энергию Бога, которого его рациональный ум отвергал. Но даже всамый разгар чуда сержант был достаточно рационален, чтобы сомневатьсяв своей вменяемости. Паппас схватился за свою винтовку — она стала якорем,привязавшим его к миру, который он понимал.
Затем волшебный свет медленно погас. Человек выступил вперед изстолба света; человек с мечом.
На какое-то мгновение Константин Палеолог даже не понял, что в окружающемего мире что-то изменилось. Возможно, его уши раньше приспособились к переменам, чем глаза. Он узнал звуки битвы; так могут кричатьтолько раненые люди. Но кое-что заставило его удивиться. Откуда турки взяли столько огнестрельного оружия? Император наверняка знал, что эти ружья,грохочущие снаружи, не могли принадлежать его людям.
Его люди.… Где его люди? Куда подевался этот трусливый священник, скоторым он только что разговаривал? И кто эти четверо чужаков, которыестоят перед ним с побледневшими лицами?
Это солдаты, сразу понял император, никаких сомнений — пусть дажеони не похожи на тех солдат, которых он когда-либо видел. Он понял это непотому, что видел их странные шлемы, их необычные рубашки и штаны цветатравы и грязи, или странное оружие, которое трое из них сжимали в руках(четвертый стоял на коленях, и его оружие лежало на полу рядом с ним). Неважно, как они были напуганы, но они не сломались и не побежали. Онитолько смотрели и ждали, что он будет делать. Это и делало их солдатами.
— Кто вы такие? — требовательно спросил император. — Вы турки илиромеи?
Солдаты в замешательстве переглянулись; тот, что стоял на коленях,перекрестился.
— Ромеи! — радостно воскликнул Константин.
— Сержант Яннис Паппас, Греческая Армия, — представился один изстранных воинов с еще более странным акцентом — отрывистым, торопливым,невнятным. Но это был греческий язык! — А кто (тут солдат произнесслово, которое Константин не слышал прежде, но оно звучало как известноеему турецкое ругательство) ты такой и откуда взялся?
— Константин, — с гордостью отвечал он, — Император и Самодержецромейский, прямой наследник первого Константина, Великого, моего тезки, ачерез него — императора Августа, который правил державой римлян, когдасам Христос ходил по земле.
Один из солдат внезапно завопил что-то нечленораздельное и бросилсяпрочь из храма. Паппас и солдат рядом с ним закричали на беглеца, но пареньдаже не подумал остановиться. Сержант вскинул винтовку, прицелилсяв убегающего дезертира, но тут же опустил оружие и пожал плечами.
— Будь я проклят, если стану винить его, — услышал Константин егобормотание.
Солдат, все еще стоявший на коленях, поднял глаза, чтобы посмотретьна Константина, но тут же опустил их, как только его взгляд встретился со взглядомимператора.
— Христос, помилуй нас, — пробормотал он, крестясь снова и снова. —Это Marmaromenos Basileus! — добавил он, и другие присутствующие услышалиего слова.
— Кто? Что? — одновременно спросили Константин и Яннис Паппас.
— Поднимись с колен, Георгий, и рассказывай, если ты что-то знаешь обэтом, — добавил Паппас.
— Мраморный Император, — повторил Георгий, поднимаясь на ноги. —Разве ваша бабушка не рассказывала вам об этом, сержант? Последний император, который погрузился (моя бабушка говорила, что в стену, но это неверно) в мраморный пол Святой Софии в тот самый день, когда Город пал.Он не должен был вернуться обратно, пока…
— …Константинополь снова не окажется в руках христиан, — вмешалсяКонстантин. — Об этом была моя молитва. — Теперь была его очередь осенить себя крестным знамением, медленно, смиренно, со всем почтением кполученному дару. — И Господь услышал меня. Как долго я спал?
— Пятьсот пятьдесят лет, — мягко сказал Георгий.
— Ты, должно быть, шутишь! — изумился Константин и машинальноощупал себя. — Нет, не шутишь. Я вижу, что нет.
Императору показалось, что от божественного дара повеяло холодом.Прошла целая эпоха, пока он пребывал в забвении. Неудивительно, что этилюди выглядят и говорят так странно! Константин перекрестился снова.
— Бабушкины сказки! — Паппас попытался вложить в свои слова какможно больше презрения, но обнаружил, что это не так легко сделать, когдаимператор Византии стоит прямо перед ним.
— Сержант, что мы будем с ним делать? — тихо спросил Тасо Киапос.
Это был хороший вопрос.
— Дай мне подумать, — сказал Паппас, и это означало, что у него нетхорошего ответа. Он смотрел на Константина Палеолога, и ему хотелось верить,что этот человек — сумасшедший, безумец; что он совершенно случайнонацепил древнюю кольчугу; что он совершенно случайно забрел в СвятуюСофию в разгар сражения; и что этот безумец действительно верит в то, чтоон император и самодержец ромеев. Сержант покачал головой. Проще былоповерить, что этот человек действительно тот, за кого себя выдает, чем всовпадение всех этих случайностей.
— Господин, — Георгий Николаидис обращался не к своему командиру,а к императору. — Господин, теперь, когда Всевышний вернул вас к нам, каквы собираетесь поступить?
— Возьму то, что принадлежит мне по праву, — немедленно ответилКонстантин, как будто ни о чем другом не думал. Скорей всего, так оно иесть, решил Паппас.
— Возьму власть в свои руки, — продолжал император, — во славуГоспода, Который позволил мне увидеть этот день. Не сомневаюсь, что властелин, который правит вами сейчас, немедленно уступит свой трон, кактолько узнает о моем чудесном возвращении.
Паппас живо представил себе картинку: министры социалистическогоправительства в Афинах простираются ниц перед византийским императором. Он начал было смеяться, но смех застыл на его губах. Даже теперь,два поколения спустя, слишком многие из его соотечественников жаждалиполучить царя; и еще больше было тех, кто являлся, как Николаидис, добрымсыном православной церкви. В конце концов, Константина услышат, кнему прислушаются.
Ничего хорошего в этом не было. Социалистическая Греция нашламного общего с Советским Союзом, и две страны смогли работать вместе.Греция, взбудораженная потенциальными сторонниками Константина, перестанет быть привлекательным союзником. И это может навести русских намысль заявиться в Грецию, чтобы "оказать помощь в восстановлении порядка".И, между прочим, византийские императоры, как знал Паппас из прочитанныхкниг, были действительно самодержцами — еще более радикальнымив своем авторитаризме, чем проклятые Черные Полковники.
— Над нами нет одного властелина, — ответил сержант императору. —В наши дни Греция стала демократией.
— Демократия? — Константин использовал то же слово, что и Паппас,но понял его по-другому. — Власть толпы, власть черни? И как долго выстрадаете от этого?
— Свыше тридцати пяти лет, — поведал Паппас.
"Да он гордится этим!" — подумал император. Константин был потрясен.В эпоху гражданских войн, за сотню лет до его царствования, кучка фанатиков захватила власть в Салониках, но они сумели продержаться всегонесколько лет. Какая толпа может править государством так долго, что юношауспевает превратиться в дедушку?
— После стольких лет анархии вам потребуется сильный правитель, —объявил Константин. — Должно быть, Господь послал меня к вам, чтобывернуть на истинный путь.
— Он прав, — сказал Георгий — солдат, который стоял на коленях. Онповернулся к Константину и низко поклонился. — Веди меня, господин — ия, и вся Греция, мы все пойдем за тобой.
Император поднял свой меч в знак приветствия.
— Тогда ступай за мной, и объявляй о чуде всякому, кого мы встретим.
Не оглядываясь назад, он направился к притвору великой церкви. Онуслышал стук ботинок Георгия за своей спиной и улыбнулся. Всего несколько минут в этом новом мире — и у него уже есть первый верноподданный.Вскоре за ним последуют другие.
Паппас и Киапос обменялись взглядами, полными ужаса. Как толькоКонстантин выйдет из Святой Софии, его могут принять за сумасшедшего изапереть подальше. Но — именно сейчас, в этот торжественный момент великоймести за древнее поражение, в него могут поверить. И тогда эйфорияпревратится в истерию.
— Тасо, ты действительно хочешь жить под властью средневековогоцаря? Пусть его даже вернуло чудо, или волшебство, или что бы там нибыло? — тихо спросил Паппас.
Капрал постоял в раздумье, потирая вислые черные усы. Наконец он отрицательнопокачал головой:
— Нет, сержант, а ты?
— Нет, — мозг Паппаса работал на полную мощность. Что бы он ни собирался делать, он должен сделать это быстро. Только удачей, или, можетбыть, турецкой контратакой где-то снаружи, можно объяснить тот факт, чтодругие греки пока еще не ворвались в собор Святой Софии. Пока они не добралисьсюда, опасность, которую представляет Константин, все еще невелика.Но потом, особенно если Николаидис откроет рот...
— Прикроешь меня?
— До самого конца, — отвечал Тасо Киапос.
— В таком случае, следи за Георгием. А я разберусь с… императором. — Паппас повысил голос до командного рыка:
— Стоять!
Георгий Николаидис весь превратился во внимание. Константин Палеолог тоже остановился. Когда он обернулся, в его глазах отразилось волнение.Паппас был рад, что император стоит достаточно далеко, чтобы его мечпредставлял реальную опасность.
Константин оглянулся, чтобы выяснить, зачем этот солдат кричал. Он невидел к этому никаких причин. То, что он видел, — это оружие Паппаса,направленное на него. Разве ружье может быть таким маленьким, чтобы егомог легко переносить один человек? Его пальцы сами собой сжались на рукоятке