исчезло. Порывы ветра в широтном направлении по-прежнему атаковаликатер, но сбить его с вертикального курса не могли — тяга нового двигателя«Гринды» могла бы поднять из юпитеранских бездн и втрое более тяжёлыйкорабль.
— Теперь главное — постепенно добавлять мощности, — сказал Осмунддля наблюдателей на «Симурге». — Пик должен прийтись на высоту плюсдевятьсот — плюс тысяча, потом будем сбрасывать и выходить на финальнуюкривую. Второй, посчитай меридианальное отклонение точки выхода отточки старта.
— Предварительно минус четыре градуса, — доложил Эржен. — Вверхней части траектории можно дополнительно поправить курс.
— Займёшься этим, — одобрил Осмунд. — Подожди, не добавляй пока,снесёт порывом... вот теперь можно!
Катер отозвался на увеличение мощности, выровнялся на «хвосте», пошёл красивой дугой над плотным скоплением газа впереди-внизу — ихздесь называли тучами.
— Ещё пять процентов, — посоветовал Осмунд. Эржен тронул клавишу— новый порыв вибрации, едва заметное увеличение перегрузки — и чудовищныйтолчок в левую скулу. Катер сорвало с «хвоста», закрутило, взвылиоповещения систем безопасности, зловещий аварийный свет залил рубку.Вторая «Гринда» исчезла с экранов, в шлемофонах стоял сплошной рёв помех.
— Просадка! — прохрипел Эржен, пытаясь ухватиться за подлокотниккресла — от толчка его страховочный ремень вырвало из крепления.
Осмунд машинально вцепился в маневровый руль, стараясь выправитьпрецессию.
— Закрепись! — бросил он второму пилоту, попытался дать, как обычно,двойной импульс для «управляемого заноса» — машина не отзывалась.В дрожи корпуса вообще что-то изменилось: катер вздрагивал от ударовветра, его трясло в атмосферных ямах, но не слышно было ровной вибрации,вызываемой главным двигателем. Он больше не работал.
Эржен перебрался в кресло запасного пилота, вытянул к себе дублирующуюпанель управления:
— Нам не подняться.
— Вижу, — отозвался Осмунд. Маневровые двигатели всё же успелинемного остановить вращение — теперь катер несло по широкой дуге навстречугрозовому фронту.
— «Симург»! Как слышите нас? — Никак, очевидно. Связи нет и непредвидится. Осмунд отогнал некстати всплывшую мысль: хорошо, чтоздесь сейчас не Мэгги. За неё он боялся бы непременно.
— Попробуй сбросить буй, пусть орёт на всю систему!
Эржен повозил пальцами по панели управления, потом решительно поднялеё крышку; что-то заискрило.
— Отказало всё к чёрту, — объяснил он командиру, срывая перчатки —тут они уже не помогут.
— Осторожнее с искрами — у нас разгерметизация, — сказал Осмундкак можно более спокойным голосом. Он понимал, что нужно делать, и дажепредставлял примерно, как именно это можно сделать, — но никак не моготогнать яркую картинку: смерть стоит рядом и ласково улыбается. Не волнуйся,тебе недолго осталось быть с ней... с и той, второй, тоже.
— Я не волнуюсь, — устало пробормотал Осмунд, пытаясь оживить реактор.Пусть отрубает и свет, и подачу кислорода — скафандры справятся,но пусть только наработает на один-единственный импульс вверх. Тучи,молнии — всё это ерунда, лишь бы подняться ещё повыше, туда, где естьрадиосвязь!
— Буй пошёл, — Эржен был тоже внешне спокоен; впрочем, у него«внешне» и «внутренне» редко отличаются, тут ничего не угадаешь. — Командир,у нас реактор течёт.
— Фон в рубке? — автоматически уточнил Осмунд. Давай же, разгоняй... «Кто привык за победу бороться...» Что-то шевелится — процентовдесять есть!
— Миллирады, ерунда. Я о другом думаю: идём в средней экзосфере,мало ли что...
— Сейчас поднимемся, — пообещал Осмунд. Давай же, поднимись хотябы до двадцати. Два пуска делает — и глохнет, так не годится... Надо хотябы четыре...
— Свет впереди. Не могу понять, что это.
— Нам туда не надо, — Осмунд отвечает машинально, лишь бы не нервироватьвторого молчанием, но следит только за дрожащим зелёным столбикомуровня загрузки реактора. Ну течёт, ну подумаешь, ну давай хоть ещёчуть-чуть... «Кто привык за победу бороться...» Раз, два, три — почти хорошо!Но надо четыре.
— Отзывается? — понимающе спросил Эржен. Нетрудно догадаться,что делает командир, но лезть с советами ни к чему.
— Почти уже, почти.
Новый пуск. Раз, два, три, четыре — да! Пошёл! Двадцать два процента!«Спой нам песню про силу и смелость... Про учёных, героев, бойцов...»
— На двигателях — двадцать два процента, — запись-то всё ещё идёт,не надо забывать, — аварийный старт по дуге, отклонение от запланированнойточки выхода неизвестно.
Катер преодолел невыносимое притяжение Юпитера, поднял искорёженный нос, потянулся вверх по пологой кривой, задел по краю плотнуютучу, впереди в самом деле яркий свет — чёрт его разберёт, этот Юпитер,что у него тут светится, — облака впереди стали реже, стремительно темнеет, только в левой полусфере что-то продолжает гореть. Давай, тяни —«чтоб трубы зазвучали, чтоб губы подпевали, чтоб...»
След за катером — выброс ионизированной плазмы — тянулся вверхстойко и ровно, готовый ионный канал, и молния просто не могла его пропустить.
Триста тысяч человек заполняли взлётные поля аэродрома Мельбурна,который давно уже использовался как учебный — для тренировочных полётов, для спортивных стартов, для показательных выступлений на праздниках.Триста — это грубая оценка, на глаз, но вдаваться в подсчёты Мик Вандер Тиссен не хотел. Он вообще ничего не хотел — все желания будто выгорелив сумасшедшей суете, горячке и боли последних двух суток. Мик уженачинал подозревать за собой нехорошее — пару раз ловил себя на том, чтооглядывается, пытаясь что-нибудь спросить у Олле, всё кажется, что он, какобычно, где-то рядом. Так недолго и умом повредиться... Усилием воли Микотвлёкся от мыслей о себе и бездумно смотрел на прибывающую толпу —море чёрно-зелёных фанатских кепок колыхалось в свете громадных аэродромныхфонарей. Солнце уже угасало за рядами зданий на западном горизонте,неслышно подбиралась ночь — последняя ночь команды «Стрижей».Сейчас придётся сказать ещё какие-то официальные слова напоследок — ивсё. Олле и Эржен, незримо присутствующие где-то здесь, навсегда покинутЗемлю, отданные блистательному, счастливому прошлому.
У края поля, где разместились члены семей, Мик заметил Биргитту ссыном. Женщина стояла за спиной Нильса, положив руки ему на плечи, иэтот жест показался бывшему директору не жестом защиты — Биргиттабудто провозглашала над сыном какую-то особую власть. Она была в тёмных очках, куда был направлен её взгляд, не угадаешь. Нильс щурился нафонари, глядя прямо перед собой. Налетел по-дневному горячий порыв ветра,парень поднял голову, встретился вдруг глазами с Миком и кивнул, здороваясь.
Рядом с Миком возник Пак Ён Сун — председатель всемирной ассоциацииатмосферного дайвинга. Он что-то говорил в микрофон, но Мик не разбирални звука. Потом микрофон ткнулся ему в руку. Его очередь. Мик сделалдва шага вперёд, чёрно-зелёное море качнулось в едином движении. Онзнал, что от него ждут чего-то официального и предсказуемого, — но вместоэтого заговорил вдруг о своих мыслях, приходивших в голову в последниесутки. О том, что в космических полётах нет никакого особенного героизма,как думают не очень умные люди. Это работа, делать которую можно хорошо— или безопасно. И пока эти два подхода не согласуются друг с другом,это служит непрестанным напоминанием не о героизме, а о несовершенствеи слабости техники и человеческого ума. Это повод не для гордости, а длястыда — общего стыда и сожаления всей планеты. Мы уже не можем остановиться,забираясь всё дальше и выше, и в этом нет зла только тогда, когдасам этот путь не становится самоцелью, не подменяет собой те результаты,ради которых идёт наша борьба с силами стихии. Всякий, кто забывает орезультате ради процесса, добавляет нагрузки на тонкий страховочный трос,удерживающий Землю от падения.
Море собравшихся стояло тихо, неподвижно, только где-то в его глубинахрождался и затихал иногда неясный рокот. Рядом с женой Олле стоялимать и сестра Эржена: хрупкая маленькая женщина не отрывала измученноголица от плеча рослой крепкой дочери. Близняшка Эржена окинула Микаласковым сочувственным взглядом и вновь склонилась к матери.
Пак взял у него микрофон, кивнул Биргитте — та покачала головой, иНильс беспокойно заглянул матери в лицо. Но её решение было непреклонным— говорить она сегодня не хотела.
Гибкая тёмная фигурка скользнула мимо Мика — Мэгги протянула рукук микрофону, и председатель с лёгким поклоном отдал его. Марьятта сжалаего двумя руками, собираясь с мыслями, решительно ступила вперёд и началаговорить. Тихий голос девушки, усиленный колонками, легко разносилсянад взлётным полем.
— Позавчера был самый тёмный день в моей жизни — из неё исчезлисразу два человека, которые всегда были для меня опорой и примером. Мойкомандир и мой друг. Невыносимо больно от того, что их больше нет, но этокогда-нибудь утихнет, ко всему можно привыкнуть. А вот другая моя боль...не знаю, уйдёт ли когда-нибудь и она. Она о том, что большая, важная, яркаячасть их жизни отчасти служила злу.
Чёрно-зелёное море всколыхнулось, загудело — толпы болельщиков ипочитателей, вырванные из трагического покоя, медленно наливались возмущением.Мэгги не смутилась и не прервалась:
— Да, злу. И вы сами поймёте, почему, если подумаете. Мой командирлюбил вспоминать одну песенку — «чтоб каждому хотелось догнать и перегнатьотцов». И я думаю, что в своём испытательном полёте они сделали это— перегнали своих предшественников, даже своей неудачей принеслибольшую пользу делу испытаний новой техники. Теперь намного меньшешансов, что Гринда-3 погубит кого-то ещё. Мне грустно, что их не стало, нооб этом я не жалею. Это то, ради чего осваивают рискованные профессии и