годами получают опыт и навыки. А неудача... все мы знали, что это можетслучиться, разве нет? Это больно, но в этом нет несправедливости.
Мэгги подняла голову и оглядела лётное поле. Она говорила непривычное, неположенное, но никто не оспаривал этого её права, и её дослушалибы до конца, что бы она ни сказала. Она глубоко вздохнула, сжав микрофон:
— Я хочу сказать о другом. О тех полётах, спортивных, которыми мызанимались и о которых многие только мечтали. Я дважды попадала в серьёзныеаварии во время тренировок, я понимаю, что это не игрушки. Техника,люди и враждебная стихия сталкиваются, летят искры.
Вокруг было уже черно — беззвёздная ночь опустилась на Мельбурн. Вкруге света от огромного фонаря Мэгги была как островок в лишённом лицчеловеческом море.
— Теперь подумайте. У нас уже много лет мир, последняя война на планетезакончилась почти век назад. Больше нет угроз извне, которые заставляли бы бросать всё и отправляться на защиту родного дома. Это — цель,ради которой глупо жалеть свою жизнь. Но разве не глупо не жалеть её впогоне за острыми ощущениями? Перед испытаниями там, на Юпитере, Эрженпосчитал, что за время наших тренировок и соревнований мы сто двадцатьсемь раз имели шансы погибнуть. Сто двадцать семь раз на троих. Радичего? — Мэгги подавила вздох, помолчала немного. — Годы обучения иработы, море сил, потраченных на то, чтобы мы стали взрослыми, сильными,самостоятельными людьми, сто двадцать семь раз могли пойти прахом.
А теперь — подождите, мне немного осталось... Мик, фру Валлё, проститеменя, что я всё это говорю, но я должна... я обещала... А теперь вспомните ещё одно, важное: это погоня не за нашими, а за вашими острымиощущениями. Это вы, сидя у экранов, переживали наши взлёты, атаки, аварии,это вам щекотали нервы страшные трюки на Венере. Как вы думаете —ваше ощущение захватывающего приключения стоит жизни пилота? Да, длякомандира и для Эржена большое счастье в том, что они погибли на испытаниях, выполняя опасную работу. А не в очередном прыжке на равнинуТитании. И ещё в том, что они — что мы, «Стрижи» — вообще взялись заэту работу. Потому что другие команды отказались. Признали, что годнытолько на то, чтобы дурачиться на соревнованиях и ставить видеорекорды.Вот поэтому я горжусь командиром, за это его решение.
Есть два пути, которыми мы каждый день лжём сами себе. Один — прятатьсяот страшной и ужасной жизни в норку узких ценностей дома и семьи,задёргивать шторы и не пускать внутрь ни единого тревожного знака извне.И другой — бежать от скучной и унылой жизни в безумный риск, в игры сосмертью. Ладно, может быть, право каждого — умереть так, как он хочет.Но какое право есть у вас, у всех вас бежать от серой размеренности жизни вчужой риск и чужую смерть?
Голос девушки дрогнул:
— Я не могу запретить вам плакать о них. Но прошу только об одном:плачьте о разведчиках космоса, отдавших жизни за новый шаг цивилизациик звёздам, а не о гладиаторах на арене. Это всё, что вы можете сделать дляних теперь.
Она не глядя сунула микрофон в руку подошедшего распорядителя и,опустив голову, скрылась за спинами официальных лиц. Мик дёрнулся былоеё остановить, но передумал.
Над аэродромом повисла тишина. Если у кого-то ещё и было что сказать,сейчас это было уже невозможно. Распорядитель сделал кому-то знак,и над безмолвием лётного поля разнеслись звуки труб. Сперва они, радостные,светлые, показались неуместными здесь. Но постепенно уверенная силапесни о пути в лучшее будущее победила тяжёлую атмосферу потери чего-то важного и драгоценного; море людей чуть двинулось в едином ритме,словно освобождаясь от боли, и через несколько минут тысячи голосов присоединилиськ последнему «Advance Australia fair!2» Так в старину провожалипогибших на войне.
Биргитта не произнесла ни слова за всё время церемонии, не отвечала наневысказанные вопросы Нильса, стояла неподвижно, как памятник всем потерям. Только когда один за другим стали гаснуть фонари над лётным полем,когда толпы людей двинулись в разные стороны, она отпустила плечисына и сняла тёмные очки. Глаза её были красными, но теперь ей некого былосмущаться.
— Нильс... Никулаус Валлё, — она посмотрела в лицо сына долгимвзглядом, где приказа и мольбы было примерно поровну. — Я хочу, чтобыты обещал мне одну вещь. Я хочу, чтобы ты не занимался этим спортом...вообще всеми этими полётами. С меня хватит того, что они отняли у менямужа. Ты всё, что у меня есть, Нильс... не бросай меня...
— Я обещаю, мама, что не буду заниматься опасным спортом, — хмуросказал Нильс. — Мне лично жизнь не кажется тусклой и унылой, лишнегоадреналина не надо.
— Малыш, — всхлипнула Биргитта, прижимая его к себе. Впервые вжизни она почувствовала, что её сын — не ребёнок, что он вырос и в самомделе стал теперь её опорой. Нильс погладил её по руке — тоже как взрослый,с обещанием защиты:
— Ты же знаешь, я хочу стать врачом, как ты.
Биргитта благодарно кивнула — слёзы вновь застили взгляд. Теперь еёмальчик понимает, что самое важное в жизни — это семья...
— Врачом Космического флота, — докончил Нильс. И у Биргитты остановилосьсердце.
— Нет... Что?! — выдохнула она почти беззвучно, взмахнув руками,словно потерявшая опору.
Нильс взял её за руки, встряхнул:
— Мама, ты пойми, мне тебя очень жалко, и отца жалко тоже. Вы такстарались любить друг друга, и ни черта у вас не вышло... — Он отвернулся,и Биргитта поняла вдруг, что он не просто вырос — он казался старше, чемкогда-нибудь был Олле. Мальчик... вчерашний мальчик уже отделил еёжизнь от своей и связал их по-новому, заново, на какой-то другой основе,которая была женщине совершенно не понятна.
— Пойдём, мама, я тебя домой отвезу, — сказал Нильс и за руку повёлеё к стоянке транспорта. Биргитта молча пошла за ним; сюда, на церемонию,она везла сына, обратно — он её. Для неё кончилось нечто явно большее,чем жизнь с мужем, которого она, да, пыталась любить как умела... И этуМэгги она теперь готова была ему простить — она догадалась, конечно, ноне поднимать же скандала... впрочем, теперь неважно... теперь есть Нильс,всё в его руках... он всё решит... он сильный... он сделает так, чтобы ей былохорошо.
Над потемневшим аэродромом слегка развевался под слабым ветромвымпел «Стрижей» — зелёный треугольник с чёрным птичьим силуэтом.Мик привёл в движение систему блоков на флагштоке, и через минуту зелёноеполотнище аккуратно легло ему в руки. Сложенное, оно такое маленькое,невесомое — крошечный свёрток, который так легко спрятать за пазуху.
Лет ГольдинПро инопланетян
Они поехали вчетвером слушать кузнечиков. Сначала долго валялись надиване у Инны в мастерской и спорили: кузнечики или Африканский музейреволюционной истории. Макс Робс, вскакивая, чтобы воинственно потрястистаринной шваброй, которую выпросил Морской Свинке для какой-то еёинсталляции, агитировал за музей:
— Вот мы у себя на космодроме недавно устроили выставку разныхприборов для мытья пола! Там я и швабру взял, и вообще, даже изТакла-Маканприлетали посмотреть... Так что я музеями увлёкся теперь.
— Как же вы втиснули все эти пылесосы к себе в операторскую ответственныхза чистоту, почему в общем зале не расставили? — спросила Звезда.
— Да их мало пока, — отмахнулся Макс, — вот наберём побольше ирасставим. А так, заодно, и операторскую показываем. А то иногда у менявпечатление, что многие до сих пор думают, будто мы этими вот штукамипол начищаем.
Звезда почему-то отвернулась и проговорила:
— Давайте на луг всё-таки. Хотя и интересно вспомнить, что африканские революционеры бывали не только в Африке и обеих Америках, но издесь, в космосе. Но давайте в другой раз.
— Я тоже за кузнечиков, — сказала Морская Свинка, перекатываясь черезИнну. — Только на великах, а то давно не ездили. И завернём ко мне, ямольберт возьму. А потом можно будет по трипвью посмотреть "Филингари".
— Это тот старый наивный фильм, ещё на общем языке?
— Да.
— Ну вот. Меня зовут Макс Робс — специально папы назвали с фамилией,как в двадцатом веке, — в честь Максимилиана Робеспьера, а я в жизнидаже ни в одном музее революции не был.
— Ничего, замутим с тобой свою революцию! — Свинка ловко подхватиларюкзак и выбежала на улицу.
— Кого свергать думаете?
— Тебя, Инка, ты ж у нас Папесса, главой последнего государства считаешься!Догоняйте!
Действительно, на недавнем съезде Всемирного клуба католиков Инну,орбитальную кардиналку, выбрали главной координаторкой.
Друзья шли к велостоянке. Паутинку часто называют самым красивымиз населённых спутников, здесь много деревьев, архитектурная академия ивыпускают лучшие в Солнечной системе цветные мелки — одного цилиндраразмером с палец хватает на полгода рисования на всех подходящих поверхностях.Поэтому по всему Паутинка выглядит потрясающе, и хотят ещёпереманить ботаников из Тимирязевской академии, тогда будут не простодеревья, а чуть ли не танцующие друг с другом. Впрочем, толковые дендроархитекторы и на спутнике есть. Это мир приветливых людей, сытых животных и умных машин. И не только машин, но и материалов. Например,флейкс, из чешуек которого сделано здешнее небо (предмет постоянных шуток,как же — небесная твердь!), одеяло из маленьких сверхмощных компьютеров, показывающих облака, создающих дождь, и поющих вместо птиц,для которых на Паутинке слишком мало еды, а есть искусственных насекомых пичуги не научились. Или клеарин, которым покрыты и гоночныетрассы, и пляжи, и улицы. Он сам выбирает нужную текстуру, но очищатьего иногда бывает трудно, и химики пока не могут ничего с этим поделать.