома чувствовал,что ситуация уходит из-под контроля. Теперь он понимал, что изначальновзял неправильный тон. Работать с людьми в провинции было проще,факт. Естественное уважение к начальству хоть и слабенькое, но оставалось.Здесь же у распоследнего вахтера гонора как у десятка дворянских сыновей прошлой эпохи. Как же — соль земли, опора революции. А уж напришлых вообще волком смотрят — настоящее начальство должно само летдвадцать у станка простоять, на виду у всех, и только тогда ему хоть какая-товера может быть. А как ему расписывали новую работу? Не народ, а золото,партию уважают, правительству верят, оппозиции на весь завод два десяткачеловек не наберется. И вот результат — не оппозиция даже мутитводу, а старые и уважаемые активисты.
— Это почему еще бред? — дедушка Мадзи, слесарь с сорокалетнимстажем, теперь дорабатывал вахтером на северной проходной, однако считалсвоим долгом являться на каждое цеховое собрание, где имел насиженноеместо во втором ряду и неотъемлемое право с этого места вставлять вречь любого оратора острое и меткое словечко. — Ты, мил человек, ещепешком под стол топал, когда к нам, вот в этот самый зал, лично приезжалглавкомиссар рабочей обороны, товарищ Тэт. Разворачивал во всю стенукарту и отчитывался перед заводом, как и почему генералы обратно горныеобласти отбили, да что надо сделать, чтобы хребет им сломать. И вопросыему задавали потяжелее, и слова в него летели покрепче. Так что ты неподумай — мы начальства не боимся...
— Оно нас само боится! — крикнул кто-то из глубины зала. Конечно,большая часть сегодняшних рабочих родилась уже после окончания гражданскойвойны, однако традиции заводчан старой поры, под пулеметнымогнем протыкавших самодельными пиками колеса и бензобаки полицейскимброневикам, остались.
— Звоните председателю, чего ждать-то? — в углу, где сконцентрировалисьнемногочисленные заводские максимал-социалисты, настроение былоопределенно приподнятым. — Или у нас уже не рабочая демократия? Илипрофсоюзный ваш вождь стал вроде барина?
Обычно подобные демарши оппозиционеров вызывали у большинстватолько раздражение, но не теперь. Секретарь только глубоко вздохнул. Внормальных условиях все его функции были чисто техническими — партийныйи профсоюзный актив, хорошо знающий обстановку, был относительносамостоятелен в своей работе. Однако, как бы это бредово ни звучало, сегодняименно он в глазах всего корпуса выглядел ответственным за ошибкипрофсоюзного руководства на международном уровне. Угу, наверное, и заагрессивные планы эггройской военщины тоже. И за зверства тэйкианскойохранки. За ошибки руководства всегда приходится отвечать низовым работникам,увы. Так что — какого черта, собственно? Если здесь считается нормальнымвзять и выдернуть из кабинета председателя отраслевого координационногосовета профсоюзов страны, да поставить под ясные очи раздраженныхрабочих — отчего бы и нет?
— Хорошо. Только кто же дожидаться будет? Время позднее, всем домойохота.
— Не беспокойтесь, ради такого дела сейчас еще народ подрулит! — отвхода к секретарскому столу пробиралась Нино — крановщица, активистказаводского женсовета и по совместительству — самая большая и колючаязаноза в заднице профкома. Секретарь радовался, что ее сегодня не видно— а она уже обзвонила ползавода, еще не зная, какой будет результат увброшенного для всех неожиданно требования. Собрание превращалось встихийный общезаводской митинг. И весьма вероятно, что всплывут на нем идругие вопросы, помимо саройского локаута. А там, глядишь, к заводу подтянутсяи прочие жители района-коммуны — уровень здешней самоорганизациисовершенно зашкаливающий...
Секретарь подавил желание опрокинуть стол, зарычать шипохвостом наокружающих, врезаться головой в стену или сделать еще что-нибудь неподобающееобразцовому служащему первого на планете рабочего государства.Вместо этого он молча встал и пошел вызванивать городской координационныйкомитет.
Этот вечер председатель Далия хотела посвятить научным занятиям.Не потому что конференция интернационала профсоюзов ее никак не касалась,и даже не по причине необходимости закончить статью о саройскомлокауте. Просто чем больше она занималась сравнительной межмировойисторией, чем глубже уходила в изучение классовых обществ Земли, тем отчетливее