спортом, который основан на агрессивности, на открытом противостоянии,соревновании, на вызове стихиям природы и несовершенству техники!
— Верно, — кивнул Эржен с искренним удовольствием, — как вы здорововсё описали! Это именно то, что мне интересно.
— Но это же неправильно! — всплеснула руками Ирэна. — Вы с вашимопасным спортом несёте в мир агрессивность и делаете её популярной. Васже дети смотрят! Чему они от вас научатся?
— Чтоб сердце загорелось,
Чтоб каждому хотелось
Догнать и перегнать отцов, — пропел Эржен, улыбаясь.
— Что?! Вот, значит, как — вы подвели под свои опасные и бессмысленныеразвлечения идейную базу? Как вам не стыдно, вы...
— А чего мне стыдиться? — с прежней всепрощающей улыбкой Буддыпроизнёс Эржен. — Того, что мы в самом деле перегнали отцов, продолживих традицию? Что мы готовы к бою даже тогда, когда угроза ещё не видна?Что мы помогаем сохранять бодрость, смелость, готовность действовать невзираяна опасности? Наша идейная база оправдана историей. В самых прогрессивныхи демократичных странах прошлого экстремальные виды спортабыли популярны и любимы, вызывали здоровую зависть у каждого мальчишкии каждой девчонки. — Эржен развернулся к собеседнице всем телом,поймал её возмущённый взгляд. Больше он не улыбался:
— Если уж вам угодно говорить об эволюционной приспособляемости,то вспомните для начала: человек уже не является объектом биологическойэволюции! Развитие человека как вида всецело в руках самого человека. Выкрупно и жестоко ошибаетесь, считая, что человечество сейчас живёт вбезопасной среде, где неоткуда ждать угрозы. Безопасной жизни не бывает!Чем больше мы осваиваем мир, тем больше его опасностей становятся нашимиопасностями. И если мы не хотим навсегда замкнуться в нашей «безопасной» норке, мы должны проявлять агрессивность, воспитывать её, поддерживать,развивать и направлять в нужное русло! — Он забивал свои глаголы,как гвозди, нарочно собрав их в длинный ряд, и видел, как с каждымсловом расширяются от ужаса глаза Ирэны, как она открывает рот, чтобывозразить, но не находит слов. Она даже отступила на шаг назад и подняларуки, словно в жесте защиты. Наконец она выпалила в отчаянии:
— Такие, как вы, жестокие агрессивные мужчины, во все века вели человечествоот одной войны к другой! На ваших руках миллионы жертв, вывсё решали силой и кровью, вы всегда были готовы драться! Да, вы, именновы! — Ирэна обвиняюще вытянула палец в сторону Эржена. Он сноваулыбнулся улыбкой просветлённого:
— Ну конечно, ведь эту цивилизацию создали мы. Мы кормим её, мыстроим её, мы её защищаем, мы прогнозируем её будущее. Она наша. И всепопытки отнять у нас наше оружие в борьбе за жизнь и процветание человечествакончатся плохо. Так и напишите в своей книге. Я вам даже могу всёэто выписать в краткой форме, чтобы удобнее было ссылаться. А ещё поговоритеоб этом с капитаном Валлё — у него найдутся, пожалуй, ещё болеесильные выражения, если желаете. Кроме того, вы агрессивны! Слу́жите самасебе опровержением ваших теорий.
Ирэна подхватила сумочку, нервно поправила волосы, бросила на Эрженасвирепый взор — вполне агрессивный! — и выбежала прочь из холла санатория.Молодой человек проводил её взглядом и провёл ладонями по лицу,словно стирая образ психологички, как липкую паутину. Ирэна окончательно перестала казаться ему симпатичной; воспоминание о её стройныхногах теперь вызывало у него раздражение и на память всё время приходилислишком высокие каблуки.
Каблуки, надо же! К чему все психологические уловки, мягкий тон илюбезные разговоры, если твою истинную агрессивность выдают каблуки?
Биргитта с недоумением оглядывала помещение, которое Ван дер Тиссен называл «своим кабинетом». Просторный ангар, по центру перегороженныйэстакадами для ремонта турболётов, вдоль стен — стеллажи с деталямии приборами, а ещё выше, в проёмах между высокими окнами — громадные, размером с киноафишу, яркие фотографии. Высокие морские волны,вздымающиеся над пологим берегом, поросшим соснами. Стадо индийских слонов на просёлочной дороге. Причал для планетолётов, снятый состороны орбитальной станции. Цветущий тамаринд — нестерпимо алыезонтики цветов в сочной тёмной зелени. Скоростная электричка, летящая поподвесному мосту над горным ущельем, — на снежно-белых вагонах с лиловойполосой играют резкие солнечные блики. Панорама какого-то ночного города, раскинувшегося на два берега широкой реки: струны мостов,сияющие огнями башенки, залитые светом прямые улицы, тёмные пятнапарков с едва заметно светящимися дорожками. Громадный карьер, дорога свагонетками и колоссальный полугусеничный самосвал, которому столпившиесярядом карьерные грузовики не достают и до середины колёс. Всё этоМик Ван дер Тиссен фотографировал сам. Планета Земля была для негополна вызовов и соблазнов — яркая, цветущая, буйная, неожиданная. Биргиттеотчего-то стало зябко: от этих картин такое чувство, будто ты ничемне защищён от окружающего простора и нет ничего между тобой и бесконечностью.Она передёрнула плечами, пытаясь отогнать это ощущение. Передразговором с Ван дер Тиссеном ей ни к чему лишние сложности.
Директор команды проводил в «кабинете» целые дни, а бывало, и ночи— рядом со своими любимыми турболётами. С утра до ночи здесь было тесноот добровольных помощников — ангар гудел от голосов: школьники совсего города просились сюда на профобучение. Народ из секции техническихвидов спорта смотрел на них свысока: птенцы, мелочь наземная, а онив секции уже через полгода начинали летать — на настоящих машинах, а нена компьютерных симуляторах! Сами чинят, сами летают, сами обслуживают— прямо как «Стрижи», всё по-настоящему.
Ван дер Тиссен издали замахал Биргитте рукой, приглашая отойти вугол ангара, где потише. Угловой диванчик, чайный столик и шкафчик дляпосуды создавали уютное отгороженное пространство, в котором на женщинуне так давило просторное помещение. Биргитта перевела дух. Директорпоставил перед ней высокий запотевший стакан с ледяным мохито; себеон налил крошечный стаканчик чистой воды без льда.
— Очень рад знакомству, очень, — хозяин «кабинета» энергично пожалей руку. — Как Олле?
— Лучше, — сухо ответила Биргитта. — А вам он что, не пишет?
— Пишет, пишет, — усмехнулся директор, — но про своё здоровье неупоминает. Вы же знаете, как трудно из него вытянуть такие вещи!
— Да, — сказала женщина ещё строже. Светлые глаза Ван дер Тиссенавнимательно оглядели её лицо. Ну и штучка досталась Олле!
— Ну, говорите прямо, в чём вы меня собираетесь обвинить? — тренернаклонился через стол к собеседнице, поставив локти на столешницу. — Чтоя не запрещаю ему летать? Или что наши машины — не океанские лайнеры,которые даже перевернуться не могут? Или какие ещё на мне ужасные грехи?
Биргитта почувствовала, что заливается краской — о, как она ненавиделаэто состояние! На щеках полыхают алые пятна, даже уши начинают гореть, и строгая блондинка превращается в пунцовый пион. Ведь это былоименно то, именно те слова, которые она произносила про себя, переживаязаранее разговор с Ван дер Тиссеном. Конечно, говорить ему это прямо онабы не стала — она здесь не за этим. Но сколько раз она повторяла эти обвинения воображаемому собеседнику! Сколько раз мысленно бросала ему влицо полные справедливого гнева слова женщины, которая из-за глупыхмальчишечьих игр едва не потеряла мужа!
Она подняла глаза на тренера:
— Всё это так. И всё это я сказала бы вам, если бы пришла за этим. Но яздесь по другой причине.
— Имеет ли смысл обсуждать эту причину, если вы считаете меня корнемвсех ваших бед? — Ван дер Тиссен смотрел на неё спокойно, задумчиво,только белёсые выгоревшие брови поднялись от удивления: неужели неза этим она шла? Неужели она содержит в себе ещё что-то, кроме обиды ижелания излить гнев на того, кого она винит в своих несчастьях?
Биргитта почувствовала, как к горлу поступает комок и глаза начинаютгореть от подкативших слёз. Она судорожно вздохнула, отхлебнула из своегостакана и только тогда смогла говорить:
— Ему плохо. Очень плохо. И меня он в эту свою боль не пускает. Вы,ваша команда, — самые близкие люди, какие у него только есть, кроме меня.А возможно, и не кроме... Я ведь... — она замолчала, подавляя желаниеразрыдаться, и заговорила сбивчиво, торопливо, словно боялась куда-то неуспеть. — Я не знаю, что мне делать? Как делать? Я думала, когда он оставитсвои полёты, я стану счастливее и смогу поделиться с ним этим счастьем,нам хватит на двоих, ведь всё будет хорошо... Но ничего не стало хорошо, и я не понимаю, почему, ну почему?! Помогите ему. Пожалуйста, —женщина отставила стакан и сжала холодными ладонями руки тренера. Слёзывсё же потекли по щекам, она чувствовала эти холодные противные дорожки, сбегающие к подбородку, но не пыталась отереть их, не отнималарук, глядела не отрываясь в бесстрастные глаза Ван дер Тиссена, будто выцветшиепод австралийским солнцем.
Тренер налил ещё один стаканчик чистой воды, подал ей. Биргитта сделалабольшой глоток, закашлялась, потянулась за платком, стала копаться всумочке. Ван дер Тиссен спросил, не глядя на неё:
— Вы поссорились?
— Нет, нет! — замотала головой Биргитта. — Просто... просто когда мыговорили после аварии, я сказала... сказала, что больше так не могу. Я немогу смотреть, как он рискует жизнью неизвестно для чего. — Она ужепришла в себе, глаза её загорелись, речь стала твёрже и яростнее. — Разве ямногого прошу? Чтобы он чаще бывал со мной, с ребёнком, чтобы не пропадалот нас на несколько месяцев в космос — мы ведь страдаем, нам одинокобез него! Неужели он не помнит об этом?
— Он всё время помнит о вас, — медленно, тяжело сказал Ван дер Тиссен.— У него в кабине фото Нильса — такое, помните, где он на велосипеде? Он помнит о вас, и особенно остро — тогда, когда вокруг нас вся эта