звёздная красота. Он хотел бы поделиться этим с вами — это одна из радостейего жизни. Но вы этого не хотите. Ваша радость жизни важнее?
— Вы женаты? — спросила вдруг Биргитта.
— Нет. Мы давно расстались, хотя и общаемся.
— Из-за вашего... ваших полётов?
Тренер покачал головой:
— Из-за её полётов. Она пилот «Косатки».
— Перрина Коллар — ваша жена?! — Биргитта вспомнила маленькую,похожую на мальчика Коллар — экипаж единственного земного лайнерачасто показывали в новостях. Она попыталась представить их рядом: хрупкую Коллар и мощного, как белый медведь, Ван дер Тиссена. Не получилось.
— Она ушла?
— Оба ушли, — голос его звучал спокойно и ровно, не выдавая никакойбури чувств, если она вообще была. — Так было честно. Ей не нужна размеренная семейная жизнь, все эти тихие радости, о которых любили рассуждатьв старом кино. Ей нужна «Косатка». А мне нужно вот это, — он обвёлрукой свой ангар, полный света, шума и голосов. — И вот это. — Загорелаярука тренера указала на громадное фото прямо над его головой: атмосферныйкатер в клубах газа и пара, с чёрным силуэтом стрижа на зелёном матовомбоку. Биргитта помнила: это самый первый катер команды, тот, на котором Олле впервые нырнул в облака Венеры. А фото сделал, конечно, Вандер Тиссен — кто же ещё?
— И что мне делать? — тихо спросила женщина. Она была уверена: этотбольшой загорелый человек с выцветшими глазами знает ответ. Но не менееясно ощущалось и другое: его ответ был бы понятен Олле и остальным изкоманды, но для неё, для обычной земной женщины, он прозвучит на древнешумерском. Она прожила с Олле двенадцать лет, но так и не научиласьего понимать...
— Вариантов у вас немного, — сурово ответил Ван дер Тиссен. — Статьчастью его жизни вы не смогли, хотя и пытались. Сделать его частью вашейжизни тоже не вышло, и вряд ли тут есть чья-то вина. Вы просто очень,очень разные. Поэтому вам остаётся либо жить в несчастливом браке и заставлятьего страдать, либо разойтись и заставить его страдать от расставания.В любом случае ни ему, ни вам лучше не станет. Так какая разница?
Биргитта помолчала, с горечью сознавая, что собеседник, пожалуй, прав.Они сами устроили себе западню — но почему же тогда ей так мучительностыдно? Почему её мучает вина, если всё случившееся — плод их совместныхошибок?
Она хотела спросить этого человека, почему же на неё одну падает весьгруз страдания и решения, но вместо этого спросила вдруг:
— А вы счастливы?
Ван дер Тиссен сдвинул белёсые брови и стал похож на сурового кудлатогоЗевса с древних рельефов:
— Это дурацкий вопрос, извините. Нельзя быть счастливым — можноиспытывать счастье в те или иные моменты. У меня таких моментов в жизнихватает. — Он вдруг перестал хмуриться, взял руки Биргитты в свои огромныеладони и, глядя в её заплаканные глаза, сказал почти ласково:
— Мы не стараемся быть счастливыми — мы стараемся не быть несчастными.Для Олле и для меня наши полёты — это один из способов борьбыс нашими несчастьями. Вы ведь знали, что он хотел стать...
— Знаю, знаю, — торопливо кивнула Биргитта. — Не надо сейчас обэтом...
— Разве боль от этой неудачи может сама по себе исчезнуть? Можнонайти себе другое место в жизни — если повезёт! — но сделать бывшее небывшимне в нашей власти.
Ван дер Тиссен отпустил её руки, откинулся на спинку дивана:
— И всё же то, что вы сделали, жестоко. Причина его нынешней боли —именно вы, этого не изменить. И не в ваших силах сейчас переиграть всёназад. Если вы теперь скажете: «Нет, я не стану удерживать тебя на Земле,летай, как раньше», — бывшее не станет небывшим. Однажды вы сделаливыбор за него, выбор злой и неправильный, но он — окончательный и обжалованиюне подлежит. — Он замолчал на долгую минуту, хмурясь и глядякуда-то вверх, сквозь залитые солнцем окна — в небо. — Олле, конечно, нестанет обвинять вас, но и счастлив не будет тоже. У вас нет счастья, которымвы могли бы поделиться с ним. Наша жизнь — «про смелых и большихлюдей», по-другому мы не умеем.
Он поднялся на ноги, подал руку Биргитте, обвёл её вокруг столика:
— Я вас провожу.
Биргитта вышла молча, опустив голову. Солнце жарило вовсю, весь мирпревратился в сожжённую солнцем чёрно-белую фотографию, но ей былохолодно на краю белой сияющей бездны.
Перистая тень от пальмовых листьев качалась на экране коммуникатора,заставляя чуткую автоматику то разгораться, то гаснуть. Марьятта водилатуда-сюда пальцем по экрану, и сообщение от Джорди качалось вверх-вниз.Глаза выхватывали отдельные слова: сегодня... вместе... до одиннадцати...провожу... вместе... давай... пирс номер три... сегодня...
Щёлкнув по экрану, Марьятта стёрла сообщение. «Нет, Джорди. Тысимпатичный, умный и всё такое, но нет, извини. Я не поеду с тобой на яхте.Я очень хочу поехать вместо этого в Ереван, но туда я тоже не поеду. Я будусидеть здесь и ждать его. Так правильно».
Ей было тринадцать, когда на экранах впервые стал появляться высокийнекрасивый мужчина с мальчишеской улыбкой. Взлохмаченный, длинноносый,с морщинками у глаз, с обветренным лицом человека, много временипроводящего в море. Он хотел создать команду атмосферных ныряльщиков— во всём мире отчаянные и расчётливые, смелые и осторожные могут приобщиться к этому космическому спорту, и Австралия не должна стоять встороне! Смотрите, что может атмосферный катер! Какие сложные манёврыему доступны, какие скорости, какая управляемость! Осси заворожённосмотрели на новую перспективу, тешившую их авантюрные сердца, и толькоподросток Марьятта смотрела на Осмунда Валлё. Катера, атмосферы, прыжки— её сердце они не тревожили, но если надо заниматься ими, чтобы бытьрядом с Осмундом Валлё, она научится всему. И даже перестанет боятьсявысоты.
Полёты и падения в атмосферы она полюбила уже потом, позже, повзрослев...
Конечно, он всё знает и видит, и Марьятта благодарна ему, что он нисловом, ни взглядом не выдаёт это своё знание. Ей хорошо и так: каждыйдень видеть его хотя бы на экране коммуникатора, слышать его команды вшлемофоне, получать от него нагоняи за нарушение техники безопасности,зубрить технические характеристики новых машин, которые он раздобылдля команды. Сидеть с ним рядом в кабине на учебных полётах и чувствоватьего локоть своим, следить за движениями его руки, когда он показываетна экранах важные, несомненно очень важные вещи. Летать прыгать, падать,валяться в больнице с отравлением чужой атмосферой — разве это дорогаяцена за то, чтобы всегда быть рядом?
Если подумать — что в нынешней жизни Марьятты было свободно отнего? Вуз она выбирала так, чтобы суметь пройти квалификацию, когда потребуется. Смежную специальность планетолога получает, чтобы помогатьему изучать атмосферы и рассчитывать маршруты. Книги по морской биологиичитает, чтобы ему не скучно было разговаривать с ней во время длинных перелётов с Земли на Венеру и обратно. Кажется, у неё на лбу горитметка «я люблю своего капитана», и странно, что в неё не тычут пальцами...
В последней аварии она пострадала не так серьёзно, как капитан. Неделяв стационаре — и она свободна, в воздухе больше не мерещится навязчивыйзапах фтороводорода, рука не тянется всё время проверять, надёжно ли пристёгнутшлем. Она здорова, но не живёт. Всё вокруг происходит как в кино свыключенным звуком: люди ходят, говорят, работают, обращаются к ней,она даже отвечает что-то, но сознание спит. Жизнь приостановлена. Поставлена на паузу. Когда он приедет обратно в Австралию, когда позвонит ей,как всегда, в несусветную рань уточнить расписание тренировок — тогдажизнь снова станет трёхмерной, живой, звучащей, яркой, а пока тишина. Напаузу. Его нет — ничего нет.
Он позвонил, как всегда, в несусветную рань, и Марьятта сперва неслышала его слов — только смотрела на экран, на любимое лицо со свежимнездешним загаром, наполнялась до краёв радостью, пила эту радость, горькуюи сладкую, как гранатовый сок, и только не могла понять, отчего у негов глазах такая тихая серебряная тоска. А потом расслышала слова, и киноснова выключилось. Проектор остановлен, сеанс окончен, можно расходиться.Капитан больше не будет летать.
В кампус она не пришла ни в этот вечер, ни в следующий; её словно отталкивало от всякого привычного места, от всякой точки, где она хоть разрадовалась воспоминаниям о встречах. Оглушённая слепая тень не хотелаходить знакомыми дорогами и забрела наконец туда, где не была ни разу стех пор, как начались самые первые тренировки. Ван дер Тиссен привёл её всвой рабочий закуток под фотографией зелёного катера, поставил перед нейчайник и кружку и ушёл работать, потом уложил её спать там же в «кабинете»на диванчике, настрого запретив автоматам-уборщикам кататься по этойчасти ангара и шуметь своими щётками. Но он зря волновался. Солнце, рушащееся сквозь стеклянную крышу, не могло её разбудить, голоса трёхучебных смен не тревожили её во сне, поставившем жизнь на паузу.
Ван дер Тиссен искренне сочувствовал озадаченному и растерянномучеловеку на экране, но кроме сочувствия ничем помочь ему не мог. Ведь онуже бывший директор «Стрижей», частное лицо, тренер молодёжи, так чтоон может сделать для гигантского проекта, над которым несколько лет трудятсятысячи профессионалов? Человек на экране просил о невозможном, ипусть один лишь Ван дер Тиссен понимал, насколько невозможно это невозможное,но здесь ничего не поделаешь. Олле его друг, а уговаривать друзейпереступить через их железную волю... есть вещи, которые делать нельзя.
— Боюсь, ничего не получится, — в четвёртый раз сказал он своемуобескураженному визави на экране. Тот покивал своей длинной головой,пожевал губами и снова покивал.
— Да, я понимаю, — голос его звучал похоронно, и загадки в этом для